Восемь минут назад

Фрэнк начал просыпаться в этой комнате на белоснежных простынях не так давно, но точно не впервые. Его наволочка пахла карамелью и шоколадом, и это было прекрасно. Единственное, что не было прекрасно — то, что мальчик не знал, где он, и не понимал, где его родители. Он скучал по маме и папе. Он не был в комнате один. Тут также находилось много кроватей, помимо его собственной. Порядком десяти или пятнадцати, Фрэнк никогда не занимал себя их подсчётом. Он мог сказать, что уже привык ко всему, что его окружало: к таким же, как и он, мальчишкам и девчонкам, милым воспитателям, странному режиму. Он мог бы сказать, но не говорил. Потому что здесь никто не говорил, молча выполняя свои обязанности и какие-то рутинные дела. Мальчик мог сойти с ума, если бы не единственное развлечение, что спасало изо дня в день. Он садился на свою кроватку с ногами, укутывался в тёплое одеяло, чьё тепло часто сравнивал с такими же тёплыми объятиями мамы, и смотрел в припорошённое снегом окно. Удивительно, но каждый день с утра до вечера там, на улице, шёл снег, хотя его уровень всегда оставался одинаковым. Казалось, что хрустально-карамельные снежинки проваливались в никуда, просто создавали вид холодной и безнадёжной зимы. Карамель. Постель маленького Фрэнки пахла снегом. Растерянный взгляд переходит на стену рядом с окном. Старенький бумажный календарик заставляет ребёнка улыбнуться, ведь такой же был и у них дома, и мама всегда обрывала листочки один за другим, делая это каждый день. Фрэнк тоже хотел повторить за ней. Этот календарик давно не обрывали. Двадцатое января, в этот день мальчик проснулся тут впервые. А время-то идёт… Он подрывается с кровати, удерживая руками одеяло, которое не хотел бы сейчас отпускать ни за что в мире. Босые ноги шлёпают по деревянному полу так тихо, чтобы не разбудить никого в комнате, ведь сейчас лишь раннее утро. Фрэнки тянет календарный листочек вниз, ощущая его шершавость нежными подушечками пальцев. Бумага тихо трещит, рвётся, и карие глаза наполняются печалью и тоской. Двадцатое января. Мальчик рвёт ещё и ещё, уже с большим интересом, а одинаковые бумажечки падают на пол. а календарь не кончается. Двадцатое января. Парнишка подбирает с пола мусор, чтобы спрятать себе под матрац к остальным таким же бумажкам. Он не хотел расстраивать молчаливых воспитателей, ведь они иногда гладили его по голове и трепали волосы, а иногда приносили интересные цветные книжки со сказками. Через несколько минут должен был быть подъём; потом поведут на завтрак. Фрэнк ещё раз подумал о том, как сильно не хотел вставать: всё в этом здании, включая гробовую тишину и одинаковые грустные лица людей, действовало на молодой организм так пугающе. Мальчику было неприятно смотреть на таких же, как и он: худощавых, бледных, с ужасными синими мешками под глазами, с редкими клочками волос на голове. Некоторые из этой комнаты не имели и такого — просто дети, которым повезло меньше всех. Они не вставали с кроватей и возле них всегда были капельницы. На глазах маленького Фрэнки еще не так давно воспитатели уводили одну девочку. Они вели ее под руки, так как она не могла перебирать ножками-спичками сама. Её движения были неуклюжими, а сама она была такой несчастной, но старшие безмолвно подбадривали, поглаживали по спине. И когда девчонка уходила за пределы комнаты, она осмотрела ещё раз всех детей. Её задумчивый взгляд задержался на Фрэнке, и она робко улыбнулась своими потрескавшимися бледными губами. Мальчик долго глядел ей вслед. Казалось, прошла целая вечность с того момента, как он последний раз видел ее нежно-розовое мешковатое платьице, перевязанное атласной чёрной лентой, что придавала глупый и нелепый контраст. Взгляд ее пустых впалых глаз был нежным и ласковым. Будто мальчик где-то видел его, и часто он мерещился ему, мечтательному и грустному, там, далеко за окном, среди белых и нескончаемых сугробов снега. Грудь парня сковывала противная боль. Порой становилось тяжело дышать, мучил пронзительный сильный кашель. По утрам на белоснежной наволочке, пахнущей карамелью и шоколадом, алели пятна, но на это никто не обращал внимания; ночью кашель Фрэнка был особенно сильным и раздирающим. Он всё равно не понимал, что