GoloЛёд

      Память лихорадочно перебирала каждый прожитый день за днем, но никак не могла найти хоть вполовину такой же хреновый, как этот. Юрий, закрыв глаза, прислонился к стенке кузова грузовой «Газели», в который его, Виктора и Кристофа закинули, словно мешки с картошкой. Обида, боль и ярость внутри Плисецкого смешались в невообразимом коктейле, но любые попытки что-то предпринять гасила невесть откуда взявшаяся усталость с нотками депрессии. Отчаянье накрывало с головой. Он не видел сейчас почти ничего в кромешной тьме, но знал наверняка, что в этот самый момент квартира на третьем этаже ярко полыхает, топя в дыму запах горелой человечины. Труп Тило горел, а вместе с ним, быть может, суждено сгореть и другим, абсолютно невинным людям. И также четко Юрий понимал для себя одно — он сломан. Он больше ничего не может сделать. И это из-за его упрямства пострадали Мила и этот назойливый, но в чем-то даже забавный япошка.       Хотелось только одного — забиться в угол, закрыть глаза и уснуть навсегда. В горле пересохло и противно вязало. Юрий непроизвольно облизал губы и поморщился, ощутив привкус собственной подсохшей крови. Когда глаза привыкли к почти полной темноте, Плисецкому удалось разглядеть слабые силуэты скорчившегося у противоположной стенки Джакометти и сидящего по одну сторону от себя Виктора примерно в метре. Веревка, связывающая руки за спиной, натирала запястья, но была слишком туго затянута, чтобы Юрий мог хотя бы попытаться вытащить ладонь.       Их подбрасывало каждый раз, когда машина проезжала по кочке, ухабу или попадала колесом в ямы на дороге. Юрий услышал шорох и повернул голову направо: Никифоров не очень ловко, но все же пододвинулся к нему, коснувшись его плеча своим. — Как ты? — неожиданно тихо поинтересовался бывший психолог. Тупица. — Охуенно, — буркнул Плисецкий, цокнув языком.       Нильсен вздохнул. Джакометти, услышавший, но не особо разобравший, что эти двое сказали друг другу, заворочался и задышал чуть громче. — У меня кое-что есть… — прошептал Виктор, склонив голову к уху Юрия. — Это может помочь нам бежать.       Немного прогнувшись в спине, Нильсен протолкнул пальцы в один из своих ботинков и минуту спустя извлек из него что-то. Кое-как, но Плисецкому удалось разглядеть сложенный нож-бабочку. — Так какого хуя ты до сих пор не перерезал веревку! — рыкнул он, хмуро уставившись в лицо Виктора. — Режь! — Нельзя, — покачал головой Никифоров. — Мы не можем бежать прямо сейчас. Когда нас привезут в нужное им место и пойдут открывать дверцы, они все будут рядом с нами и держать оружие наготове. Если мы бросимся бежать в этот момент, нас нашпигуют свинцом.       От этих слов Юрий аж заскрипел зубами. Ярость пробуждалась в нем с новой силой, но, обдумав сказанное Виктором, он понял, что тот прав. — Что ты предлагаешь? — прошептал он, нарочно стараясь, чтобы Кристофф не разобрал ни слова.       Нильсен некоторое время молчал. — Если бы они хотели убить нас, они сделали бы это еще в квартире. Значит, пока еще мы нужны живыми. Вероятно, нас собираются где-то держать до определенного момента. Мы должны подгадать время, когда их бдительность ослабнет максимально. И тогда бежать…       Прикрыв глаза, Юрий опустил голову. — А что, если они пристрелят нас сразу, как только привезут куда-то? — Вряд ли. Это не логично, — поджал губу Виктор.       