***
Тигрис — очень милая женщина. Её исполосованная кожа некрасиво натянута, лицо постоянно кажется бесстрастным, а манеры — весьма эксцентричными, но в целом это не вызывает отвращения. Мы мирно беседуем о погоде. По левую сторону от нас — только что закрывшийся магазин спецодежды, а по правую — другой, заброшенный. Стеклянная витрина последнего облеплена комками пыли с внутренней стороны, а над входом виднеется старая треснувшая камера. Спайк мирно роется в снегу под лестницей. Когда знаменитость прощается со мной, я отвечаю с должной вежливостью, а затем пару мгновений смотрю на её удаляющуюся спину. Всё относительно. В памяти уцелевших членов так называемого «Звёздного отряда» эта дамочка наверняка останется светлым образом. С определённой точки зрения её поступок весьма благороден. Только не с моей. Животные лучше людей, потому что среди животных не бывает лицемеров и предателей. Прости, Спайк, жаль использовать тебя для такой гадости. Но сам я никогда бы не смог. По своей любимой команде пёс бросается вперёд. В слабо освещённом пространстве, отдалённом от ближайшего тусклого фонаря, происходит возня. Тишину разрывают крики и рычание. Звуки кажутся такими простыми, такими обыденными, и не вызывают совсем никакого отклика внутри. Будто смотришь кровавую бойню по телевизору: с одной стороны, понимаешь, что всё по-настоящему, а с другой, тебе наплевать. Прижимаюсь спиной к ледяному стеклу, слышу стихающие вопли. Кажется, какой-то кошке разодрали горло. Из моего рта идёт густой пар. Шарф давит на шею. Витрина противоположного магазина подобна зеркалу. Поправляя воздушную ткань, с каменным выражением лица на меня мёртвыми глазами смотрит совершенно безобидное с виду Чудовище.Капитолий или Чудовище
29 апреля 2018 г. в 17:40
Чудовище дремлет на ковре возле моих ног. Дневной свет падает на его исхудалое, но всё ещё мощное тело, покрытое давно не белоснежной шерстью. Кормить его становится слишком сложно. Интересно, если бы вместо меня в живых осталась Вита, смогла бы она взять и выкинуть пса на улицу? Трудно сказать. Но я не сумею точно: слишком люблю животных. Обезьяны, что год назад захватили власть в стране, — исключение из правил.
Звонок в дверь. Спайк открывает маленькие злобные глазки, приподнимает приплюснутую морду, затем подскакивает и с громким лаем несётся в коридор. Перебои с электричеством давно угробили систему видеонаблюдения, лишив возможности сразу знать, кто пришёл, но мне, в общем-то, всё равно. Нехотя поднявшись с кресла, я как можно медленнее следую за собакой, надеясь, что соседи, — или кто-то ещё, — решат, будто никого нет, и уйдут. Но к раздражающей мелодии прибавляются удары по косяку.
Добравшись до входа и кое-как заставив Спайка заткнуться, я распахиваю дверь. За порогом стоят двое. Из-под капюшона неизвестного кретина на меня смотрит кошмарное обожжённое лицо с искажёнными чертами, сглаженным ртом и бельмом на одном глазу. Его спутница смотрится вполне себе заурядно по нынешним меркам: тускло-сереневые волосы выглядят как свалявшийся парик, светлые корни похожи на залысины, бледная кожа обтянула кости, а не потускневший перманентный макияж с тёмно-синими губами отлично дополняет этот образ ходячего трупа.
— Чего надо? — рявкаю я не хуже собаки, заставляя обоих вздрогнуть.
— Ах! А мы уж испугались, что ты умер и ничем не сможешь нам помочь! — почти весело выдаёт человек-ожог.
И только теперь, по знакомому слащавому голосу, я понимаю, кто это. С Марком мы вместе работали. После войны виделись лишь раз, когда он был полностью покрыт бинтами. Конечно, прежней смазливой физиономии я не ожидал увидеть, но и такого — тоже.
— В общем, это Кассия, — кивает он на девушку. — У нас к тебе дело. Важное. Оттащи псину, будь любезен.
Важное дело в наше время, да ещё и ко мне — это что-то новенькое.
— Не стоит волноваться, невинное создание бросается только на драных кошек, — ехидно заверяю я, позволяя им пройти. — Чуть не откинувшийся тренер во время дрессировки — не в счёт.
— Замечательно, — вздыхает Марк, прикрывая за собой дверь, — только нам не до шуток.
— Слушай! — сразу же начинает его знакомая, едва не сбивая меня с ног и активно жестикулируя. — Мы подозреваем человека в чудовищном преступлении, и это очень серьёзно! Полагаю, тебе известна ходячая ошибка пластической хирургии по имени Тигрис?
