GoloЛёд

      Здесь воняло. Наверное, даже в общественном туалете с чашей Генуя пахло лучше. Виктор не смог сдержаться и поморщился. Одному богу было известно, в какой ярости сейчас находился Никифоров. И пускай на его красивом лице не отражалось ничего, кроме холодного безразличия, внутри него бушевал вулкан. Мозг усиленно работал, лихорадочно пытаясь найти хоть какой-то выход из ситуации. Почти час он убеждал следователя в том, что не имеет никакого отношения к найденному в его кабинете порошку, который, как выяснилось, оказался героином. И вот теперь его закрыли в «обезьяннике». До выяснения обстоятельств — так они сказали. Знать бы, как долго будут выясняться эти самые обстоятельства, и к чему это приведет.       Общество в изоляторе подобралось соответствующее запаху, заполнявшему его. На Виктора тут же уставилось две пары глаз. Точнее, полторы — у мужика, сидящего у стены справа, глаз был закрыт и заплыл, красноречиво «подкрашенный» фиолетово-черным фингалом.       Металлические нары, рассчитанные на троих, маленькое зарешеченное окно почти под самым потолком, тусклый свет и жалкое подобие столика с приваренной к нему одноместной скамейкой. Это всё.       Испытывая отвращение к каждому сантиметру окружающего его пространства и к тем, кто его — пусть и временно — населял, Виктор прошел до столика и, развернувшись лицом к двери, закрывшейся минуту назад, сел на скамейку, забросив ногу на ногу и скрестив руки на груди. Двое продолжали сверлить его взглядами, но пока что голоса никто не подавал. Присматриваются. Никакого желания общаться с ними у Никифорова, понятное дело, не было. Он бы был рад закрыть глаза, чтобы даже боковым зрением не видеть эти небритые упитые хари, но счел это слишком опрометчивым и неосторожным. От этих неандертальцев можно ожидать чего угодно. — Эй, седой?       Этот убогий обращается к нему? Не поворачивая головы, Виктор покосился направо, встречаясь взглядом с тем, кто подал голос. Им оказался пухлый рыжий мужик с жалким подобием короткой бороды на роже, больше похожим на старую мочалку, и большой залысиной на макушке. Почесав бок, прикрытый растянутой синей майкой, рыжий кивнул на пиджак Никифорова. — Есть курить?       Какой предсказуемый вопрос. — Нет, — безразлично бросил Виктор, потеряв к рыжему всякий интерес. Впрочем, его и не было.       Кажется, ответ мужику не понравился. Приняв сидячее положение и свесив ноги с нар, он немного наклонился вперед и, прищурившись, спросил снова: — А если подумать?       Снова поглядев на рыжего, как на кусок экскрементов, но при этом нисколько не меняясь в лице, Никифоров ответил: — Если подумать, тебе лучше не обращаться ко мне в третий раз.       Интерес к его персоне, явно возрос. Мужик с нижней шконки приподнялся, всматриваясь в Виктора единственным зрячим глазом. — Ох ты ж бля, а чё мне будет?       Рыжий спустился вниз и, встав перед Виктором, упер руки в бока и, вновь наклоняясь и приближая лицо к лицу Никифорова, оскалился в щербатой улыбке. — Ну чё, Белоснежка, сам пиджак снимешь, или тебе помочь?       Голубые глаза обдавали ледяным холодом. Склонив голову немного набок, психолог, всё также не теряя внешнего спокойствия, граничащего с безразличием, произнес: — Если ты от меня отстанешь, это поможет тебе сохранить остатки твоих зубов.       Одноглазый по-конски заржал: что несет этот изнеженный упырь, больше похожий на пидораса? Он явно не знает, что такое «понятия», и как по ним жить. Похоже, придется преподать ему пару уроков житейской мудрости. И в преподаватели активно набивался рыжий.       Без каких-либо дальнейших слов, он протянул руку, схватив Виктора за лацкан пиджака и потянув на себя. Буквально через секунду носок начищенного до блеска ботинка скрылся в «недрах» спортивных штанов между ног нападавшего на большой скорости. Жирный согнулся, вскрикнув и разжимая пальцы, а потом, приложив ладони к причинному месту, сдавленно выдавил: — С-с-сука-а-а…       Не дожидаясь ответных действий, Виктор снова поднял ногу и с размаха заехал ею прямо в лицо своего обидчика, не оставляя никакой возможности сохранить его нос целым.       Рыжий отлетел назад и рухнул на спину, ударившись головой об пол. Кровь хлынула из разбитого носа и изо рта, где теперь не доставало еще одного переднего зуба. И тут голос подал «одноглазый», довольно резво встав на ноги и тут же делая шаг в сторону Никифорова, который ладонью отряхивал пиджак, словно тот запылился. — Ты попутал, что ли?! — рявкнул «пират», молниеносно сунув руку куда-то в район лодыжки и вновь выпрямляясь.       Реакция Виктора была мгновенной: вставая, он шагнул назад, переступая через ногу корчащегося на полу от боли рыжего и, прищурившись, оскалился. В льдисто-голубых глазах промелькнул недобрый огонёк. В ладони одноглазого сверкнуло лезвие ножа-«бабочки».       