Broken

— Давай, Гарри, соглашайся, ну же! — у Рона восторженно и нетерпеливо блестят глаза, он сжимает тонкую ткань мантии, будто готовится броситься в бой, если друг решится спорить. Поттер невольно отшатывается от него, такого воодушевлённого, кидает вопросительный взгляд на Гермиону — в их трио она всегда была самой рассудительной и мудрой, и он знает, что скажет Грейнджер, ещё до того, как она открывает рот. — Рон, это нарушение закона! — неодобрительно поджатые губы, разочарованный взгляд. — Вы оба уже взрослые волшебники, вам пора научиться вести себя соответственно. Дался вам этот Малфой-мэнор. — Отстань, — Рон легкомысленно отмахивается и не замечает мелькнувшей в глазах подруги боли. Гарри замечает. Гарри привык всё замечать — и его сердце на секунду сжимается. Гермиона красивая, умная, яркая — и так по-глупому влюблённая в того, кто уже давно бредит другой. Он сжимает тонкие пальцы подруги и получает немного смущённый благодарный взгляд. Рон не замечает. Рон, оказывается, бывает поразительно слепым, когда дело касается чувств. Он до сих пор уверен, что Гарри любит Джинни, что Джинни любит Гарри, что их свадьба непременно состоится — может, не сейчас, через пару лет… Гарри прекрасно знает, с кем и как Джинни проводит время. Гарри прекрасно знает, что никогда не встанет перед ней на одно колено, как это принято у магглов, и не протянет кольцо. — Ну, это же классно! — Уизли забавно округляет рот и тянет, кривляясь: — Только представь, мы сможем увидеть, как жил этот ублюдок Хорёк! Может, у него личный дневник был? То-то будет потеха! — Гарри! — Гермиона возмущена до глубины души. Она поворачивается к другу и гневно произносит: — Ты же национальный герой! Ты не имеешь права совершать такие поступки! Гарри, ты должен быть примером! Она не сразу понимает, что сделала ошибку, приведя в аргумент это. Но когда осознаёт, щёки её окрашиваются алым, и Гермиона отступает на шаг. Гарри горько, вымученно улыбается ей, отчего-то нашаривает в кармане мантии палочку — так спокойнее — и отрывисто бросает, борясь с желанием истерично рассмеяться: — Верно, Герм. Я национальный герой. Всего лишь национальный герой. Фигурка на вкладыше в упаковке шоколадных лягушек. Мальчик из сказки. — Гарри… — у Гермионы несчастный, виноватый голос, но Поттер не хочет выслушивать её сбивчивые, ломкие извинения. Она не со зла — просто забыла, что эта тема всегда была болезненна для него. Просто не сочла нужным вспомнить. — Пойдём, Рон, — ровно бросает Гарри и вскидывает палочку. Аппарация засасывает его в своё тошнотворное нутро. Малфой-мэнор встречает их равнодушной тишиной. Гарри оглядывает остатки былого великолепия и закусывает изнутри щёку. Вместо монументальных фонтанов — обломки невыразительного серого камня. Вместо сада — выжженная заклинаниями, щедро удобренная кровью земля. Вместо роскоши экстерьера — трещины, ползущие по стенам, и выбитые окна. — Неужели Малфои не сочли нужным восстановить мэнор? — спрашивает он вслух, но не обращаясь к Рону. Тот неопределённо пожимает плечами и бросает что-то непечатное. Гарри хмыкает и первым шагает к кособокой, не выглядящей хоть немного крепкой двери. Почему-то перед глазами всплывает лицо Хорька. Острый подбородок, впалые щёки, синяки под глазами. Разъярённый и потерянный взгляд. Глаза у него серые. Гарри отчего-то помнит это отчётливо, будто видел Малфоя ещё вчера. Не два года назад. Каково тебе было видеть, во что превратили ваш великолепный мэнор сперва Пожиратели, а после авроры, Малфой? Тебе было очень больно? Мысль прошивает смутным, неясным чувством пустоты. Гарри дёргается, раздражённо мотает головой. Что за идиотизм приходит ему в голову. Может, тут какие-то чары? Он первым толкает хлипкую ненадёжную дверь, та скрипит надсадно, но распахивается. Гарри переступает порог и оглядывается. Видимо, в мэноре давно никто не живёт. Даже домовиков не осталось — все сбежали. Гермиона была счастлива, узнав о том, что теперь их можно освободить, а Поттеру было всё равно. Только сейчас он думает о том, что это массовое бегство — предательство по своей сути. Ему кажется, что кто-то смотрит на него из темноты, и позвоночник прошивает холодком предчувствия. Поттер выуживает палочку, резко разворачивается, бросая невербальное, и когда-то огромный, красивый холл озаряется светом, исходящим от его палочки. Слева от него всего-навсего груда какого-то