***
Мне назначена встреча с мэром Далласом, которого здесь называют президентом, и который, по счастливой случайности, является моим двоюродным братом. Родство не даёт никаких привилегий, скорее, добавляет лишних проблем, и этот разговор — одна из них. Прикладываю свою карточку, заставляя дверь отъехать в сторону. На это время доступ сюда мне открыт. Я успела привести себя в порядок, даже отпустила аккуратно пряди волос по бокам, чтоб прикрывали избитую физиономию, но видок всё равно так себе. Секретарь долго таращится на меня, прежде чем впустить в кабинет. — Присаживайся, — говорит Нейтан, и я опускаюсь в кресло напротив его стола. Его лицо — посеревший квадрат с кругами под глазами. Он держит руки перед собой, нервно перебирая пальцами. — Как ты могла? — спрашивает он тихо. — Мне жаль, — роняю я, осознавая, что на самом деле не чувствую ни капли раскаяния. — Но так вышло. Я всего лишь хотела помочь, это часть моей работы... — Работы? — Блёклые зрачки Нейтана вспыхивают от ярости. — Твоей работой было учить детей математике, а не навязывать им ложные ценности с телевидения Капитолия! — Что? — От такого обвинения я теряю способность сдерживаться. — Это явление существовало тысячелетия назад! При чём здесь Капитолий?! — То есть, ты по-прежнему считаешь это нормой? — едва не срывается на крик Нейтан. — Может, тебе ещё суток пять добавить? — Не надо, — произношу я тише, делая глубокий вдох. — Не стоит. Я расскажу, как всё было. Никки ходила ко мне на дополнительные занятия, как и все остальные, и со временем я начала замечать за ней странности. Она была... очень сильно подавлена. И я решила поговорить с ней. Мне не сразу удалось заставить её раскрыться, но... — Но ты всё-таки сумела узнать о том, что она больна, и решила усугубить её болезнь! — Она была на грани самоубийства, Нейт. Я всего лишь убедила её, что отличаться от остальных не так уж плохо, что подобное бывает и с другими, и что... такие как она тоже достойны жить. Думала, она просто смирится и научится бороться со своим недугом. Я... предположить не могла, что всё зайдёт так далеко. — Такие как она — выродки! Они идут против природы, против здравого смысла! — Как ты можешь так говорить? — восклицаю я. — Она ребёнок! — Ах, сейчас я покажу тебе этого ребёнка! — рычит Нейт, хватаясь за пульт от телевизора на стене. — Нет нужды, я и так знаю, что там... — Нет уж, смотри сама! На экране возникает часть нашей прачечной. Большинство жителей дистрикта не в курсе, что помимо обычных камер во многих местах установлены ещё и скрытые. Две девчонки, что появляются в кадре, явно тоже об этом не догадываются. В одной из них я узнаю свою семнадцатилетнюю ученицу Никки, другую, с аккуратной рыжей косой, не знаю по имени. Они смеются, болтают о чём-то, подходят друг к другу слишком близко. Рыжая облокачивается о большую стиральную машину, ловким движением подтягивает к себе Никки, а та, ничуть не колеблясь, берёт и целует её прямо в губы. Я ожидала чего-то похожего, но всё равно с трудом верю собственным глазам. Кто бы мог подумать, что две совершенно нормальные, ничем не выделяющиеся из толпы девицы способны на такое? Они впиваются друг в друга как безумные. Одна запускает ладонь другой в волосы, вторая едва не заваливает её на спину, лезет своей обыкновенной рукой под чужую обыкновенную серую рубашку... Нейтан выключает запись. Я пытаюсь научиться дышать. — Что с ними сделают? — шепчу еле-еле. — К сожалению, ничего особенного: то же, что и с тобой, только на трое суток дольше, — цедит он. — Они выдержат? — Наверное. — Это слишком... — Слишком малая плата за то, что они способствуют нашему вымиранию! — парирует Нейт. — Но мы больше не