GoloЛёд

      Виктор никогда вживую не видел пиявок. Точнее, ему так казалось. До этого момента. Сейчас, когда Джакометти стоял напротив него, заставляя Никифорова почти прижаться спиной к стене, психологу казалось, что огромная пиявка как раз и пялится на него. При этом улыбается. Ах, да, у них ведь нет глаз. И улыбка для них — нечто невозможное. Выходит полный бред. Хотя ощущений отсутствие логики не меняет, и Виктор холодно смотрит в лицо Криса, пытаясь не выразить отвращение. Впрочем, причины скрывать это у него нет — они оба прекрасно знают об отношении Никифорова к Джакометти. — Ах, Ардженто, если бы ты знал, как я истосковался по тебе… — мурлыкнул Крис, медленно и с удовольствием накручивая галстук Виктора на свою ладонь и слегка оттягивая. — Как я ждал и надеялся на встречу… — Не понимаю, зачем, — фыркнул Никифоров. — Мой ответ остается прежним — ты можешь не рассчитывать на близость со мной.       Разочарование отразилось на лице Джакометти, но ненадолго. — Глупый Ардженто, неужели ты не понял до сих пор, что мне мало твоего прекрасного тела? — он прижался к Виктору грудью и прошептал: — Я хочу тебя целиком. Хочу твое тело, сердце, душу, разум — всё, что у тебя есть.       Склонив голову набок и немного сильнее оттягивая галстук на себя, Крис медленно и с наслаждением провел языком по шее Виктора снизу вверх до уха, коснувшись кончиком мочки. — Я вытащу тебя отсюда. Тебе стоит лишь согласиться стать моим…       Никифоров поморщился, но промолчал. Впрочем, Джакометти это никак не смутило, и он продолжал негромко диктовать свои условия возле уха психолога: — Я дам тебе деньги, власть — всё, чего тебе так не хватает здесь. Если же нет — ты сгниешь в вонючей грязной камере. Я позабочусь об этом… — Ты весьма наивен, если полагаешь, что я не смогу выбраться отсюда, — хмыкнул Виктор. — Тебе ли не знать о моих возможностях? — О, да, я очень хорошо о них знаю, — рассмеялся посетитель, отстраняясь и отпуская галстук. — Даю тебе три дня, сладенький, — он улыбнулся, довольно пошло облизав губы. — Подумай хорошенько, ведь мои возможности превосходят твои во много раз…       Игриво рассмеявшись, Крис покинул кабинет, и почти сразу вместо него вернулся сотрудник полиции. Увидев стоящего у стены Никифорова, смотрящего в зарешеченное окно с нескрываемым отвращением, он приподнял бровь, но ничего ему не сказал, кроме того, что сейчас Виктор должен будет вернуться в «обезьянник». Ничего не оставалось, как подчиниться. Но только пока. ***       «Он делал с тобой что-то непотребное?».       Блять. Он не знал, что более отстойно — смысл вопроса или его формулировка. Но эта мудацкая фраза раз за разом будто стучала по черепу Юрия, заставляя его злиться, а руки немного дрожать.       «Он делал с тобой что-то непотребное?».       Непотребное. Наверняка этот Кацуки девственник, раз не мог назвать это как-то иначе. Господи, да кто польстится на этого нелепого очкарика? Интересно, а по меркам японцев Консолька считается хотя бы симпатичным? Юрий усмехнулся собственным размышлениям, сделав очередную затяжку и задумчиво глядя в чердачное окно.       «Он делал с тобой что-то непотребное?».       Перед мысленным взором так четко и ясно вырисовывается эта мерзкая рожа. Чёрт. Да, да, она не мерзкая на самом деле! Да, этот ублюдок Никифоров красив по любым меркам, это точно! И по мужским, и по женским, и по русским, и по японским — по каким угодно! Одному господу было известно, как сильно Юрий ненавидит это лицо, каждую клеточку стройного тела. Всё, что связано с Виктором Никифоровым, вызывает у Плисецкого стойкие рвотные позывы и тошноту, желание убивать, резать и крушить. Но он должен держаться. Он должен быть расчетлив и хладнокровен. Потому что у него есть цель. Виктор Никифоров должен страдать. Он должен умереть в мучениях. На глазах Юрия. А если повезет — от его рук.       