тряпья. И никого живого. Совершенно. Интересно, Малфои хоть изредка заглядывают сюда? И могут ли они смотреть без содрогания на то, что сотворили с их домом, и могут ли они принять, что не в состоянии ничего исправить? Тогда, два года назад, Визенгамот был готов отправить всех троих в Азкабан. Может быть, Люциусу светил ещё и Поцелуй. Гарри был единственным, кто заступился за них. Рассказал, что они его спасли, добился того, чтобы всем троим позволили покинуть Англию, впрочем, навсегда лишив магии. Рон тогда кричал на него долго, пока не выдохся, вопил что-то про то, что Гарри не должен был защищать семью Хорька. Гарри его не слушал. Вспоминал Малфоя — такого, каким тот был в кресле с цепями. Напуганного, но пытающегося держаться. С идеально ровной спиной и сведённым судорогой боли лицом. — Что ты там копаешься? — Уизли напоминает о себе, пихая его в бок, и приближается к какой-то картине. Неясно, кто был здесь раньше, какой Малфой был запечатлён на ныне безликом сером холсте. Погибшие волшебники, волей случая заточённые в дорогих рамках, должно быть, сбежали ещё когда здесь обосновались Пожиратели. А может, после. Когда пришли авроры, перевернули вверх дном дом, изломали, испортили всё в поисках запрещённых артефактов. — Прости, — Гарри мотает головой и бредёт за Роном. Особняк пуст и равнодушен к бесцеремонному вторжению. Они обходят комнаты, заглядывают в огромную библиотеку, в которой не осталось книг (уничтожили или позволили Малфоям забрать?), долго разглядывают некогда роскошную лепнину на изломанном, усыпанным сетью трещин потолке столовой. — Ничего интересного, — говорит Гарри и решительно тянет Рона за рукав. Ему не по себе, неловко и стыдно. — Пойдём отсюда, ну? — Подожди! — глаза у Рона блестят каким-то сумасшедшим, фанатичным огнём, и Гарри только сейчас понимает, как, на самом деле, его друг ненавидит Малфоев. Это открытие отдаётся неприятной, постыдной дрожью в животе. Потому что Гарри не чувствует ненависти. Только… жалость? Мерлин, Малфои заавадили бы его, посмей он сунуться к ним со своим сочувствием. — Подожди, — повторяет Рон, снова окликая ушедшего в раздумья Поттера, резко оглядывается. — Где комната Хорька? — Откуда мне знать? — у Гарри такое чувство, точно они совершают что-то очень, очень плохое. И дело совсем не в том, что это нарушение закона. Дело даже не в том, что это вторжение в частную жизнь. Он не может объяснить свои чувства, но они беспокоят его, нервируют, Гарри выуживает палочку, готовый аппарировать, мягко уговаривает упрямого друга: — Ну, Рон, какая разница? Наверняка авроры уничтожили все их личные вещи. Вещи Драко в том числе. Пойдём. Рон меняется в лице. — Драко? — на его скулах внезапно проступают желваки, и Рон хватается за отворот мантии Поттера, притягивает его к себе, впивается колючим взглядом в глаза. — Драко? Ты называешь этого Хорька, это отродье Пожирателей, которое твоей милостью не отправили в Азкабан, Драко? Ты с ума сошёл, Поттер? Гарри отшатывается, изумлённый его реакцией, одёргивает мантию. В душе поднимается обида, обнимает липкими, мерзкими щупальцами. Нет. Нет, он не позволит себе ответить и потерять друга. Гарри уже потерял слишком многих. — Я просто не вижу смысла его ненавидеть. Всё, Рон, как хочешь, а я пошёл. Рон не останавливает его. Но когда Гарри оказывается на площади Гриммо, он слышит позади себя хлопок аппарации. Они не разговаривают в этот вечер. Заходят в дом Блэков, чтобы повидаться с Тедди (Гарри подарил этот дом ему, смышлёному малышу с меняющими цвет волосами, потому что сам не мог заставить себя возвращаться раз за разом в место, где всё ещё, как Гарри казалось, жил призрак Сириуса), и, не попрощавшись, расходятся по домам. Рон отправляется в шумную, людную Нору, а Гарри — в пустую холодную квартиру. Он проводит остаток дня на диване, попивая огневиски, и отчего-то не может объяснить себе, почему ему так неловко, так тяжело после посещения мэнора. На следующий день Гарри, ещё не верящий в то, что он это делает, замирает перед дверью поместья Малфоев и долго медлит, не решаясь войти. Он не знает, что и почему творит. Но на душе сумбур, хочется какой-то ясности, какой-то определённости. Испещрённый изломами особняк рушит устоявшуюся, спокойную жизнь, поселяя в груди неясное чувство, и Гарри хочется разобраться с этим. Он так устал мучиться, он так хочет хоть какого-нибудь покоя. И