Цветки фиалки

      Январь встретил новую пару белыми мягкими хлопьями, как в снежном шаре, из которых потом, как оказалось, так удобно лепить снежки, чтобы отбиваться от настойчиво донимающих одногруппников.       Снегопады они наблюдали вдвоем, следили глазами за снежинками, которые упрямо не хотели опускаться и долгие минуты танцевали в воздухе, то зависая, то двигаясь по одной только ветру известной траектории.       Впрочем, они не только наблюдениями занимались, но и практиковались в изучении друг друга.       У Накаджимы Атсуши были невероятно сладкие и мягкие губы. Бледные, в трещинках. Он частенько кусал их, потом зализывал, стараясь предотвратить новые ранки на губах.       Но Рюноске было на это откровенно плевать. В возлюбленном недостатков он не замечал от слова совсем. Говоря откровенно — дай Акутагаве волю, и он не отрывался бы от них часами, ощущая под руками трепетную дрожь юношеского тела, ловя смущенные выдохи, ласкающие кожу щек.       Нет, Рюноске вовсе не хвастался знанием того, какие губы у прекрасного юноши, тягой к которому он мучился несколько месяцев; не хвастался он и тем, что ему было позволено срывать с них поцелуи.       Но он определенно гордился тем, что стал первым, с кем Атсуши завел отношения и кого привел к себе в комнату общежития, готовый разделить собственный уголок с кем-то, кто был ближе, чем просто другом, но считал себя недостойным — пока что — звания партнера.       Соседа у Накаджимы не было — были только те, кто забегал изредка в комнату что-то взять и что-то оставить. Акутагава нередко замечал чужие вещи и боялся, что их потревожат именно в тот момент, когда поцелуи, заставляющие их обоих краснеть, превратятся во что-то большее; что-то, что побежит цепочкой отметин по белой тонкой шее.       Место для их свиданий было откровенно небезопасным, но вести своего парня домой он тоже пока что не решался, терзаемый противоречивыми мыслями.       Как отреагирует Атсуши на предложение переночевать? На его старшую сестру, которая в курсе, что ее братец встречается с парнем? На сон в одной кровати и под одним одеялом, когда придется обняться и прижиматься друг к другу, чтобы обоим хватило места положить руки?       Для Рюноске эти отношения тоже были первыми. Несмотря на его внешность, желающих связать себя с ним было не так уж и много — так, одна девчонка на курс младше все бегала и пыталась кормить его завтраками, да намекала, что была бы не прочь стать девушкой семпая.       Но ему она не нравилась. Не тянуло. Не хотелось проводить с ней время.       Зато с Атсуши он бы хотел жить, спать, согласен был даже есть все, что мог приготовить ему родной человек.       Атсуши, кажется, подобных признаний стеснялся — смущенно краснел, смеялся и отводил глаза, нервно комкая то, что подвернулось под руку. Рюноске иногда ощущал себя несчастным — хотелось знать про любимого «тигренка» все-все. Чем тот дышит, чем живет, о чем думает — каждую минуту, каждое мгновение, что они вместе или разделены.       А Накаджима уже начинал понимать, что давить и что-то требовать от него партнер не будет. Нерешительный, робкий, неловкий, он только делал первые шажки в умении строить отношения и регулярно рассыпался в извинениях, когда что-то шло не так, как было запланировано.       Можно сколько угодно выглядеть самостоятельным и даже в какой-то мере независимым. Но когда нет опыта в отношениях, это нисколько не поможет. Акутагава никогда ранее не делал комплименты, иногда не знал, как получить ответ на интересующий вопрос. Все всплывало только тогда, когда Рюноске доводил себя до изнеможения и Накаджима получал право выпытать у него все, что мучило.       Рюноске признавался, кусая губы, краснея. Ощущать собственную несостоятельность ему не нравилось.       И тогда его парень взял всю организационную и прочую деятельность в свои руки.       