Плисецкий ненавидел Виктора всей душой. И он не знал, действительно ли тот не виноват в том, что у него обнаружили партию героина, которая признана особо крупной по меркам ГНК. Но в одном Юрий был абсолютно уверен — он ничего не подбрасывал Никифорову. Зачем ему это? Виктор, сидящий в тюрьме — нет, не этого хочет Плисецкий. Пусть эта гнида будет на воле. Но страдает так, что пожелает умереть. И он, Юрий, должен все это видеть. Сделать все для того, чтобы каждый новый день Никифорова был намного хуже предыдущего. А это значит — ублюдка надо вытащить из тюрьмы. Любым способом. ***       Этой ночью он почти не спал. Это нельзя было назвать полноценным сном — так, короткая дрёма. Несмотря на то, что он расположился на самом «несолидном» месте — на верхних нарах — сделав это из тех соображений, что если к нему кто-то попытается полезть, он обязательно услышит. Несмотря на то, что в его ботинке по-прежнему был спрятан отобранный у одноглазого нож. Несмотря на всё это, Виктор был настороже. Не потому, что боялся, нет. Он знал прекрасно, что с лёгкостью может пустить на шаурму этих двоих, перерезать им глотки или вырвать глаза. Всё дело в том, что лишние проблемы Никифорову были сейчас ну никак не нужны. Он мучительно соображал, как выпутаться из ситуации, в которой оказался. Если бы у него был на воле тот, кто сможет ему посодействовать в этом. Но такого человека не было. Виктор всегда был сам по себе и никогда не надеялся на кого-либо. Он уже давно понял, что в этом мире человек человеку — волк. И Никифоров принимал эти правила, оставаясь абсолютно одиноким волком, хоть порой и делая вид, что прибился к стае.       Его снова ведут в кабинет. Кто пришел к нему сегодня, Виктор не имел ни малейшего понятия, как и в прошлый раз. Кристоф явится только через два дня, как и обещал. Этот гаденыш всегда выполнял свои обещания, и в его словах можно было не сомневаться. Во всяком случае, таким его помнил Никифоров еще в те годы, когда носил другое имя и фамилию.       А вот это было действительно неожиданно. Увидев сидящего за столом Юри Кацуки, Виктор удивленно вскинул брови, решительно не понимая, что этому человеку могло понадобиться от него. Зачем он пришел?       Услышав, как хлопнула закрывшаяся дверь, Юри повернулся на звук и тут же подскочил, чуть не опрокинув стул за собой. Увидев Никифорова, он судорожно сглотнул и выглядел так, как будто тот пришел принимать у него самый важный экзамен. Покорно кивнув на предупреждение полицейского об ограниченном времени посещения и правилах, Кацуки несмело протянул руку Виктору, которую психолог, поколебавшись секунду, всё-таки пожал. — З-здравствуйте, — голос Юри дрогнул, и его без того не самое чистое произношение стало совсем уж смешным.       Не сдержавшись, Виктор улыбнулся уголком губ, что, наверное, показалось японцу очень странным, судя по его вытянувшемуся лицу. Действительно — кто же станет улыбаться в такой ситуации? — Здравствуйте, Юри — своим неизменно-бархатистым голосом ответил Никифоров, и у Кацуки по спине пробежали мурашки. Почему он так реагирует на простое приветствие? — Необычно видеть здесь именно вас.       