какого чёрта он вчера согласился прийти сюда с Роном? У него мелькает дурацкая детская мысль: вот сейчас он зажмурится, а когда откроет глаза, окажется, что Малфой-мэнор не разрушен. Вот он, в воображении, совсем рядом. Сверкает новыми красками и живописными цветами. Но когда он разлепляет веки, всё равно видит серые камни, ненадёжные стены и выжженную землю. Гарри заходит в особняк с острым чувством непоправимого. Бредёт наобум, не глядя, не зная, что делает, освещает себе путь палочкой, но всё равно то и дело спотыкается. Ноги приводят его в библиотеку. Пустые полки, равнодушное к произошедшей здесь трагедии дерево. Несколько кресел. Некоторые из них даже не сломаны — видимо, здесь авроры хозяйничали меньше всего. Может, не успели, а может, испугались хитроумных проклятий, которые ждали их при попытке найти потайные ходы. Здесь же наверняка есть — где-нибудь за книжным шкафом, под пушистым ковром… Маленькие сокровищницы, защищённые лучше, чем Гринготтс. Гарри в растерянности оглядывается. Тыкает концом палочки наобум в стену, россыпь искр чудом не обжигает ему пальцы. Он отшатывается, изумлённый собственным порывом, закусывает губу. Здесь полно необезвреженных ловушек — авроры вряд ли возились со всеми. Где, где… — Что ты делаешь, Поттер? — равнодушно и холодно спрашивает кто-то позади. Гарри вздрагивает, как от удара, рывком поворачивается, наставляет палочку на говорящего, уже готовый крикнуть Непростительное. И замирает в изумлении. — М-малфой? — Драко. Непривычно изменившийся. Похудевший до того, что обострившиеся скулы того и гляди прорвут тонкую пергаментную кожу. Измученный, усталый, с длинными, как у отца, волосами. Он выглядит строгим и собранным, но Гарри кидает взгляд на его пальцы — и на секунду замирает. Побелевшие от напряжения костяшки, впивающиеся в подлокотники ногти. Мерлин, да Малфой едва сидит от напряжения. Он не отвечает. Красивое лицо застывает мраморной маской. Суровая тонкая нить губ, морщинка меж бровями. Только глаза, глаза — живые, настоящие, горькие. Поттер начинает задыхаться. Совершенно неоправданно и очень глупо. — Я… мы… — он не знает, что сказать и как извиниться. Значит, Малфой был здесь и вчера? Значит, он видел, он слышал всё? Сердце сбивается с ритма. Гарри так сильно сжимает палочку, что твёрдое дерево больно врезается в ладонь. — Вы, — кивает Малфой и вдруг как-то по-особенному, отчаянно усмехается. Вскидывает голову, шипит с презрением и яростью, фарфоровая изломанная кукла, неловко застывшая на краю кресла: — Поттер, ты когда-нибудь представлял себе, что это такое? Когда в твой дом вламываются, когда твои вещи ломают, круша всё вокруг, когда твою мать хватают и… — он осекается. Замолкает, напряжённый, только нездоровой бледностью сверкают щёки. Гарри делает шаг к нему, готовый сказать что-то, извиниться — за всех, за каждого. Но Малфой лишь вскидывает руку, и Гарри потрясает измученная усталость этого жеста. — Не приближайся, Поттер, — и совсем не слышно привычного слизеринского яда в голосе. Только безграничное, бесконечное отчаяние, в котором Гарри тонет. — Послушай, я могу помочь… — Гарри закусывает губу. Малфой смеётся истерично и зло. — Ты? Помочь? Ты уже помог мне, Поттер! — он ехидно выплёвывает фамилию давнего недруга, а Гарри отчего-то не может оторвать взгляд от жилки, бешено бьющейся на шее. От тонких хрупких запястий — обманчиво ломкие, кажется, будто хрустнут, если сжать посильнее. — Прости! — он не отдаёт себе отчёта в том, что творит. Извиняться перед Малфоем? Рон, наверное, не разговаривал бы с Гарри неделю. — Пошёл вон, — как-то обречённо и обессиленно бросает Малфой и устало прикрывает глаза. У него тонкие-тонкие, как крылья бабочки, веки, испещрённые прожилками сосудов, и Поттеру хочется прикоснуться к ним самыми кончиками пальцев, губами… Он отшатывается, будто Малфой его ударил, и, неловко сглатывая, торопливо аппарирует. Мерлин. Он хочет поцеловать Драко Малфоя. Гарри дрочит на него в ванной, рыча и матерясь сквозь зубы, и, кончая, сползает по плитке вниз. На пальцах вязкая, стремительно засыхающая сперма — слишком реальное ощущение, чтобы списать всё на переутомление или нехватку секса. Слишком реальное ощущение, чтобы… Гарри моет руки с мылом, пока в пальцах не поселяется тупая ноющая боль. Он чувствует себя грязным, неправильным и сломанным, он чувствует себя бракованным товаром. Гарри моет