Сунув нож обратно в ботинок, Никифоров оперся спиной о стенку. Несколько минут прошли в молчании, сопровождаемым только звуками движения автомобиля. — Я знаю, что после всего случившегося не вправе это говорить… — Виктор вздохнул, ощущая тяжесть на душе. — Но всё же… прости меня…       Это было даже более неожиданным, чем холодное дуло пистолета между бровей. Плисецкий, выпрямившись по мере возможности, удивленно воззрился на Никифорова. — Меня глючит, или ты сказал… — Я сказал — прости меня, — чуть громче, но вполне спокойно повторил Нильсен, глядя в глаза подростка. — Если бы я забрал тебя, как и обещал, всё сложилось бы иначе.       Ощущая, как ускоряется пульс, Юрий непроизвольно вздрогнул, когда его ладони коснулась чужая. Это было непросто в таком положении, но Виктор все-таки сумел взять Плисецкого за руку. Снова взглянув на него, Юрий увидел, что тот виновато и мягко улыбается ему. Таким парень не видел бывшего психолога еще никогда. Он хотел что-то сказать, но в этот момент Джакометти что-то неразборчиво промычал, а после фыркнул, презрительно уставившись на обоих. — Не знаю, че ты там промычал, пидор, но иди на хер, — поморщился Плисецкий.       Послышался треск, частое дыхание, и вскоре удивленные Виктор и Юрий могли наблюдать, как Кристофф изо всех сил оттягивает зубами повязку, мешавшую ему говорить, а когда она ослабла, вытолкнул ее языком. Повертев головой вправо и влево, он сумел добиться того, что полоска ткани окончательно сползла на его шею. — Что бы вы не задумали, я с вами! — уверенно заявил он. — Да щас! — тут же ощетинился Плисецкий. — Я буду только рад, если ты получишь пулю в свою тупую башку!       Но и на это у Джакометти имелся свой ответ. — Если вы не поможете мне, я расскажу о ноже в ботинке! — прошипел швейцарец. — Выбирайте: либо мы бежим вместе, либо вы умираете… — Вот сука… — от злости Юрий сжал ладонь Виктора, которую все еще держал в своей.       Переглянувшись с подростком, Никифоров выдохнул: — Хорошо. Мы поможем тебе бежать. Но при одном условии: если нам удастся освободиться, ты навсегда оставишь меня и Юрия в покое!       Наверняка, если бы мог, Джакометти выжег бы взглядом обоих, и даже не понятно, кого в первую очередь. Закусив губу и поразмыслив, он с явной неохотой выдал: — Так и быть. Но ты разочаровываешь меня все больше, Ардженто. Я не могу поверить, что убил столько времени на твои поиски. — Мне плевать, — категорично отрезал Нильсен. — Это твоя ошибка, не моя. Я с самого начала сказал тебе, что твой интерес не взаимен. — Что?! — неожиданно громко воскликнул Плисецкий. — Ты хочешь сказать, что этот… и ты…?       На лице подростка отразилось такое омерзение, будто все гадкое, что могло быть в мире, сгнило и теперь лежит перед ним. Окинув взглядом Джакометти, который, напротив, выпрямился и гордо поднял голову, Юрий скорчил гримасу. — Фу, ты, оказывается, и вправду пидор. А ты… — он повернулся к Виктору. — Ничего не было, — пресек дальнейшие сентенции тот.       Через несколько мгновений все настороженно подняли головы и огляделись: автомобиль остановился. Куда бы не направлялись, похоже, они прибыли… — Держи свой пидорский рот на замке, — рявкнул Плисецкий в сторону Криса. Тот лишь пренебрежительно фыркнул и отвернулся. — Нам капец, седовласка… ***       Она была похожа на мраморную статую. Застывшая в почти трагической позе, чуть приоткрыв рот и не замечая никого и ничего рядом с собой. Глазами, полными слез, Мила взирала на окна, из которых валил черный дым. И все, на что ее хватило, это почти беззвучный шепот. — Юра…       Она рванулась к дому, к своему подъезду, но путь ей преградил выский пожарный, четко и безапеляционно заявивший, что из дома всех эвакуируют, и внутрь никак нельзя. — Но я… там мой друг!       «Друг». О, нет, видит бог, Юрий ей не друг. — Мы делаем все, что можем.       Пожалуйста, отойдите от здания. Если у вас есть травмы, обратитесь к врачам, — пожарный с совершенно каменным лицом кивнул на стоящий неподалеку реанимобиль.Ноги подкашиваются, и пожарный, видя это, ведет ее к «скорой». А в голове Милы лишь белый шум, и все вокруг кажется пустым. Где же он? Жив ли он? Что будет теперь?       Ей некуда идти. Но это сейчас волнует меньше всего на свете… *** — Не толкайся, тварь!       Ноги развязаны, но толку от этого не много. Юрий чувствует еще один толчок в спину вместо ответа и резко поворачивает голову, гневно прорычав. «Утюгообразный» криво ухмыльнулся. Виктор, идущий рядом под прицелом того, которого главный урод назвал Беком, многозначительно взглянул на Плисецкого, как бы веля ему не лезть на рожон. Скривившись, Юрий замолчал. Большие металлические двустворчатые ворота распахнулись, обнаруживая за собой не очень большую территорию, огороженную кирпичным забором, и двухэтажный коттедж в центре. — Ну что, Нильсен, Джакометти? Этой встречи с вами долго ждет один человек, — вещал идущий впереди Леруа. — Думаю, не нужно говорить, кто это? — он усмехнулся, шагая по мощеной дорожке к дверям дома. — Очередной пидор… — проскрипел Юрий и тут же получил особенно сильный тычок в спину.       Внутри не было ничего особенного — обычный коттедж, который сдают в аренду. Они проходят через зал, поднимаются по лестнице и, преодолев небольшое расстояние по узкому коридору, застеленному красной ковровой дорожкой, останавливаются у двери в конце. — Добро пожаловать, отбросы! — лучезарно улыбнувшись, торжественно объявил Жан Жак, коротко постучав в дверь и, повернув ручку, распахнул ее. — Отец, встречай гостей…       Нильсен видел это лицо много раз. Леруа-старший изменился, седина коснулась его волос, а на лице стало гораздо больше морщин. Но колючий взгляд этих глаз остался прежним. Будто пронизывающим насквозь. — Здравствуй, Винсент…       Никифоров промолчал, однако смотрел в упор на сидящего в кресле мужчину. — И ты здесь, Кристофф. Честно говоря, не ожидал, что ты доживешь до сегодняшнего дня. — Отчего же? — с издевкой ответил Джакометти.       Поднявшись на ноги, опираясь на трость с костяным набалдашником, Леруа-старший неторопливо подошел к пленникам. — Твоя прыть и импульсивность в наших делах обычно мешают. Такие, как ты, долго не живут…       Плисецкий, слыша это, тряхнул головой. Он от всей души надеялся, что этот мужик окажется прав, и белобрысый с мерзкими усиками действительно долго не протянет. О, как же он жалел в эту минуту, что не позволил тогда Виктору прикончить его. — А это кто? — мужчина повернулся к Юрию и сделал несколько шагов в его сторону. Остановившись перед мальчишкой, он внимательно рассматривал его лицо, словно ценитель картину на выставке. — Это балласт, — отозвался Джей Джей, плюхнувшийся в соседнее кресло и удобно в нем устроившийся. — Хм-м… тогда зачем он здесь? — спокойно произнес Леруа. — Ненужный груз надо сбрасывать. — Как скажешь, — с улыбкой ответил Жан Жак и, вынув пистолет, прицелился в Юрия. — Нет! — тут же воскликнул Никифоров, делая шаг вперед. — Не трогайте его! Он ни в чем не виноват! Он ничего не знает!       