После таких слов японец густо покраснел, забормотав что-то непонятное. Виктор терпеливо ждал, когда это мини-представление закончится. В конце концов, что ему еще оставалось? Уж лучше смотреть на нелепого азиата, чем снова ощущать вонь камеры и присутствие двух дегенератов, явно не желающих тебе добра. — Я пришел поговорить с вами о том, что произошло, — промямлил, наконец, Кацуки, садясь обратно на стул. Никифоров последовал его примеру, оказавшись по другую сторону разделяющего их стола. — Если вы хотите спросить у меня, как эта дрянь оказалась в моем кабинете, то мне будет нечего добавить к тому, что я уже сказал, — отрезал психолог. — Я не знаю, откуда это. — Нет, — покачал головой Юри. — Я хотел узнать другое. Почему вы обвинили Юрия? Сразу же, как только он появился на пороге вашего кабинета, вы стали громко и уверенно заявлять, что это он виноват в происходящем. Почему?       Ах, вот оно что. Правдоруб решил докопаться до истины… — Понятно… — поджав губу, медленно выдавил Никифоров. — Я указал на Юрия, потому что у меня есть основания его подозревать.       Слишком размыто. Таким ответом Кацуки явно не был удовлетворен. — Неужели между вами настолько плохие отношения, что вы считаете его способным на такую подлость? — Юри пытался аккуратно подобраться к сути, делая вид, что разговора с Плисецким у него и не было.       Виктор прищурился, сверля педагога взглядом, а потом, скрестив руки на груди, с легкой издевкой произнес: — Хотите сказать, что за, пусть и недолгое, время работы в интернате, вы до сих пор не в курсе, что Юрий испытывает ко мне самую что ни на есть искреннюю ненависть?       Юри почувствовал себя идиотом. Как он мог надеяться, что такой, как Виктор, не сможет раскусить этот трюк? — Слухи могут быть разными, — попытался парировать он. — Но правда одна. И я полагал, что вы мне ее скажете. — Я и сказал, — кивнул психолог. — Это все ваши вопросы ко мне?       О, нет. Вопросов было море. Вот только как решиться их задать? — Почему Юрий ненавидит вас? Что произошло между вами? Простая неприязнь не может быть такой, как у вас друг к другу.       «А этот забавный поросёночек не так глуп». — Это слишком личное. Я не могу говорить с вами об этом. — Вы домогались Юрия?       Сердце Юри забилось так быстро, что готово было выскочить из груди. Он и сам не заметил, как эти слова сорвались с губ, и теперь смотрел на Никифорова совершенно круглыми глазами, не решаясь даже моргнуть. Чёрт-чёрт-чёрт!       О, этот взгляд льдисто-голубых глаз. Такой пронизывающий, такой убийственный и, как ни странно, испепеляющий. — У вас слишком богатая фантазия, Юри. Жаль, работает не в том направлении…       Ладони вспотели. И как еще на пол не капает? — П-простите, — почти заикаясь, пропищал Кацуки, опустив голову. — Я ничего такого… — Да неужели? — усмехнулся Виктор.       Дальнейшего разговора не получилось. Юри почти сбежал из кабинета, даже не оглянувшись и не услышав, как Никифоров сказал тихо ему вслед: — Забавный поросёнок… ***       Семь лет назад — Дамы, познакомьтесь, это наш новый учитель английского языка — Виктор Евгеньевич Никифоров.       Директриса, положив ладонь на его спину, свободной рукой обводит жестом учительскую, и одна за другой женщины подходят к Виктору, улыбаясь и представляясь ему, пожимая руку, игриво хихикая. Н-да, он совсем не удивлен. Наверное, мужчин в этом коллективе только двое — физрук да трудовик, и те сейчас не здесь. Как стереотипно. Он много узнавал о российских школах, прежде чем устроиться в одну из них. Что ж, новое имя — новая жизнь. Виктор Никифоров родился двадцатилетним. Как забавно. — Маргарита Степановна Сиюткина, учитель алгебры и геометрии, — он сразу мысленно окрестил ее «мухой»: огромные уродские очки, черное платье, а сама ростом едва достает макушкой до плеча Виктора. — Елена Николаевна Перминова, учитель физики, — «Сельдь». Среднего роста, худая, в странной сиреневой блузке с воротником, напоминающим жабо, прямой юбке до колена. На вид где-то сороковник. — Светлана Васильевна Чикишева, учитель географии, — приятная брюнетка лет пятидесяти. Похоже, она одна понимает, как должна выглядеть нормальная учительница — хороший костюм, состоящий из приталенного пиджачка, хорошо скроенные брючки, белая блузка с воротником-«стойкой». — Клара Леонидовна Бутакова, учитель биологии, — матерь божья, ты что, пожираешь своих учеников?! — Регина Георгиевна Комарова, учитель немецкого, — истинная арийка, а? Блондинка с аккуратно зачесанными волосами. Лет тридцать. Довольно привлекательна. — Наталья Александровна Плисецкая, учитель русского языка и литературы.       