руки ещё раз, стремясь оттереть не сперму — воспоминания чужих глаз, чужих рук, чужих губ, — и закрывает камин ото всех. Он приходит в себя неделю. Не покидает свою неуютную, пустую квартиру — заказывает еду, пытается читать и много пьёт. Как это получилось? Как вышло? Почему мужчина? Почему Малфой? Тот, кто никогда не был для Гарри другом. Тот, кто никогда не был для Гарри кем-то, ради кого стоило бы погибнуть. Злые слова, язвительная усмешка. Нежданная сила тонких рук. Жестокость взгляда. Это — Малфой. Это — Хорёк, Пожиратель, убийца. Потерянный мальчишка (Мерлин, ему ведь было шестнадцать, когда…), застывший среди обломков мэнора таким же обломком. Напряжённость позы, усталость в голосе. Гарри позорно сжигает нераспечатанными испуганные письма, щедро присылаемые друзьями, и долго набирается мужества сделать то, что хочет. Маггловский клуб сверкает огнями, здесь гремит музыка, бьющая по ушам, и Гарри даже удаётся обманывать себя, говоря, что это всего-навсего тусовка. Самая обычная. Только вместо симпатичных девчонок — женственные, жеманные парни в узких джинсах, потягивающие коктейли через трубочки и обольстительно улыбающиеся бросающим на них взгляд. Дорогие мальчики — сотня за минет, пятьсот за ночь. Тысяча — за извращения и практики, способные изувечить. Не хватит всего, что у него на счету в Гринготтсе, чтобы оплатить их искренность. Гарри должен проверить. Пересилить себя, сломать, убедить в том, что ничего не было, что ему просто показалось, что он, Гарри, разумеется, не может хотеть мужчину, не может хотеть Малфоя, это неправильно, это противоестественно, это… — Пойдём, сладкий, — манерно бросает ему светловолосый мальчишка с большими глазами и узкими запястьями. Его пальцы игриво пробегаются по груди Поттера, и он мурлычет, прижимаясь пухлыми губами к шее Гарри: — Ты же здесь впервые? Пойдём. Я научу тебя. И Поттер идёт. Шагает за ним, разряженным хуже гулящей девицы, к узкому коридору. Позволяет втолкнуть себя в маленькую, тесную приватную комнату, вздрагивает, слыша, как поворачивается ключ. Мальчишка улыбается, шагает к нему, прижимается всем телом, гибкий и живой, будто говорит: вот же я. Вот же. Бери, если хочешь. Гарри до ужаса н е х о ч е т. Он заставляет себя усилием воли. Он целует сладкие губы, чуть полноватые для парня и так непохожие на тонкие и строгие губы Драко, он сжимает узкие бёдра, шарит горячими ладонями по упругой заднице, и мальчишка почти совсем не наигранно стонет ему в ухо, потирается пахом о пах, запускает проворные пальцы Гарри в джинсы. А Поттер совершенно внезапно вдруг представляет, как ласкал бы его Драко, холодный, сдержанный Драко, который никогда не позволял никому увидеть его эмоции… И хрипло сдавленно рычит, толкаясь в чужую ладонь. Он не видит удивлённой, польщённой улыбки мальчишки, когда опрокидывает его на кровать, суетливо стягивая одежду, не слышит первого всхлипа, первого настоящего стона, не помнит, как тот растягивал себя сам, наспех, только чтобы не порвать, не помнит, как натягивал презерватив, как трахал, жмурясь и не глядя на лицо… Не помнит, как представлял на месте этого солнечного блондина другого — платинового, с серыми глазами. Не помнит, как расплачивался, как почти убегал, бросив разморенного, довольного мальчишку на кровати. Помнит только острое, неприличное удовольствие — его не должно быть, Мерлин, ему даже не нравился этот доступный мальчишка, да Гарри даже парни-то не нравятся! Драко. Малфой. Выглядящий таким беззащитным и совершенно сломленным. Гарри хочется себя заавадить, но вместо этого он, как последний идиот, спустя несколько недель, проведённых в бесконечной хандре, снова аппарирует к Малфой-мэнору. Гермиона и Рон, должно быть, жутко волнуются, так долго получая от друга лишь скупые короткие записки о том, что у него всё в порядке. Должно быть… А он, Малфой, он волнуется? Хотя бы ждёт — ну, хоть крупицей своей души ждёт Гарри? Дом встречает его неприветливо, но это уже почти привычно. Даже странно, как за два посещения можно выучить огромный особняк. Поттер заглядывает в столовую, но там только пустота. В библиотеке — гробовая тишина пустых полок. В комнате Малфоя (он нашёл её уже без Рона) — запустение и паутина в углу. Где же ты живёшь, Драко? Как же ты живёшь? Поттер обходит особняк, но не находит Малфоя. Ни следа его присутствия — нетронутый слой пыли на втором этаже, жирные пауки