One more sunrise for the dawn

      Мир обрушенных надежд. Мир в руках титанов, уходящих в прах… Обломки покрытые пылью. Небо, разорванное на осколки.        Мужчина стоял прижавшись плечом к холодной серой стене квартиры-студии в центре Нью- Йорка. Холодный ветер вихрем крутил опавшую пожухшую листву, а низкие грозовые тучи, казалось, падали на верхушки небоскребов, цепляя острые громоотводы.       Шеннон любил позднюю осень, потому что она пахнет терпким табаком, сладким крепким кофе и горькой меланхолией. Томо – потому что это запах карамели и печеной тыквы, а еще у этой осени был вкус вина и его поцелуев. - Я больше никогда…., - говорил Томо, но снова падал в крепкие объятия, сгорая. Словно это не сильные руки мужчины, а острые языки пламени, играющие в камине. - Куда мы идем? – думал Шеннон, но утыкался носом в черные волосы, вдыхая знакомый годами запах.       - Опять? – недовольный голос мужчины и Шеннон кривится, усмехнувшись, туша едва надкуреную сигарету о керамический горшок с цветком. - Всего пара затяжек…. В ответ тишина. Оранжевый огонек зажигалки медленно ползет сквозь полутемную комнату, порхая словно мотылек. - Выйди на балкон…. - Все еще не передумал? Уверенное -«Нет» - Мне жаль. - Нет, - голос дрогнул. - Помнишь, как все начиналось? Помнишь ту безбашенность? То чувство эфемерности, страха, сердцебиения, раздирающего грудную клетку, чувства счастья, распирающего легкие? Томо молчит, сидя на красном кожаном кресле, морщась от дыма, который, все же, выдыхает Шеннон. - Помнишь дрожь в теле? Покалывания и головокружение? Помнишь укусы и хриплые стоны? - Прошу, замолкни… - Небеса оберегали нас. - Не хочу тебя слышать. - Я помню кисло-сладкий, пряный вкус вина, помню царапины на спине, помню вкус крови на губах, помню звонкие шлепки и искры в твоих глазах. Помню твое восхищение. Ты смотрел на меня, как на персонального Бога. Ты выворачивал мне душу. Ты выворачивал ее из меня. - Это глупо, - сухо отвечает Томо, но не отрываясь смотрит за тлеющим огоньком. Видит как эти шершавые пальцы, так любящие оставлять отметины на тонкой коже, тянут белую сигарету к пухлым губам, целующим до звездопада на обратной стороне век, видит, как сильная грудь вздымается, а белая струйка дыма летит и растворяется в спертом воздухе, будто капля крови в алкоголе. - Я видел, как тебя штормило, я видел твои слезы и слышал твой охрипший голос. Я помню, каждый твой шрам, отмеченный поцелуем. Почему же ты делаешь вид, что не помнишь? Не помнишь, как умолял меня не останавливаться, утягивая с собой в темноту, не помнишь, как шептал на ухо, прихватывая губами мочку, что не хочешь, что бы это прекращалось, а тело покрывалось мурашками, не помнишь, как стоял на коленях, смотря исподлобья, не помнишь, как наши пальцы переплетались, а наслаждение, раскатами, бежало по венам? - Помню……, - еле слышно шепчет Томо и комната погружается в тишину. Каждый вдох подобен хлопку и, кажется, они могут услышать мысли друг друга. Томо прикрывает глаза, а потом подходит вплотную к мужчине. Становясь между широко разведенных коленей, смотрит сверху вниз, закусывает губу и бесцеремонно вырывает из губ сигарету, с наслаждением затягиваясь. Словно заблудший путник, набредший на водоем. Горький дым расходится по телу, а где-то внутри, снова все переворачивается. Очередной восход для следующего заката. Становясь на колени, выдувает белый дым на сосредоточенное лицо и в голове вновь мелькает «Я никогда….», но сухие губы прерывают любые мысли.       Капли дождя методично тарабанят по окну, оставляют за собой тонкие дорожки, стекающие по стеклу, а недокуренная сигарета валяется на полу.       Мир обрушенных надежд. Мир в руках титанов, уходящих в прах… Обломки покрытые пылью. Небо, разорванное на осколки, но склеенное вновь.