делает здесь, посреди больных детей. Он ведь был здоров, чувствовал себя неплохо, хоть иногда и проваливался в долгие непонятные сны, сильно кашлял, хрипел и задыхался. Но он не выглядел, как все остальные: на его голове были красивые отросшие русые волосы, щёчки чуть пухлые, иногда красные, а тело не такое уж и худощавое. Такой, как всегда. Мальчик думал об этом за завтраком некоторое время, пока не перестал видеть в этом смысл. — Привет, — почему-то обзывается он к рядом сидящему парню, который выглядел чуть старше него, но намного болезненнее и отрешённее. Фрэнк поздоровался только для того, чтобы не забыть, как звучит собственный голос. Конечно, он не рассчитывал получить от кого-то хоть малейший звук в ответ. *** Фрэнки сидел на своей кроватке, смотря в окно — туда, где вечно идёт снег. В его руках была мягкая игрушка, плюшевый медвежонок, которого он взял в игровой комнате, где сейчас были остальные дети. Он не имел никакого желания играть сейчас, ведь знал, что это придётся делать в одиночку. Так что лучшим вариантом было побыть одному. Мальчик кутался в одеяло, разглядывая плюшевую мордочку медвежонка. Он тихо посапывал, сосредоточенно вглядываясь в чёрные глаза-пуговицы, которые в ответ глядели на него своей бездонной пустотой. С алых малиновых губ слетали хриплые слова маминой колыбельной, с которой не справлялся тонкий голосок, иногда перебиваемый грубым кашлем. Но всё же, это единственное, что осталось от родителей — настенный календарик, колыбельная и сны, в которые они приходили, но почему-то всегда выглядели опечаленно и разбито. Фрэнк бы хотел обнять их так сильно, познакомить со своим игрушечным другом, так как больше тут нет друзей. И он бы говорил-говорил-говорил без умолку, слушал бы человеческую речь и плакал от счастья, потому что все вокруг такие странные и недружелюбные. А потом попросил бы маму и папу забрать его отсюда и, честное слово, никогда бы не спрашивал, почему они его оставили здесь. — Привет? — окликает приятный голос, и мальчишка тут же оборачивается, неверяще округляя свои и без того большие глаза чайного оттенка. Незнакомый парень перед ним смеётся; его пижамная белая футболка с длинным рукавом и такие же спальные штанишки так странно гармонируют с кожей. Даже если бы это был призрак, то у него слишком добрая улыбка и звонкий смех. Незнакомец садится рядом с Фрэнком, ожидая, когда тот сможет сказать хоть слово. Он бросает короткий взгляд на медвежонка и собирается произнести что-то, но мальчик перебивает: — Ты кто такой? — И это не было испуганно или как-то так. Скорее всего, ему было любопытно и радостно, потому что с ним заговорили. Невероятно. — Меня зовут Джи, — парень протягивает руку, не прекращая улыбаться. — Ты должен знать меня только потому, что я сплю на кровати рядом. Джи указывает рукой в сторону. Фрэнк смотрит в ее направлении и не может поверить, что никогда раньше не видел этого прекрасного незнакомца со слишком спутанными волосами и еле заметными веснушками на худом лице. Некоторое время они почему-то не разговаривают больше. Фрэнки пускает нового приятеля под своё одеяло и знакомит его со своим плюшевым другом, а потом они вдвоём смотрят на снегопад, на редкие фонари, свет которых еле-еле пробивается сквозь снежные комочки, на луну. — Вообще-то это мой медвежонок, — беззлобно говорит Джи, пожимая плечами. — Я видел, что ты берёшь его играть иногда, но не возражал, так как ты показался мне милым. В комнате царил приятный полумрак. Свет лампы, которая горела в соседней игровой комнате, не доставал сюда, но даже так можно было увидеть маленький румянец на щёчках младшего мальчика. — А почему ты никогда не говорил? — спрашивает Фрэнк. Джи отвечает мягким шёпотом: — А ты меня и не спрашивал. А сейчас… — он будто перебивает новой репликой такую же, которую не успел сказать мальчишка. — я просто тоже захотел поиграть с Тедди. *** Фрэнк до сих пор просыпается в незнакомой комнате на белоснежных простынях и с наволочками, что ближе к утру всегда были запачканы кровавыми пятнами. На этот раз ему снился знакомый сон, где мама и папа сидели возле его кроватки и плакали. Мальчик злился на мужчину в белом халате, потому что это он сказал что-то, что заставило их так