на первом. В прошлый раз он и не задумался о том, что Драко, высокомерный, избалованный Драко никогда не стал бы жить в таких условиях. В прошлый раз он и не задумался о том, что жить здесь невозможно. Значит, он где-то нашёл себе приют. Как он расплачивается за крышу над головой и тёплую постель? Зверь поднимает голову внутри, там, в груди, и утробно рычит. Гарри почти готов вторить ему, он прижимается пылающим лбом к грязной стене, тяжело дышит, кусает в кровь губы. Бьёт наобум, не глядя, разбивая костяшки… — Поттер, мэнор и так едва держится, — холодно произносит кто-то позади. Гарри оборачивается — и, Мерлин, да. Драко ещё худее, чем он его помнит. Костлявый, слишком высокий, слишком усталый. Он стоит, привалившись плечом к стене, и отчего-то Гарри кажется, что без этой опоры Малфой рухнет на землю. Он растерянно и чуть изумлённо смотрит на такого непривычного, такого странного Хорька (да какой он теперь Хорёк) и с отчаянием понимает: финиш. Это дерьмо из него не вытравишь. Это навсегда. — Драко, слушай, я… может, я правда могу чем-то помочь? Может, поживёшь у меня? — еле слышный выдох, спонтанное решение, которое больно отзывается в животе. Пара фраз. Но этого хватает, чтобы вывести блондина из себя; ярость придаёт ему силы, он бросается на Поттера, впиваясь пальцами в его шею, захлёбываясь, рычит: — Решил снова поиграть в героя, Поттер-р-р-р? Мне не нужны твои подачки. Мне не нужна твоя жалость. Лучше гордо сдохнуть, чем оказаться обязанным такому, как ты! Гарри должно это задеть. Гарри должно стать горько и неприятно. Но Малфой, Мерлин, Малфой… Живой, из плоти и крови. Такой худой, что можно пересчитать рёбра. Прижимается всем телом. Совсем непохоже на того мальчишку из клуба — как-то совершенно по-малфоевски. Что-то злобно шипит, глядя в глаза, а губы у него, губы, губы! Искусанные, с запекшейся кровью, тонкие губы, манящие к себе. Гарри не знает, что он делает. Кажется, это называется поцелуем. Тёплые, тёплые. Даже горячие — кажется, будто на его собственных расплывается огромное уродливое пятно ожога. Малфой неожиданно покорен. Он будто захлёбывается своими словами — стоит, позволяя прижимать его к себе, как тряпичную куклу, позволяет терзать губы, раздирать тоненькую корочку, чтобы снова хлынул солёный металл, позволяет языком забираться в рот… Не отвечает. А когда Гарри отстраняется, на тонких светлых ресницах дрожит одна-единственная слезинка. Малфой никогда не позволил бы себе большего, чем это. И Поттер отшатывается. Его прошивает волной жгучей, неописуемой вины, ему стыдно, ему мерзко за себя, за своё тело, предавшее его, за то, что там, там, в животе, от близости Малфоя жарко и тяжело… — Драко, я… — он замолкает. Какие тут подобрать слова? О, Моргана. — Поттер, — голос у Драко едва слышный, приходится напрягать слух, чтобы разобрать слова. Наверное, у него дрожат губы, но Драко опускает голову, и светлые волосы прячут его лицо. — Поттер, если ты ещё раз, если ты… — Нет, нет! — Гарри путается в словах, отчаянно мотает головой и сжимает кулаки, искренне ненавидя себя за это. — Прости, прости, я не знаю, что на меня нашло, я просто, ты, я… — Я понял, — тон ледяной, точно скальпелем режет. Малфой отходит от него на шаг, стараясь скрыть дрожь в непослушных, ослабевших ногах, приваливается к стене. Его мутит и морозит. Кажется, сейчас стошнит. И он был бы так счастлив, если бы дело было в поцелуе Поттера. Но щёки и губы горят огнём, а сердце в груди заходится аритмичным воем. — Уходи, — просит Драко, зажмуриваясь, и Гарри не рискует к нему приблизиться. Только на секунду сжимает тонкое запястье и порывисто шепчет: — Я принёс тебе еды. Пожалуйста, поешь. Это вовсе не жалость, я просто… — Уходи! — кричит Малфой, и выходит совершенно истерично. Гарри впадает в депрессию. Это какое-то безумие — он не видел Малфоя два года, два чёртовых года ему было плевать, а тут — Мерлин, х о ч е т так сильно, что впору думать о приворотном. Но зачем, зачем Драко, отшатывающемуся от его прикосновений, делать это? Значит, дело в Гарри. Значит, Гарри… Неприятно. Противно. Внутри липко как-то, пусто, совсем как после Сириуса. Поттер уже знает, что это за чувство. Потеря. Но как потерять того, кто тебе не принадлежал? И как оправдаться перед самим собой, как найти причину сходящему с ума от близости Драко телу, сбивающемуся с ритма сердцу? Гарри просто нужна