Изъявил желание познакомиться с Гин. Подружился. Даже в каком-то смысле спелся — та знала брата как облупленного и быстро поняла, что либо у кого-то из них двоих хватит мозгов реализовывать все планы в жизнь, либо они побарахтаются, а потом с розовых стекол смоется вся краска и любовь разобьется об асфальт реальности.       Реальность была неприглядной. Им уже за двадцать, а никакой опоры в жизни нет. Гин пыталась быть опорой Рюноске, но выходило ровно наоборот — тот работал через интернет и иногда получал больше, чем его сестра, позволяя им не только платить за квартиру вовремя, но и не голодать.       С появлением в их жизни одного бедного студента финансы стали распределяться более четко. А тот факт, что за братом есть кому присмотреть, помог Гин прибавить рабочих часов в неделю — и с тех пор раньше девяти-десяти вечера дома она не появлялась, доверяя родного человека сироте, прожженному самой жизнью, воспитанному с умением экономить, работать и доставать деньги из воздуха, когда очень хотелось, одной улыбкой.       Рюноске даже не понял, когда Атсуши почти переехал к ним и занялся работой по дому. И пока Акутагава в очках напряженно пытался помочь сестре, чтобы меньше надрывалась — блондин мыл посуду, что-то готовил — выходило дешево и вкусно, делал уборку. Молча, без лишних просьб, становясь членом семьи не только потому, что он с кем-то встречается, но и потому, что он прекрасно вписался недостающим кусочком в их жизни.       Гин утром наконец-то полноценно завтракала, Акутагава успевал отправить работу электронной почтой, а Атсуши впервые за двадцать лет не мерз, ночами прижимаясь к чужому телу рядом с собой, радуясь этому не одиночеству так, как радуется всякий сирота, который обнаружил, что у него есть семья, он любим и три подработки можно сократить до двух, раз уж проживание в общаге больше не вытягивает деньги из его кармана.       К марту стало нормально искать свои вещи в чужих. Носить черные рубашки вместо потерявшихся на полках свитеров. Смотреть, как его парень делает домашнее и пишет доклады. Спрашивать мнения Акутагавы, когда они вместе закупали продукты для приготовления ужина.       А после нескольких часов готовки — жаться к партнеру в душе, краснея от мысли, что Гин придет в такой момент…       Но старшая сестрица домой теперь не спешила, потом и вовсе предупредила, что, кажется, нашла себе свою любовь и намерена уделять ей львиную долю своего времени и минимум половину своего бенто. Сказала еще, что никогда бы не подумала, что влюбится в кого-то, кто еще учится. И все.       Рюноске тайком облегченно выдохнул.       Он начинал подозревать, что сестра никого себе не ищет из-за него. Но теперь у Гин тоже был кто-то, кто ей дорог.       Значит, все хорошо. ***       В тот день Атсуши вернулся домой раньше времени, терзаемый смутными мыслями о том, как бы намекнуть партнеру, что он… Он хотел бы попробовать большее?..       Рассеянный и непривычно неповоротливый, неуклюжий, он ухитрился разбить любимую чашку Рюноске, потом порезал все пальцы, пока собирал осколки. Потом поскользнулся на собственной же крови и ударился затылком о шкафчик — зазвенело в ушах, потемнело перед глазами.       Неудачи и происшествия, неожиданно навалившиеся всем скопом, порядком расстроили, и он не сдержал слез, которые и без того готовы были пролиться — ушибленный затылок неприятно пульсировал и обещал появлением шишки.       Казалось, что поднимать ту, важную для него тему, будет очередным провалом — примерно таким же, как вообще вставать с пола, вытирать кровь, идти мыться.       Но Накаджима прерывисто вздохнул, сморгнул слезы, вытер нос — и так же, как в детстве — упрямо — начал делать все то, что делать не хотелось.       Глотая страх и тревогу, он все-таки поднялся, вытер кровь и выкинул остатки осколков, перед этим заклеив пластырями глубокие порезы.       Потерев место ушиба, Атсуши поморщился и отправился в душ. Стоило бы в процессе промыть ранки, смазать мазью шишку, помыться самому, а потом забинтовать пальцы — чуть что пачкать все кровью не было никакого желания.       