Цветки фиалки

      С самого начала он знал: этот человек не такой, как остальные. Интуиция взвивалась, уподобляясь разъяренной змее, делала выпад и требовала обратить внимание именно на него. Не пройти мимо. Не упустить… нечто важное.       Тонкая, ощутимая едва-едва связь тянулась, подобно красной нити из легенды. Обвила ему горло.       И совсем удушила его, когда глаза, напомнившие почему-то цветки фиалки, столкнулись с его темными омутами.       Акутагава впервые на своей памяти смутился до бледно-розовых щек, отвел взгляд и испуганно уткнулся носом в чашку, растерянно ощупывая собственную грудь, где за преградой из ребер в бешеном ритме колотилось сердце.       Так и началась его странная, пугающая тяга к тому луноподобному человеку.       В кафе возле института они сталкивались минимум три раза в неделю. Акутагава неизменно дожидался возможности сесть за столик в дальнем углу. Вешал на вешалку строгое пальто длиной чуть выше колена. Заталкивал в рукав длинный черный шарф, в котором имел обыкновение прятать свое лицо и шею. Расправлял воротничок белой рубашки и заранее расстегивал верхнюю пуговицу — он уже привык, что когда появляется прекрасное видение, воздуха становится катастрофически мало.       Иногда к нему пытались подсесть стайки хихикающих девушек, но Рюноске за свое уединение готов был бороться. Желающие не иссякали, но и он не сдавался, ставя на второй стул сумку и ледяным тоном выдыхая «здесь занято».       Уткнувшись в книгу по философии, он краем глаза гипнотизировал дверь. В свитере становилось душно уже через полчаса, но он даже рукава рубашки не позволял себе расстегнуть. Частенько он ловил себя на том, что мыском черного ботинка постукивает по ножке столика, отсчитывая секунды до момента, когда сердце привычно защемит и он оглянется в направлении столика у окна.       Иногда он сердился на себя за такое волнение и показательно начинал туже затягивать шнуровку ботинка. Всего, чего он этим добивался — его ноги, обтянутые черными джинсами, начинали фотографировать особенно неравнодушные перфекционисты, просто фотографы, искатели эстетики и самые обычные фанатки.       Всякий кадр, где были еще и его белые руки, разлетался по социальным сетям со скоростью падающей звезды.       Акутагаве это иногда льстило, но спустя полгода он уже стал относиться к этому куда равнодушнее, изредка отказывая всевозможным фэшн-блоггерам в съемке и встрече.       К четырем часам неизвестный юноша всегда уже занимал любимый столик у окна. Вязаный свитер светлых тонов, иногда со вставками черного или геометрическим рисунком. В тонких пальцах очень уместно выглядела крохотная, как по мнению парня, фарфоровая чашка.       Интереса ради, Акутагава как-то попросил принести себе то же самое, что и вон тому юноше.       Результат оставил его в немом восхищении — чай с бергамотом прогревал его изнутри, ласкал вкусовые и обонятельные рецепторы, заставлял вздыхать в три раза чаще и бросать робкие взгляды в сторону светлой макушки.       Через месяц он стал угадывать настроение юноши по его мимике и жестам. Подмечал и сжимающиеся непроизвольно пальцы с аккуратными ноготками — еще один плюс незнакомцу, Рюноске обожал аккуратность — и прикушенную губу. Губы юноша кусал очень, очень часто. Они постоянно носили следы зубов, красноватые отметинки прокусов.       Через два месяца удалось случайно подслушать имя незнакомца.       К необычайной красоты фиалковым глазам — которые с той поры он больше почти и не видел — добавилось имя, которое он смаковал, которым упивался и которое иногда шептал с ноткой обреченности.       Накаджима Атсуши.       Чуя-семпай, прекрасно знающий, по кому сохнет его «младшенький», ухмылялся и строчил ему смс`ки на парах:       «Накаджима Атсуши вызывает бессоницу»       «Накаджима Атсуши станет причиной ваших тоскливых вздохов»       Особенно Акутагава покраснел, увидев «Накаджима Атсуши станет героем ваших мокрых снов»       На самом деле все было куда, куда хуже.       «Накаджима Атсуши станет причиной остановки вашего сердца, Акутагава-сан», — бормотал сам себе парень, съеживаясь за своим дальним столиком, обхватывая себя за плечи и пряча мерзнущий нос.       К середине ноября чай с бергамотом сменился большим стаканом, где плескался кофе.       