девушка. Просто… нужна. Но за те дни, что он лежит в одиночестве, как овощ, он так и не находит в себе желания её найти. Они с друзьями не виделись два месяца. Эта странная, пугающая мысль прошивает Гарри насквозь; он подскакивает, торопливо шепчет заклинания, открывая камин, кусает губы. Гермиона, Гермиона, пожалуйста… Ты, ты. Без Рона. Одна. Ты нужна мне. Записка с сумбурной, неловкой просьбой пропадает в когтистой лапе совы. Гарри Поттер устало жмурится и опускается на диван. У него кружится голова — чёрт знает почему. То ли от волнения, то ли от того, что он давно не ел. Опять вспоминается Малфой. Надолго ли ему хватило того запаса еды, который Гарри оставил? И съел ли он вообще хоть что-то? Жизненные резервы Малфоя на нуле. Гарри стремится туда же. Видимо, из солидарности. — Гарри? — у вышедшей из камина Гермионы обеспокоенный вид. — Гарри, мы так волновались, ты пропал, мы чуть с ума не сошли, я думала, это из-за ме… Она осекается. С изумлением и неверием смотрит на него, небритого, посеревшего от бессонных ночей. Молча садится рядом на край дивана и хрипло, со страданием, которое заставляет сердце Гарри виновато сжаться, шепчет: — Что ты с собой сделал? — Герм, Герм, я… — у него кончаются слова. Гарри торопливо хватает её руку, только бы не ушла, и вздрагивает, как от удара. Кожа Малфоя на ощупь совсем другая. Тонкая, надавишь — останется синяк. Нежная. Он так попал. Поттер не знает, как ей сказать, как признаться. Он отрывисто, неловко, смущённо говорит: — Гермиона, я влюбился. — Мерлин, Гарри! — она вскидывает голову, и от этой солнечной улыбки ему хочется завыть в голос. Почему, почему он оставил её надолго, почему бросил одну, выдумав себе причину запереться? Рон переживёт, они отдалились друг от друга слишком сильно, чтобы быть лучшими друзьями, но Герм, его понимающая, милая Герм! — Кто она? — Я… — Гарри кусает губы. — Герм, это он. Она молчит. Секунду, другую, третью. Но не встаёт, не шагает порывисто к камину, не бросает злые, жестокие слова, чтобы попали прямо в цель. Только с совершенно необъяснимой ему нежностью говорит: — Какая разница, Гарри? — Он… не просто парень, — ему тяжело говорить. Будто признаётся в чём-то грязном, постыдном — но Малфой, Малфой с худыми запястьями и острыми скулами, Малфой не может быть чем-то грязным! — Это… Герм, чёрт, я… — Драко, да? — спрашивает она спокойно и даже мягко, поглаживая его по волосам. Гарри подскакивает так резко, что девушка невольно отшатывается. Он хватает Гермиону за плечи, почти отчаянно шепчет ей в лицо: — Но откуда, откуда… — Большая ненависть не возникает просто так, Гарри, — тихо отвечает Гермиона, прижимая его к себе, как маленького, и поглаживая по спине. — Рон ненавидел Малфоя за его происхождение. Завидовал. Ты ненавидел потому, что не мог позволить себе другого. Я… — она неловко улыбается, поджимает губы. — Я давно хотела тебе сказать, что ваши с ним отношения не похожи на отношения врагов. За врагов не борются до последнего, Гарри. Но ты, ты всегда был уверен в том, что тебя не поймут, если ты сделаешь неверный выбор. Джинни была верным, правда? Гриффиндор одобрял её — но не простил бы тебе Малфоя. — Герм, Герм, откуда ты… — Поттер хватается за неё, даром что подруга ниже его на добрых полторы головы, утыкается носом в худое плечо. Гермиона грустно улыбается. — Я девушка, Гарри. Мы видим такое. А сейчас… вам нужно поговорить. С Малфоем. Ещё раз. Гарри не может сказать ей, почему Малфой не захочет его видеть. Признаться в подобном — всё равно что выдрать кусок мяса из своего тела. Гермиона уходит только к ночи. Они ещё долго говорят, избегая темы о Малфое, и Гарри благодарен ей — липкое чувство одиночества отступает. Немного, совсем чуть-чуть. Он не влюблён в Малфоя, совсем нет. Как могла Герм такое подумать? Как могла предположить, что старательно взращиваемая ненависть была симпатией, пережившей даже годы, в которые они не видели друг друга? Нет, нет, это что-то другое. Похоть. Всего лишь похоть. Мальчик вырос и научился видеть в людях ту красоту, которая возбуждает. Вот и всё. Гарри почему-то не верит себе самому. Он засыпает только под утро, измученный и истощённый переживаниями. А когда открывает глаза, видит Малфоя. Малфоя — самого натурального. Устало прижимающегося к спинке кресла в бесполезной попытке задремать. Что это, галлюцинация, морок, заклятие? Гарри не знает. Он ещё заторможенно