Звук открываемой двери он услышал ровно в тот момент, когда уже разделся и включил воду.       Ритм шагов он ни с чьим бы не перепутал. Акутагава вернулся домой.       Атсуши вспомнил, что надо как-то сказать про чашку и купить другую в качестве извинений. Некстати пришла в голову мысль, что чашка могла быть особенной. Например, подарком умерших родителей или старого друга. И стало совсем тошно. Накаджима не привык опускать руки, но страх услышать от партнера резкость, увидеть погасший взгляд, пережить первую ссору…       Парень серьезно задумался о том, чтобы не выходить из ванны. Поругаться с Рюноске было его самым главным страхом. С некоторой поры парень стал для него всем, его смыслом жить, его половинкой.       И будучи сейчас совершенно разбитым, Атсуши был просто не готов ни к каким серьезным разговорам.       Он до сих пор помнит, как они встретились глазами в первый раз. Казалось, что руку перетянуло нитью и в тот момент она накалилась и натянулась между ними, подталкивая сделать первый шаг навстречу, пересечь разделяющее их пространство, сократить его, вернее — уничтожить.        Уничтожить все, что разделяет их — Накаджима видел в этом какой-то сокровенный смысл.       Пластыри, которыми он заклеил пальцы, чтобы не занести лишнюю грязь, промокли. Кровь окрашивала пахнущие лекарствами нити, и парень с трудом отодрал липкую часть от кожи, доставив самому себе массу неприятных ощущений.       В зеркале он отразился болезненно бледный, с покрасневшими глазами и синяками под ними. Больной вид. Больной взгляд. Как будто несколько ночей не спал и плакал. Красные пятна там, где полопались капилляры, заставили проверить зрачки, но ничего похожего на сотрясение он не обнаружил.       Сделав пометку принять таблетку от головы, юноша завернулся в полотенце, и, держа руку над раковиной, достал аптечку.       Именно в таком положении его и застал Акутагава. — Что-то случилось? — Рюноске явно еще не был на кухне. Увидев порезы, он только молча сел на тумбу и принялся рыться в аптечке вместо своего парня.       Накаджима ощущал себя так, будто никакой заботы он не достоин. Кусал губы, вздрагивал, когда кожа поддавалась под давлением.       Перекись зашипела, попав на кровь. Блондин сморщил носик, но смолчал. Молчал он и тогда, когда Рюноске аккуратно забинтовал ему пальцы. И даже тогда, когда принялся целовать эти самые пальцы, кисти, запястья, нежную кожу на локтевом сгибе.       Только расплакался с новой силой, ткнувшись в чужое плечо, навалившись всем телом, ощущая силу чужих рук, родных рук, которые дарили ему поддержку, которые гладили его щеки, которые подхватывали его, чтобы перенести в комнату.       На кровати они устроились вдвоем. Рюноске сцепил их пальцы в замок и не отпускал. Атсуши впервые ощущал, насколько прохладные у него губы — его собственные горели огнем, были непослушными, припухшими.       Он впервые ощущал себя настолько защищенным.       Они будто поменялись ролями, и теперь это Рюноске вел его вперед, поддерживал, давал силы — и делал невероятно важные вещи так естественно, будто был создан для этого.       Чтобы подхватывать Атсуши, когда тот спотыкается. Подавать ему руку помощи, помогать встать с колен. — Так что случилось? — голос непривычно тихий, мягкий. Рюноске гладит его по влажным волосам, целует скулы, даря внимание и заботу всеми возможными способами. Всеми, какими умеет.       Атсуши не выдерживает этой нежности. Плачет, прижимая к щеке чужую ладонь, которая мягко гладит его щеки. Шепчет, прерываясь на всхлипы и глухие рыдания. Рассказывает все, что крутится в голове, все, что беспокоит.       Акутагава новость о чашке принимает с мягкой улыбкой, и Накаджима дергается, замирает, опасаясь отводить взгляд. — Ей давно была нужна замена, она давно была треснутая, — пожимает плечами парень и гладит своего тигренка по волосам, улыбаясь с тихой нежностью во взгляде, коротко целуя горячие губы.       