Она оказалась приятной неожиданностью. Виктор, повторявший снова и снова «очень приятно» и слышавший то же самое в ответ, даже немного замешкался, прежде чем сказать это Плисецкой, которая мягко пожимала ему руку, глядя ему в лицо своими большими сияющими изумрудно-зелеными глазами. На вид лет двадцать восемь, стройная, длинноволосая натуральная блондинка в синем платье до колена. «Очень приятно», — кивнул Никифоров, собравшись после секундного замешательства. Наталья кивнула и ответила тем же, отпустив его ладонь. Что ж, хоть одно приятное лицо. Хотя сейчас же идут уроки, и он видел не всех учителей. Может, найдется кто-то еще, не вызывающий ассоциаций с представителями фауны?       Сейчас это было не настолько важно. Самое главное, чтобы никто и никогда не узнал, что Виктор Никифоров, учитель английского языка в одной из школ Санкт-Петербурга, появился официально лишь две недели назад. Все остальное вполне можно пережить. ***       Сегодняшний день был просто паршивым. С самого утра снова приперлись менты, начали всем задавать идиотские вопросы про Никифорова и еще всякую ерунду. Неужели они и впрямь надеются что-то узнать? Если Виктор сам «спалился» с наркотой, то и надо это выбивать из него. Если же кто-то подкинул ему эту дрянь, то разве кто-то в этом признается? А самый главный вопрос — если это и в самом деле была подстава, то кто мог это сделать? Неужели в этом доме есть кто-то еще, настолько сильно ненавидящий местного психолога, что умудрился провернуть такое? И что немаловажно — как? Достать героин, в таком количестве, да еще и для того, чтоб подбросить его какому-то ублюдку, зная о том, что с веществом можно будет распрощаться! Да эти гребаные два пакетика стоят огромных денег! Юрий не представлял, сколько, но был абсолютно уверен, что сумма очень большая. Это очень сильно настораживало. Это буквально не давало спокойно спать и думать о чем-то еще. Плисецкий был уверен, что никто в интернате не относится к Виктору так плохо, как он. Но, похоже, он очень сильно ошибался. Кто же это? И как его вычислить?       «Ты такой же, как была она — красивый и глупый. Но тебе за глупость придется расплатиться…».       Он никогда не забудет этот взгляд. Этот дьявольский огонь в глубине голубых глаз. Виктор сказал это, когда его уводили двое полицейских. Но нет сомнений — этот ублюдок вернется. И попытается превратить жизнь Юрия в ад. Но он не позволит им поменяться ролями. Никогда. Нужно быть готовым. Наблюдать, оставаясь незаметным, а потом нанести удар. В тот момент, когда эта мразь не будет ожидать. А потом торжествовать, наблюдая за гибелью Дьявола. За тем, как свершается сладкая месть.       Это так безумно — пытаться вытащить из беды того, кого ненавидишь больше всех на свете, и сделать это так, чтобы он ничего не узнал. Оставаясь в тени. Чтобы потом, когда настанет нужный день и час, заставить его страдать.       У него мало вещей, сборы занимают от силы полчаса. Глубокой ночью, забросив на плечо рюкзак, он покидает здание, в котором прожил последние шесть лет. И которое не стало для него чем-то даже отдаленно напоминающим дом. Он уходит, чтобы больше не вернуться. Никогда.