Повторив предыдущий опыт с заказом, Акутагава впервые попробовал кофе с корицей. Нежная пенка, взбитые сливки, тростниковый сахар — всякий раз Накаджима добавлял ингредиенты, а пивший следом Рюноске только вздыхал и думал.       Думал о том, как было бы здорово пить вместе. За одним столиком.       Только вот не было у него смелости, чтобы сесть рядом, являя собой противоположность светлой тонкой фигурки. Заговорить. Даже, может быть, представиться официально.       И уж, конечно, признаться в том, что он уже какой месяц тайком за ним наблюдает. И все больше…       Все больше — что?       Акутагава не знал, как описать свою странную зависимость.       И не терзали его мысли о том, что он впервые жаждет чьего-то общества. Не терзало и то, что Новый год он, скорее всего, проведет здесь, в этом кафе, поглядывая на фигурку за столиком у окна.       Впрочем, Атсуши-кун — да, в своих мыслях он позволял себе называть парня по имени — мог и не прийти в такой день. В конце концов, не все, как Акутагава, избегают общества своей родни в самый семейный праздник в году.       Вторая половина декабря обрушилась на них обоих сессией. Рюноске с каким-то сожалением вернулся в реальность, в мир, где было некогда думать о прекрасном луноподобном юноше в теплых свитерах и круглых очках, которые занимали свое место тогда, когда Накаджима решал заниматься домашним или чтением.       Двадцать пятого он ввалился в кафе чуть позже обычного своего времени, автоматически глянул на занятый невесть кем столик у окна. В груди что-то жалобно дрогнуло.       Не пришел.       Накаджима Атсуши сегодня все-таки не пришел…       Акутагава и не думал, что отсутствие привычного атрибута этого места его так расстроит.       Он проваливался в себя, ощущая дыру в груди. Для нормального функционирования ему нужно было видеть, что на вешалке, на другом конце кафе, висит черное пальто, из рукава которого торчит серый вязаный шарф. А за столиком у окна сидит светловолосый юноша с глазами, как цветки фиалки — невероятный фиолетовый, будто и правда от фиалковых лепестков, и желтый, как от желтой серединки этого прекрасного, по мнению Акутагавы, цветка.       Ему нужен был вязаный свитер и тонкие росчерки ключиц. Ему нужны были бледные губы, короткая стрижка, тонкие пальцы, сжимающие чашку или стакан. Ему нужны были скрещенные в лодыжках ноги, обтянутые светло-серыми или черными джинсами…       Ему нужен был тонкий профиль и ощущение присутствия, от которого сердце приходило в странную, просто неприличную активность.       Рядом скрипит ножкой по кафелю отодвинутый стул. Акутагава отнимает руки от перекошенного мукой лица и готовится уже привычно рыкнуть, что стол занят.       Слова застревают в горле, когда он видит прямо перед собой замершего с рукой на спинке стула Атсуши, у которого зрачки от волнения подрагивают.       Быстро-быстро, в темп сердцу.       Странное тепло разливается по всему телу, когда Атсуши робко улыбается и тихонько спрашивает: — Можно подсесть? Мой столик, к сожалению, уже занят… А ты всегда сидишь один, Акутагава-кун.       Сердце делает кульбит и он не сразу вспоминает, что надо кивнуть хотя бы.       Облегчение, отразившееся на лице парня, делает ему еще лучше, хотя, казалось бы, куда уж. — Что ж, в таком случае… Прости, да, я знаю твое имя, не возражаешь, Рюноске-кун?       Жадно вглядывающийся в чужое лицо Акутагава совсем, совсем не возражает. — Может, по чашечке какао? — бодро предлагает (не) новый знакомый, и, не дожидаясь кивка, жестом подзывает к ним официанта.       Акутагава ощущает, что должен сказать что-нибудь. Хоть что-нибудь, чтобы Накаджима не принял его за какого-нибудь идиота.       Или за немого идиота, который себе язык откусил, когда захлебывался отчаянием, а потом восторгом. — С… С Новым годом, Атсуши-кун, — Рюноске заливается краской, поймав удивленный взгляд. И почти мечтает провалиться сквозь землю, но… — И правда. С Новым годом, Рюноске-кун, — склоненная набок голова, сияющие глаза, теплая улыбка…       Акутагава понимает: все, он пропал. Утонул, добровольно утонул в чужом тепле, в запахе зимы, которым пропитались светлые волосы.       Несколькими часами позже он отправляет семпаю смс`ку:       «Накаджима Атсуши заставляет вас принять в качестве подарка на Новый год свой первый поцелуй»