Резкий окрик заставил мужчину выпрямиться, однако на лице его не дрогнул ни один мускул. — Это не балласт…       Виктор видел, как в глазах Леруа-старшего мелькнули недобрые искорки, а губы искривились в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего. — Тебе уже плевать на свою жизнь, верно, Винсент? — он покосился на Нильсена. — А на его? — протянув руку с зажатой в ней тростью, Леруа приподнял Лицо Юрия за подбородок. — Отъебись от меня! — бывший уже на пределе, закричал Плисецкий, отступая назад и дернувшись. Ему было страшно, вне всяких сомнений, но ярость просто плескалась через край, застилая его глаза, замутняя разум, отметая здравый смысл и инстинкт самосохранения. Последние крупицы гордости жили в нем, и Юрий не собирался их терять. — Твое лицо… — Леруа снова вгляделся в каждую черточку. — Я уже видел очень похожее…       Прищурившись, мужчина подумал еще немного, и вдруг улыбнулся. — Пришел отомстить за мамочку, сопляк?.. ***       Это почти зачаровывало его. Он стоял глядя, как розоватая вода, словно фата невесты, закрывает красивое бледное лицо. Как слегка колышутся пряди золотистых волос, а по распоротым до локтей рукам стекает вниз полосками темно-красная кровь. — А у поганца хороший вкус…       Выпрямившись, Леруа полез в карман, доставая из него пачку сигарет, и только сейчас полностью вышел из морока, которым сковал его прекрасно-печальный образ его жертвы. И только сейчас понял, что его дорогие кожаные ботинки промокли насквозь из-за застилающей плиточный пол воды. — Ох, чёрт…       Сунув пачку обратно, Леруа-старший поднял голову и снова поймал взглядом надпись на зеркале. — Дурацкое имя…       Слыша плеск льющейся воды и хлюпанье ее в собственных ботинках, он покинул ванную комнату и почти сразу — квартиру, коротко бросив ожидавшему его у выхода: — Не думал, что смерть бывает так прекрасна. — От скромности не умрете, сэр, — с усмешкой сказал тот, следуя за своим начальником.       Леруа знал, что в этой квартире живет еще один человек. И хотя никому не сказал, от всей души (или тем, что от нее осталось) радовался, что этого человечка не было дома — он терпеть не мог убивать детей, пусть даже не собственноручно. И вопреки всякой логике или морали, Алана Леруа нисколько не коробила мысль о том, что по его прихоти этим вечером ребенок лишился матери. Хотя… почему он должен чувствовать вину? Это все он, чёртов Нильсен, заставил его пойти на такие меры. «Отнимешь мой палец — и я отниму у тебя кисть». Таков был принцип Леруа. Никаких слабостей, никаких поблажек. И за все, что отнято у него, он отомстит. Он заставит каждого, кто решил, что может пойти против него, заплатить за свою самоуверенность. *** — Здравствуй, мама. Нет, ничего не случилось, у меня всё хорошо. Просто хотел… услышать родной голос…       Юри поражался тому, как часто с тех самых пор, как приехал в Россию, он стал врать. По мелочам поначалу, но затем ложь становилась все серьезнее, и все тяжелее было принимать себя таким. Но вместе с тем внутри всё протестовало, говорило, что это во благо — зачем же беспокоить родных и близких: часто болеющего отца, постоянно переживающую за него мать. И всё меньше Юри понимал сам себя. Что мешает ему, по сути, бросить эту страну к чертовой матери, вернуться домой, в тихое и спокойное Хасетсу, слушать каждый вечер умиротворяющий плеск воды в источнике, треск сверчков, вдыхать запах свежеприготовленного кацудона? Зачем он здесь, кому он нужен? Что толку с его образования — он совершенно не понимал детей в интернате, с ними так непросто было найти общий язык. Особенно с одним, принесшим ему столько проблем. И так забавно коверкающим нарочно его фамилию. Таким неподдающимся, непробиваемым. Таким, которого так хотелось узнать, которого так хотелось понять и которому хотелось стать близким. Которому так хотелось… помочь? — Где же ты теперь?..