Он сделал выпад, пытаясь достать до живота Виктора, но тут рыжий «загрёб» ногой, пытаясь сесть на полу, и от этого нападавший на секунду замешкался. Никифоров тут же воспользовался этим, перехватив его руку одной ладонью и крепко стискивая, другой тут же вырывая нож из пальцев, одновременно с этим повторно пнув рыжего в лицо, отчего тот заорал на всю камеру, закрываясь ладонями. Бросившись на одноглазого, он повалил его на пол. Схватив «пирата» за подбородок, он задрал его голову и, глядя в единственный открытый глаз, прошипел, прислоняя лезвие к шее одноглазого: — Попутали здесь вы все. Если хоть одна тварь еще обратится ко мне или дотронется, я развешу ее кишки по нарам вместо гирлянды! Ты понял?       «Пират» прохрипел что-то похожее на «Да», и Виктор, тут же кинувшись к рыжему, заткнул его рот ладонью и с нескрываемой ненавистью в голосе сказал: — Закрой пасть.       Бородатый замычал, пытаясь вырваться, но когда перед его лицом оказался нож, он шумно задышал, пачкая кровью и без того уже грязную руку Никифорова, и вскоре затих.       Поднявшись, Виктор брезгливо вытер руку о майку рыжего, хотя стало не намного чище. Морщась от отвращения, он сложил нож и спрятал его в ботинке. Сев обратно на лавку и поправив пиджак, он принял прежнее положение. Зеки, не без труда принимая стоячее положение, поспешили удалиться обратно на нары. Рыжий попутно пытался остановить кровотечение, окончательно сняв майку и закрывая ею нос и рот.       Кажется, на шум, а потом неожиданную тишину в изоляторе обратили внимание только сейчас. В коридоре послышались шаги. Пара оборотов в замочной скважине, и дверь открылась, впуская сотрудника полиции. Заметив следы крови на полу, он оглядел присутствующих и строго спросил: — Почему порядок нарушаете?!       Никифоров абсолютно спокойно смотрел на полицейского, не произнеся ни слова. С нижней шконки послышалось: — Всё нормально, начальник, не наезжай. Попутали немножко, но терь всё как надо.       Виктор мысленно усмехнулся, услышав это, но внешне его лицо, как и прежде, не выразило ничего. Если не считать желания покинуть камеру предварительного заключения, единственное, что его сейчас беспокоило — это возможность вымыть руки. Но вряд ли полицейский откликнется на просьбу посодействовать в соблюдении чистоты.       Еще раз оглядев присутствующих, мент скривился и, выйдя обратно в коридор, вновь запер дверь, сказав напоследок: — Еще раз — и отхватите. Я предупредил.       Прикрыв глаза на несколько секунд, Виктор с шумом выдохнул. Давящее чувство безысходности вновь начало подступать к нему со всех сторон. Он должен выбраться отсюда как можно скорее. ***       Юрий сонно глядел на Кацуки, стоя в коридоре, поеживаясь от ночного холодка и не понимая, какого черта надо этому очкарику. — Чего тебе, Консолька?       Юри, слегка нахмурившись, сразу же спросил: — Ты имеешь какое-то отношение к тому, что сегодня произошло?       Плисецкий, скривился и громко фыркнул. — И ты туда же? Веришь этому козлу? Я не знаю, откуда у него это дерьмо, ясно тебе? Я к такому даже прикасаться брезгую, не то что кому-то подбрасывать. — Тогда почему он обвинил в этом тебя, как только увидел? — не отступался Кацуки.       От зашкаливающего абсурда на квадратный метр пространства Юрию хотелось рычать. С трудом сдерживая желание наорать на япошку, он ответил: — Потому что он виноват передо мной. И он сволочь, поэтому думает, что и я такой же и могу отомстить.       Это было неожиданно. Никифоров виноват перед Юрием? Но в чем? Что здесь вообще происходит? С каждым ответом ничего не прояснялось, а только больше запутывалось. У Юри постепенно начинала болеть голова. — Виноват? Что он сделал тебе?       Самые разные предположения тут же стали проникать в мозг Кацуки. Он смотрел в упор на Плисецкого, не собираясь отступать. — Иди нахер, Консолька! Это тебя не касается!       Развернувшись, Юрий уже потянулся к ручке двери, ведущей в спальню, как услышал за спиной: — Он делал с тобой что-то непотребное?       Плисецкий замер, широко распахнув веки. Медленно обернувшись, он посмотрел в глаза стоящего в полутьме коридора Юри. — С чего ты взял? — дрогнувшим голосом спросил он.       Такая реакция показалась Кацуки очень подозрительной. Шагнув дважды вперед, он положил ладони на плечи подростка и как можно мягче сказал: — Пойми, Юрий, я хочу разобраться в ситуации. И, по возможности, помочь, понимаешь? Если Виктор делал в отношении тебя или кого-то еще здесь что-то незаконное — скажи мне. Не волнуйся, я не желаю тебе плохого.       