думает после сна; жмурится, но когда открывает глаза, его личное проклятие не исчезает. Только усмехается и произносит: — Настоящий, Поттер. — Драко, но… ты… я… — Хватит мямлить, — неожиданно холодно обрывает его Драко. Поттер непременно поверил бы его тону, но Малфоя снова выдают руки. Непростительная слабость для аристократа. — Почему ты пришёл? — спрашивает Гарри, и Драко едва заметно вздрагивает. Закрывает глаза и отрицательно мотает головой. Он не скажет — упрямый и гордый. Поттер закусывает губу, разглядывая его истончившиеся ещё сильнее руки, а потом говорит: — Как радушный хозяин, я должен накормить тебя завтраком. Возражения не принимаются. — Идиот, — говорит Драко, но, поджимая губы, кивает. Выходит совсем слабо. У него осталось так мало сил, их едва хватило на то, чтобы поговорить с этой грязнокровкой. А оправдание, придуманное Поттером, не задевает фамильную гордость. Они едят яичницу с беконом в полной тишине, не глядя друг на друга. А потом Гарри неловко говорит: — И всё же, Драко, я не понимаю. — Мэнор вот-вот рухнет, — коротко отвечает Малфой. Невиданная откровенность с его стороны — он сжимает зубы, передёргивает плечами. И выглядит таким несчастным, таким измученным, что у Гарри к чертям сносит крышу. Он приходит в себя на полу, сжимающим дрожащие пальцы и утыкающимся лбом в худые колени. Интересно, какое у Драко сейчас выражение лица. — Мерлин, Поттер, — голос Малфоя звучит потрясённо. Он осторожно и недоверчиво опускает ладонь на черноволосую макушку и замирает, когда Гарри подставляется. — Поттер, в каком же ты дерьме… — Знаю, Малфой, — Гарри старается скрыть дрожь в голосе. Царапает колючей щекой мягкую ладонь, хрипловато шепчет: — И, кажется, это дерьмо меня доконает. — Я… — он впервые слышит открытую неуверенность в голосе Драко, но когда поднимает голову, лицо того уже превращается в каменную маску, и Малфой бросает холодно, будто бы равнодушно, будто бы невзначай: — Давай попробуем, Поттер. — Что? Но почему? — Гарри растерянно закусывает губу. Драко не отвечает. Поттеру необязательно знать, что Пожиратели были теми ещё ублюдками. Что в списке их развлечений было не только трахнуть Нарциссу Малфой, не только поиздеваться над Люциусом. Что после этого хочется верить хоть во что-нибудь. Хоть кому-нибудь. — Только осторожно, — хрипловато просит он и жмурится, потому что просьба звучит совершенно унизительной. Гарри сходит с ума. Как он умудрился донести Драко, совсем лёгкого и костлявого, до кровати, как умудрился опустить на простыни, нависнув сверху, он не помнит. Неважные, мелкие события. Важно то, что губы чужие всё такие же тёплые, с лёгким горьковатым привкусом кофе. Важно, что Драко не отстраняется и не пытается сбежать. Целует в ответ неловко, скомкано. Будто бы неумело. И дрожит судорожно, когда прохладные пальцы Поттера забираются под его одежду, когда оглаживают впалый живот и рёбра. Гарри сходит с ума. Гарри всё слишком, Гарри трётся бёдрами о чужие, надсадно и хрипло стонет, целует гибкую тонкую шею, покрывая кожу засосами. Он забывает об обещании быть осторожным, он стягивает с Драко штаны, не замечая чужой дрожи, грубовато и резко надрачивает ему. И замирает, когда слышит тихий всхлип. Драко Малфой не мог его издать. Драко Малфой никогда не плачет. Ни-ког-да. Но он усиленно отворачивает лицо и цепляется побелевшими от напряжения пальцами за простынь. — Драко? — Гарри чувствует острый, мучительный укол вины, суетливо обнимает, гладит, трогает везде, где может, прижимает к себе, шепчет в светловолосую макушку: — Драко, Драко, чёрт, прости… — Поттер, — а голос хриплый, точно Малфой старательно сдерживает гнев. Или панику. — Закрой уже рот и продолжай. Но Гарри не нужно так. Гарри не хочет, чтобы он, Драко, такой прекрасный Драко дрожал от напряжения и желания отодвинуться. Чтобы сглатывал и уговаривал себя не реветь, как последняя девчонка. Мерлин, Гарри же даже не подумал о том, что… Он касается широкого розового шрама — прямо над пахом, в низу живота. Драко дёргается, мотает головой отчаянно, шипит что-то сумасшедшее, смотрит ополоумевшими, испуганными глазами, мечется, почти орёт: — Нет, нет, нетнетнет, нет, пожалуйста, не… И замолкает. Точно заводная игрушка, у которой закончился заряд. А Гарри пугается. Совершенно необъяснимо пугается. Прижимает к себе судорожно дрожащее тело, целует Драко во влажные, солёные щёки (и