отрезаны от мира! — Я вскакиваю с кресла. — Нам есть, с кем размножаться, кроме своих. Никки и ей подобных слишком мало, они не представляют настолько большой угрозы, чтобы поступать с ними так! — Не отрезаны от мира? — Нейтан бьёт кулаком по столу, едва не переворачивая стакан с водой. — О, знаешь ли, будущее такое непредсказуемое! Кто знает, может, когда-нибудь нам вновь придётся... оказаться по разные стороны баррикад с этими неблагодарными ублюдками! У меня внутри всё холодеет. Глава дистрикта уже явно жалеет о собственных словах, трёт веки пальцами, но вырвавшуюся правду обратно не вернуть. — У нас какие-то проблемы? — спрашиваю прямо. — О, неееет! — Вновь поднимая на меня взгляд, Нейтан выглядит сумасшедшим. — Это у них проблемы! Ну сколько гребаных лет, сколько грёбаных войн ещё нужно, чтобы понять, что с Тринадцатым не надо ссориться?! Повисает тишина. Тягучая. — Скоро обед, — говорю я спустя долгие минуты. — Я пойду? — Да-да... конечно.***
Ненавижу, когда окружающие пялятся на меня. Впечатление, что я не такая, как все. Это неправда. Да, есть за мной недостаток в виде излишнего сочувствия ко всем подряд, и что с того? Джет обедает во вторую смену, поэтому приходится выдерживать всеобщее внимание в одиночестве. Немного нервно ставлю поднос на стол, за которым уселись мои вечные соседи по приёмам пищи: Чад, Алекса и Беатрис. Они не стесняются сканировать меня глазами даже после грубо брошенного «Что?». Спасение приходит спустя пару минут: по телевизору что-то начинается, и вся столовая мигом находит экраны наверху гораздо более интересными, чем мои синяки. Передают, как обычно, только хорошие новости, и из них реальна лишь одна — счастье жить без Голодных игр, всё остальное — грандиозные планы новой власти, которые обещают очень скоро воплотить. Сообщают о новых официальных выходных днях по всей стране: в честь годовщины победы, в честь памяти павших трибутов, в честь ещё чего-то там... — Чего только не придумают, лишь бы не работать, — фыркает Беатрис. Никто не спорит. Этот народ во всей остальной стране и впрямь такой ленивый... Настаёт черёд политики. И тут каменные выражения лиц всей столовой резко меняются: ещё одного из наших представителей выгнали из правительста. Официальной причиной на этот раз называют неэтичные публичные высказывания. Ропот поднимается со всех сторон. — Какого чёрта? — роняет вилку Чад. — А что он такого сказал? — интересуюсь я. — Да ерунду! — возмущённо отвечает Алекса. — Всего лишь в эфире шоу «Моральный аспект» посоветовал всем недовольным текущим положением дел вскрыть себе вены. Вон, Хилари Фрай из Седьмого и Шон Грей из Десятого говорили на камеру вещи и похуже, но почему-то их никто не гонит с постов! — Возмутительно! — не успокаивается Чад. — Да ясное дело, плевать все хотели на высказывания! — шипит Алекса. — От наших людей просто избавляются! — Это точно! — кивает Беатрис. — Думаете, убийство Койн — недоразумение? Да там всё было спланировано! Это заговор! — Конечно, заговор! — разводит руками Чад. — Давно известно, что они нас ненавидят! Шум, тем временем, поднимается такой, что белозубой Пейлор, толкающей очередную красивую речь на экране, становится почти не слышно. Но всё же я с трудом разбираю переодически повторяющееся слово «свобода». Свобода... Что она из себя представляет? Какой её видят? Есть ли в Панеме хоть один дистрикт, который боролся не за месть, а действительно за пресловутую свободу? Если и есть, то точно не наш. Очень жаль, но мало кто здесь желает быть свободным. Очень жаль, но всё, чего когда-либо хотел Тринадцатый — это власть. И очень жаль, что он так и не получил её. Потому что у нас здесь не принято останавливаться.