— Естественно, — хмурюсь я, не слишком понимая, к чему это. — Она ещё, помнится, после облома в карьере торговала мехами в том переулке неподалёку… ну, напротив посудной лавки и магазина с убогой бижутерией.
— Спасибо, этот «магазин с убогой бижутерией» открыла я, — щурится Кассия. — Но наплевать. Суть в том, что для столь тесно связанной с Голодными Играми личности дела у неё идут подозрительно хорошо. Получила амнистию, продаёт на старом месте спецодежду для служащих и чувствует себя прекрасно. С чего такие поблажки, а? — Она нервно усмехается, шагая вперёд и вынуждая отступать. — Так вот, я тут проверила запись со своей камеры наружного наблюдения. И заешь, что обнаружила? — Кассия останавливается и глядит ледяными глазами. — Несколько дней до конца войны. Пять человек. Зашли в лавку старой стервы и не вышли.
Кровь от этих слов вскипает в венах. Знакомое чувство мгновенно пробирает до костей, и так же быстро гаснет, сменяясь привычной пустотой.
— То есть, не вышли? — переспрашиваю я.
— Суток двое — точно, пока камеру не вырубило. А беженцев где попало в то время селить ещё не начали, так что… это действительно могут быть те, кого все искали.
— Лично я сильно сомневаюсь в этой версии, — отрезает Марк, приближаясь ко мне и кладя руку на плечо. — Но нужно знать наверняка. Если на них ваши вещи, то ты их узнаешь.
Далёкий день вновь проносится перед мысленным взором во всех своих красках. Период был не из спокойных, но все делали вид, что ничего не замечают. Я тоже не думал паниковать, когда с утра тащил Спайка к ветеринару. А потом вернулся домой, да так и застыл с открытым ртом. Все шкафы оказались перевёрнуты, ящики — вырваны, смятые вещи валялись на полу, под ногами хрустели остатки таблеток из опустошённой аптечки. Я бы ещё долго соображал, что стряслось, если бы пёс сразу не рванул в нужную часть квартиры.
А потом завертелось: миротворцы, понабежавшие соседи, залпом выпитый виски, наглая съёмочная группа, чьи-то руки, прижимавшие меня к стене. Девчонка-гримёрша нависла над на телом Виты, и, удерживая за подбородок, медленно подводила ей губы, а та будто глядела сквозь неё жуткими стеклянными глазами. Стрела, что торчала из рёбер трупа, мешала девчонке работать. Потом на повторе по аварийному каналу крутили сюжет о том, что недобитый отряд повстанческих клоунов уже шатается чуть ли не по центру и без проблем выползает из-под земли где вздумается, мочит всех подряд и чувствует себя прекрасно. Лучше бы вообще ничего не снимали, ведь именно после этого ролика у многих снесло крышу.
Телевизор тут остался всего один, зато во всю стену. Он тупит, тормозит и не желает ничего показывать.
— С ним такое бывает, погодите, — говорю я совершенно спокойно.
Кассия недовольно вжимается в спинку кресла, отшвырнув куда-то в сторону свою меховую накидку. Её руки, шею и весь участок кожи на груди, не скрытый блузкой, покрывает россыпь маленьких круглых шрамов, в которых легко узнаются следы затушенных сигарет. Мятежники любили раскуривать эти старомодные изделия, а ещё больше любили тушить их об кого-нибудь.
Марк уселся прямо возле экрана и нервно перебирает ворсинки на ковре изуродованными пальцами. Голос из телевизора в очередной раз пищит, что соединение с носителем потеряно.
Маленькая серебристая роза, лежащая на журнальном столе, с тихим жужжанием двигает металлическими лепестками, силясь восстановить контакт. Наверное, незадолго до восстания кое-кто специально стал выпускать бракованную технику.
— Я всё же не верю, что она могла так поступить, — произносит Марк спустя затянувшееся молчание. — Я знал её немного, и… Да зачем ей вообще это надо?
— Зачем?! — переспрашивает Кассия так звонко, что режет в ушах. Разлёгшийся в углу Спайк громко гавкает, скалит зубы, вынуждая понизить тон. — Затем же, зачем и всем остальным обиженным на правительство неудачникам. Вы бы слышали, какие вещи она говорила про власть! До сих пор жалею, что не донесла.
— Я и сам много чего говорил про власть, — скептически вспоминает Марк. — Мне не очень нравилось, что потомков каких-то уродов, устроивших Тёмные времена, откармливают перед Ареной деликатесами за мои налоги. Может, я тоже радикал?
— Не могу поверить, что ты защищаешь её!