ему страшно, ему мерзко оттого, что он довёл Малфоя до такого), гладит, шепчет тихо: — Ну, ну, Драко, Драко, успокойся, хороший мой, Драко… — Поттер, — голос у Малфоя безжизненный, а взгляд болезненный. — Поттер, я не могу. Гарри не спрашивает, откуда шрам. Откуда безумная паника. Он всё понимает — и глухая ярость затапливает грудь. Он найдёт всех сбежавших Пожирателей. Лично. И убьёт каждого. Нет, не так. Не убьёт. Отплатит той же монетой. Чтобы тоже дрожали и сдерживали слёзы, как Драко, хрупкий, измученный Драко, лежащий на простынях под ним. — Тихо, тихо, — Гарри касается успокаивающе его виска, обещает хрипло: — Я буду делать всё очень медленно, хорошо? Скажи мне, если станет совсем плохо. Малфой кивает, а Гарри внезапно осознаёт — не скажет. Ни за что не скажет. Слишком гордый. Какой же ты, Поттер, мудак. Какой же ты… Он осторожно прикасается губами к тонкой ключице, ласкает неспешно, старательно, вылизывает щедрыми мазками языка. Ищет чувствительные зоны, укромные местечки. Медленно-медленно, оставляя возможность передумать, накрывает ладонью вялый член, проходится пальцами по чувствительной головке, в коротком прикосновении очерчивает крохотную дырочку уретры. Спускается к мошонке, перекатывает её в пальцах, трёт чувствительный участок под ней. Драко дышит тяжело, загнанно, и отчаянно цепляется пальцами за его плечи. Такой храбрый и такой глупый Драко, чёрт знает почему решивший прийти. Переступивший через себя. У Поттера внутри горькая, изломанная какая-то нежность, он целует Малфоя в переносицу, хрипло и тяжело выдыхает: — Мерлин, какой же ты… Стоит так, что больно. Потому что Драко, ещё не успокоившийся до конца, вдруг вздрагивает, и его член твердеет в осторожных пальцах Поттера, и он сам коротко двигает бёдрами, тут же замирая, будто боясь чего-то… А Гарри ласкает его шею, вылизывает ключицы, дразнит языком соски. И задыхается. Драко невозможный, напряжённый всё ещё, не отдающийся удовольствию до конца, но позволяющий, смиряющий себя. Не раз и не два Поттер ощущает, как Малфой сжимает его плечо, будто готовый вот сейчас попросить всё прекратить. Не просит. Даже тогда, когда Поттер соскальзывает вниз и, устраиваясь меж его разведённых ног, накрывает губами головку. — Поттер! Что ты… — Драко вздрагивает, вскрикивает почти истерично, хватается непослушными пальцами за чёрные пряди, готовый оттянуть Гарри от себя… И сдаётся, замирает обессиленной куклой, когда Поттер широким влажным мазком выглаживает увитый ребристыми венками ствол. Первый стон Драко выходит дрожащим, ломаным, с плохо сдерживаемыми слезами — Гарри берёт в рот на пробу, ожидаемо давится, не заглатывая глубоко, но этого достаточно, чтобы его — его, его, только его — Малфой заизвивался, всхлипнул как-то отчаянно, вцепился пальцами в затылок, дёрнул в попытке получить больше… У него потрясающее тело. Слишком худое, но всё равно потрясающее — Гарри не может отцепить пальцев от узких бёдер, не может перестать ласкать шрам, там кожа чувствительная, тоненькая, и Драко вздрагивает болезненно каждый раз. А потом хрипло и измученно стонет — от ощущения жаркого рта, умелого языка и чутких пальцев, порхающих по его телу. Он кончает неожиданно для себя быстро, всем телом вздрагивает, замирает, испугавшись чего-то, но Поттер не говорит ни слова. Стирает с губ испачкавшую его рот и подбородок сперму, чуть морщась от привкуса, и коротко целует Малфоя во внутреннюю сторону бедра. Мурашки по телу. — Я… чёрт… — Драко еле дышит. Поттер улыбается, подтягивается к нему, повыше, вжимается носом в плечо, насмешливо передразнивает: — Хватит мямлить. — А ты? — Драко, внезапно осмелев, запускает ладонь в его штаны — и с изумлением ощущает липкое семя, испачкавшее пальцы. — Кончил, когда ты застонал, — кривовато ухмыляется Поттер, а после внезапно становится серьёзным и говорит: — Драко, я не стану спрашивать, что произошло и кто тебя довёл до такого. Просто… останься со мной, ладно? Кажется, я люблю тебя. Малфой хрипло фыркает, прячет усталый взгляд, отзывается тихо: — Только ты мог выбрать для признания такой момент, идиот. И ни-че-го не отвечает на просьбу. Но Гарри не нужно его согласие, чтобы понять всё самому. Он выдыхает, внезапно обнаруживая, что чувствует невероятное облегчение, и целует Малфоя в шею, тихо обещая: — Всё будет хорошо. — Придурок, — бросает Малфой и нежно гладит Поттера по жёстким волосам.