Акутагава готов сцеловывать каждую слезинку. Он держит чужое лицо в чаше ладоней и делает все, чтобы его мальчик не ощущал себя таким виноватым.       Какой-то чашки за счастье Атсуши не жаль.       Рюноске молча расстегивает пуговицы на рубашке и скидывает ее прочь, устраивается рядом, вталкивая колено между чужих ног. Накаджима шмыгает носом и робко тянется к нему за поцелуем.       Один поцелуй превращается в целую череду. Рюноске целует его лицо и лижет мокрые щечки, обводит кончиком языка сухие губы. Блондин помогает ему раздеться и выгибается, когда Акутагава задирает его свободную кофту.       На узкой кровати тесно, Атсуши переворачивается на спину и тянет парня на себя, тихонько мурлыча, когда тот размашисто лижет ему шею и в один рывок стягивает к коленям вещи.       Слишком светло. Юноша издает тонкий протестующий писк и сводит ноги. Вернее — пытается. Рюноске пресекает всякую попытку, ставя колено между бедер.       Белая ладонь скользит по внутренней стороне ноги, пальцы играют с чувствительной ямкой на бедре, мягко поглаживают и щекочут.       Накаджима краснеет полосой — щеки и уши горят алым, широко распахнуты глаза. Он всматривается в темные глаза любовника, но тот оглядывает его с бесконечной любовью и нежностью. Хочется плакать снова, видя, как изменилось его лицо, преобразилось.       Он думал, что Рюноске и так ослепительно красив. А оказалось, что может быть еще более прекрасным.       Они сплетаются, тесно прижимаются друг к другу, трутся и хриплым дыханием опаляют губы. Рюноске разводит чужие ноги и облизывает собственные пальцы, проталкивая их до горла, вытаскивая уже покрытыми густым слоем слюны.       Накаджима краснеет, но пристально смотрит, как первый палец мягко касается подрагивающего колечка мышц, массирует и плавно входит.       Акутагава даже не думал, что будет ощущать такое волнение — возлюбленный позволяет ему делать что-то невероятно интимное, касаться в таком месте…       Его ощутимо потряхивает, и все же он делает все, чтобы Атсуши было хорошо. Ждет, целует, отвлекая от дискомфорта, второй рукой обхватывает член, размазывая смазку, обводя пальцем пылающую головку.       Хочется поцеловать ее. Но он не знает, он боится, вдруг парню будет противно.       Он бы его всего оцеловал, пару раз он даже начинал, но стеснялся закончить и Атсуши так сладко дрожал под ним…       Третий палец входит — и Атсуши стонет. Анус тесно обхватывает пальцы, краснеет. Чувство того, как все сжимается, горячее, пульсирует вокруг его пальцев… От восторга, едва сдерживаемого, и гордости, и радости — кружится голова. — Тебе хорошо? — короткими поцелуями он ласкает шею, ушко, щеки, скулы, виски.       Атсуши согласно мычит и на очередной толчок внутри отвечает, неожиданно ахнув, инстинктивно попытавшись насадиться, чтобы испытать удовольствие снова.       Акутагава сосредотачивается и снова вдвигает пальцы, гладит чувствительное место, давит и Накаджима реагирует сильнее, ярче, откровенно выгибается на постели, встает на лопатки, дрожа и поджимая пальцы на ногах. Приоткрывшиеся губы исторгают протяжный стон, а очередное поглаживание оканчивается тем, что парень резко сжимается и пару раз мощно вздрагивает.       Белесая сперма заливает живот, выделяет косточки таза. Пальцы Рюноске тоже влажные, когда он вытаскивает.       Атсуши дрожащей рукой вытирает испарину, рот, переворачивается на живот, цепляя пачку салфеток, чтобы обтереться.       Он ощущает себя довольно измотанным даже лаской, но темный свет в глазах Рюноске пробуждает такой же в нем.       Накаджима тянется к партнеру, быстро облизываясь. Целует, прижимаясь всем телом.       