— Я никого не защищаю, дорогуша! — Практически лишённые мимики черты кривятся от возмущения. — Если она действительно предательница, я лично с большим удовольствием сдеру её полосатую шкуру.
— О! Боюсь, за этот шанс придётся сразиться с толпой других желающих.
Носитель в виде цветка раскрывается, каёмки лепестков загораются белым. Гости замирают. Свет экрана отражается в их зрачках, заставляет блестеть стразы, не до конца осыпавшиеся с одежды.
Едва нужное изображение появляется, я уже знаю ответ на вопрос. Весь мир обращается в белый шум, остаётся лишь компания, что движется по улице под прицелом камеры. Они плетутся еле-еле, хватаются друг за друга. Здоровенный бугай держится за шею, на его спине едва не трескается по швам зелёное пальто. Весьма знакомое зелёное пальто. Как, впрочем, и всё, что на них надето.
О, да. Теперь я даже могу с уверенностью распознать каждого. Двое, что более уверенным шагом топают впереди, — явно здешние, по поводу оставшейся троицы и гадать нечего. Малолетняя звезда революции, — а это, несомненно, именно она, — испуганно вертит головой, натягивая шарф до бровей. Вот они, знаменитые герои войны. Воплощение отваги. Шарахаются от прохожих, как помойные крысы, напялили на себя гражданское и идут прятаться у стилиста ненавистных Голодных Игр. Забавно.
Информация о том, где они скрывались всё то время, оставалась недоступной. Видимо, в целях безопасности определённого лица. Теперь эта безопасность под большой угрозой. Если я позволю провокаторам поднять шум, ничем хорошим это не кончится. Наш народ ничего не умеет делать аккуратно. Что устроят на этот раз? Порвут одинокую женщину на части? Спалят вместе с её магазином? Распылят в лицо подожженный лак для волос? Видели уже. Конечно, единственной жертвой не обойдётся. Не все идиоты успеют убежать, кого-нибудь из нарушителей порядка обязательно расстреляют на месте. А потом, возможно, увеличат нам время комендантского часа. И причиной всего этого цирка буду я. Оно того стоит?
— Нет, — отвечаю я вслух, и повторяю ещё твёрже: — Нет. Это не они.
Марк шумно выдыхает, запрокидывая голову.
— Ты уверен? — кисло уточняет его знакомая.
Глаза у неё светлые, водянистые, с воспалёнными белками. И она может буравить меня взглядом хоть до ночи, но всё равно не прочитает ни единой эмоции. Потому что их нет. Совсем.
— Мне незачем вас обманывать, — произношу я просто и почти правдиво. — Мы в одной лодке.
— Мы в одной могиле, — с придыханием заключает Кассия и хватает носитель со стола.
Потом они долго трещят без умолку, пытаясь всё прояснить. Приходят к выводу, что люди с записи — просто какие-то нищие друзья Тигрис с окраин, которые сочли более целесообразным укрыться у того, кого знают, пусть и в худших условиях. Неприкосновенность Марк объясняет давними слухами о связи женщины с Хэвенсби. Мол, решил по старой памяти отмазать всех, с кем спал. Достаточно заставить людей поверить, а дальше они сами всё додумают.
Спайк недовольно рычит до тех пор, пока посторонние не уходят. Картинка в телевизоре застыла. Я смотрю на неё. Нужен свежий воздух.
Чудовище радо прогуляться. Набросив на себя первое попавшееся пальто, я пристёгиваю собаку на поводок и вывожу на улицу. День сегодня не слишком морозный, но кожу пощипывает, редкие снежинки падают на разбитый асфальт. Шаг гораздо быстрее, чем обычно, Спайка это нервирует, но ему остаётся лишь следовать за мной.
Мы идём достаточно долго. Минуем несколько кварталов, два из которых выжжены полностью. Кажется, сквозь пустые чёрные окна на нас глядят призраки. Людей, как обычно, почти не видно. Лишь какой-то паренёк, тащащий на спине мешок с консервами, встречается на пути, а затем — пара патрульных. Едва услышав тяжёлые шаги, я скрываюсь за углом, а Спайку велю сидеть тихо. До комендантского часа ещё есть время, но вид опасной псины не нравится очень многим, так что лучше не попадаться на глаза. Мужчина и женщина проходят, не замечая нас, бренчат оружием и громко болтают. Голоса у них низкие, а речь звучит нелепо с этими сокращёнными гласными, странной «s» и постоянно падающей интонацией. В детстве я не мог поверить, что самим жителям далёких дистриктов их говор кажется нормальным. Но это так. Потому что всё относительно.
Темнеет. По-настоящему. Так, как не темнело никогда до войны. Кроме редких фонарей почти нет источников света.