Плисецкий дернул плечом, пытаясь стряхнуть руку Юри, а потом пренебрежительно выплюнул: — Нет. Ничего такого он не делал. По крайней мере, со мной. Но не думай, что он такой хороший. Не смотри на его обёртку. Внутри он гнилой.       Этот дом полон загадок. Кацуки растерянно смотрел, как мальчишка уходит, но всё же решился сказать: — Я не враг тебе, Юрий!       Снова взглянув на него, Плисецкий негромко, но твердо произнес: — Но и в друзья мне не набивайся. *** — Никифоров, на выход!       Виктор вскинулся, поглядев на вошедшего в изолятор полицейского. Прошло уже несколько часов с тех пор, как он здесь. Сколько точно, Никифоров не знал. Какая разница, всё равно это время показалось ему вечностью. Неужели он свободен? — Зачем? — непроизвольно вырвалось у него. — Пришли к тебе, — небрежно бросил мент. — Выходи давай.       Он удивился этому даже больше, чем если б его действительно выпустили. Кто может прийти к нему? У него нет в этом городе ни родственников, ни друзей — никого, кто мог бы хоть немного волноваться о его судьбе.       Тем не менее, любая возможность покинуть изолятор хотя бы на время казалась теперь подарком. Виктор не видел, как рыжий и одноглазый провожали его взглядами, да и ему было плевать. Быстро поднявшись на ноги, он широкими шагами вышел из камеры предварительного заключения.       Что его ждет? Кто его ждет? Мысленно Никифоров повторял эти вопросы, почти не слушая предупреждения сопровождающего его полицейского о том, как надо себя вести. Когда перед ним раскрыли дверь, он шагнул в кабинет и замер.       Он помнил эти глаза. Помнил эти волосы, небольшие бакенбарды, дурацкую бородку и усики. Сидящий возле стола человек не сводил с него взгляда, а затем легкая улыбка тронула его губы. Посетитель встал на ноги и произнес на очень ломаном русском: — Здравствуй, мой милый Ардженто…       Сказать, что Виктор был удивлен — не сказать вообще ничего. Это было для него, как гром среди ясного неба. — Крис… — почти прошептал он. Дверь за его спиной закрылась. Как сказал полицейский, на разговор у них есть не более получаса.       Блондин развел руками в театральном жесте и рассмеялся. — О, как я рад, что ты до сих пор помнишь мое имя. У меня вот небольшие трудности с произношением русских имен и фамилий, ты знаешь. Так что буду звать тебя, как раньше. Надеюсь, ты не против, Ардженто?       Никифоров промолчал. Мозг заработал с просто бешеной скоростью. Некоторые кусочки огромного сложного паззла вдруг сами собой встали на свои места. Виктор ощутил, как его пульс участился вместе с дыханием. — Ну что же ты стоишь? — гость подпер кулаком щеку. — Присаживайся, поговорим, как в старые добрые времена.       Кулаки сжимаются сами собой. Джакометти не изменился за эти годы. Всё такой же клоун. Вот только, видимо, ума в этой головушке прибавилось. Как и подлости… — Это ты… — стараясь сохранять внешнее хладнокровие и оставшись стоять на ногах, сказал Никифоров. — Это из-за тебя я здесь…       Блондин покачал головой и погрозил пальцем, показывая, что домыслы Виктора не верны. — Нет-нет, Ардженто. Ты здесь исключительно по собственной вине. И ты прекрасно это знаешь.       Психолог фыркнул и, прикрыв глаза, отвернулся. Слушать ту ересь, которую несет Джакометти, было противно. Но, кажется, чувства самого Виктора Криса практически не волновали. Разве что как развлечение, как способ получить удовольствие от издевательства над Никифоровым. — Я слышал о твоих проблемах, Ардженто. И очень огорчился. Ты ведь знаешь, мое бедное сердечко всегда было беспокойно о тебе. А тут вдруг такое горе. Ах… — он притворно начал обмахиваться ладонью, словно ему стало жарко.       Заметив, что Виктор по-прежнему отказывается смотреть на него, блондин поднялся и, неторопливо пройдя через кабинет, остановился напротив него. Протянув руку, он пальцем очертил линию подбородка Никифорова, заставляя его повернуть голову, и с улыбкой заметил: — Ты как хорошее вино — с годами становишься только лучше. Я не напрасно потратил столько времени, чтобы найти тебя. Неужели ты совсем не скучал по мне, мой дорогой?       Холодно взглянув в зеленые глаза, Виктор улыбнулся уголком губ. — А ты — как дрянная девчонка. С годами становишься всё большей сукой…       Чуть запрокинув голову назад, Джакометти звонко рассмеялся. Весело подмигнув Никифорову, он продемонстрировал плод труда лучших стоматологов и, подойдя практически вплотную к Виктору, приблизил свое лицо настолько, что тот мог ощутить его дыхание на своих губах. — Кто знает, может, так оно и есть. Но прежде, чем наградить меня клеймом суки, я предлагаю тебе взглянуть на меня иначе.       Психолог приподнял бровь, поморщившись. — Что тебе нужно?       Положив ладони на грудь Никифорова и слегка погладив, блондин томно вздохнул. — Сучка может помочь тебе выйти отсюда. И больше никогда не возвращаться…