И недвижимый до этого Рюноске, чья память до конца жизни будет хранить образ выгибающегося под ним от удовольствия юноши, оживает, заваливая партнера на постель, ощущая жгучую тоску, движимый одной только мыслью: соединить их тела, доставить удовольствие, заставить выгибаться и еще раз кончить, потому что Атсуши будет приятно.       Он трется скользкой головкой, ощущая тонкие пальцы в волосах. Замирает. На всякий случай извиняется за возможный дискомфорт и входит, слыша шумный вздох, ощущая, как смыкаются мышцы, обхватывая почти до боли.       Первый толчок неровный и слишком резкий, от него Рюноске прикусывает губу и сдавленно шипит ругательство. Атсуши издает полу-крик, полу-стон, ногти ощутимо впиваются ему в плечи и при следующем толчке, более аккуратном, проезжаются по спине до жжения в красных царапинах.       Накаджима прижимает его к себе, обхватывает ногами, скрестив их за его спиной. Рюноске видит его лицо, дрожащие ресницы и сухие губы, чувствует его жар и первое же жалобно-протяжное «Рю!» сносит ему крышу.       Он закрывает глаза, слышит шум крови в ушах, сосредотачивается на ритме своих движений. Он хочет, чтобы Атсуши было хорошо.       Он хочет, чтобы Атсуши снова испытал удовольствие.       Только удовольствие.       Его мальчику никогда в жизни больше не должно быть больно и неприятно.       Это помогает контролировать себя. Мир сужается до пульсирующего жара между ног, до горячих стенок, охватывающих его со всех сторон, до стонов, вздохов и полыхающих огнем царапин на спине.       До боли в груди, до горячих слез — Акутагава двигается и пытается выплеснуть всю силу своих чувств, своей любви, своей всепожирающей нежности и страсти.       Атсуши прижимается к нему, дрожащий и разгоряченный, выгибается, помогает двигаться и его прикрытые глаза, дрожь светлого кружева ресниц, болезненный излом губ и рвущийся следом полный наслаждения крик…       Это похоже на звук колокола. Он отдается в голове, звенит в ушах.       Судорогой сводит тело, когда он кончает внутрь, ногти Атсуши пишут картину наслаждения его кровью по его спине.       Они оба испачканы спермой его любимого тигренка. Когда Акутагава открывает глаза — они все еще едины. Накаджима гладит его по волосам, ласково ерошит дыханием, вплетает пальцы.       Рюноске слышит еще быстрый стук его сердца, чувствует боль, усталость и приятную истому. Каждая мышца охвачена негой, кажется, что все плохое сгинуло и никогда не существовало.       Во всем мире есть только он и его возлюбленный. Нежный, чистый и искренний.       Они неловко расцепляются и продолжают лежать, ленясь даже прикрыться. Рюноске жмется к своему мальчику, целует тонкие пальцы.       Кажется, что ему никогда не было еще так хорошо.       Хочется целоваться — и они целуются. Гладят щеки, шеи, трутся остывающими бедрами, нежно краснея и улыбаясь друг другу.       Касаться друг друга — это успокаивает их обоих.       Просто лежать, обнявшись. Просто быть рядом. Просто быть вместе. *** — Знакомьтесь, это Хигучи, моя девушка! — Гин сияет и отходит в сторону, открывая спрятавшуюся за ее спиной девчушку.       Акутагава давится чаем и заходится кашлем. У Атсуши из рук выпадает и звонко разбивается тарелка.       Маленькая блондинка, известная им обоим взволнованным «Акутагава-семпай!» пунцовеет и мечтает провалиться сквозь землю. — Мы знакомы, — кое-как хрипит Рюноске и залпом пьет остатки чая, постукивая себя по груди, чтобы полегчало. — Это прекрасно, — радости Гин нет предела. — Потому что с сегодняшнего дня она будет жить с нами.       Самое время бы подавиться чаем. Рюноске окидывает взглядом пустую кружку, понимая, что шансов нет, начинает движение в сторону чайника…       Ножка стула хрустит и подламывается, а парень заваливается прямо на стоящего за его спиной Накаджиму.       Пару минут они пытаются разобрать, где-чьи ноги, все ли целы, никто ли не упал на осколки, а потом Атсуши накрывает ладошкой губы своего парня, останавливая бесконтрольное бормотание и миролюбиво улыбнувшись, словно извиняясь, вздыхает: — Добро пожаловать в семью, Хигучи-сан.