сильно грустить, а значит и Фрэнки тоже. Он проснулся посреди ночи со слезами на глазах, в непроглядной темноте и с Тедди под боком. Развернувшись к окну, он прикрывает глаза на секунду, чтобы привыкнуть к блёклому свечению фонарей и неизменно кружащимся снежинкам. Календарь всё также показывал двадцатое января, и это было похоже на замкнутый круг. Мальчика душили слезы и печаль. Он хотел домой, но не знал, кому об этом сказать, чтобы его услышали. Откуда-то он знал, что он должен быть здесь, что отсюда нет выхода раньше времени. Поэтому горло вновь сдавливало спазмами, а слезы текли по влажным щекам. Фрэнк крепко-крепко зажмурился, часто, но не глубоко задышал и схватился рукой за футболку на груди, прижимая кулак к себе так сильно. Кашель вновь нарушает хрупкую тишину, которая уже болела парнишке. — Мама, — хрипло зовёт он, цепляясь за силуэт женщины, что постепенно уходил вместе с прошедшим сном. Он больше не уснёт сегодня. Противный кашель вновь сковывает лёгкие, было так невыносимо ужасно чувствовать, будто грудь режут тысячей маленьких стеклянных осколков где-то там внутри. Фрэнк касается трясущимися пальцами поалевших окровавленных губ и испуганно всхлипывает, а потом слышит тихие шаги по направлению к его кровати и притворяется, что спит. Кто-то залезает к нему и накрывает себя и Фрэнки одеялом. Парень, с которым они познакомились, казалось, так давно, заключает хрупкое тело в объятиях и успокаивает дрожь. — Я опять чувствовал касания к своему лбу и рукам, Джи, — рыдая, шепчет младший, позволяя обнимать себя ещё сильнее. Мальчики устраиваются так, чтобы можно было смотреть в окно. Никого не волнует, что их подушка влажная от слез и крови, обоим было уютно и почти спокойно. — Тебе это противно? — Джерард помещает ладонь на грудь друга, там, где до сих пор покоится его кулак, в котором крепко зажата ткань футболки. Фрэнк дышит тяжело. Он мотает головой, и его глаза вновь наполняются влагой. Джи прислоняется ухом к его груди, чтобы услышать то, как сильно он хрипит. — Мне снились мои родители. И то, как мама обнимала меня, — мальчик закусывает дрожащую губу, пока оконный узор немного успокаивает его истерику. — Иногда я чувствую это, и это лучшее, что приходилось испытывать. В голове вновь появляются воспоминания. Фрэнки не понимал, почему находится здесь, ведь ещё не так давно он был счастлив со своей семьёй, ходил в школу, имел множество друзей. В день его рождения Линда пекла огромный торт, покупала свечи, потом они вместе ели эту прекрасную выпечку на завтрак за чашечкой чая. И они же так любили его, своего сына. Неужели они смогли его отдать сюда? — Как давно ты тут? — вновь говорит мальчик, резко переводя взгляд на приятеля. Тот странно улыбается, тяжело выдыхая. — С двадцатого января, — отвечает Джи, как-то грустно смеясь. Фрэнк всегда замечал, что его рот немного косил даже при разговорах, но сейчас это не забавляло. Он чувствовал много сил и решительности, чтобы наконец-то разобраться во всём. Он хотел узнать всю правду, хотел, чтобы с ним заговорили все, кто раньше молчал, будто укрывая какую-то тайну. Но этот снег за окном… Он гипнотизировал, умиротворял, успокаивал. И вся решительность осталась глубоко там, в подсознании, пока рядом лежал Джи и ласково поглаживал кончиками пальцев его лоб и щеку, что-то нашёптывая на ухо. Успокаивая. — А я никогда не чувствовал прикосновений, — грустно говорит он, заправляя Фрэнку прядку волос за ухо. — Может, это и плохо, но всё же. В такие моменты, в очередной раз просыпаясь в незнакомой комнате, младший не мог сказать, что это хорошо. Ему абсолютно не нравилось то, как он мучается, желая больше не испытывать это. Он просит Бога, чтобы тот больше не посылал ему сны, где есть его родные. Потому что он уже знает, что никогда не встретит их вновь, а лишь будет изводить себя и вновь плакать. Но эти странные сны все равно снятся. На улице все равно идёт снег. Фрэнк разжимает кулачок, отпуская ткань футболки и сжимая ладонь Джи. Такая тёплая, как и сам парень, и если бы не он, всё было бы гораздо хуже. — Я хочу уйти, — Фрэнки вновь засыпает, но на этот раз не в одиночестве. И всё же больше, чем уйти, он желал выспаться хорошо и не подрываться из-за настигнувших слёз.