Победа

Слизеринцы ликовали. Очередная победа была в их кармане и, хотя другого можно было даже не ожидать, они упивались ею так, словно победили впервые за долгое время. Но сегодняшняя победа была одержана над Гриффиндором, а каждый матч между этими факультетами — словно маленькая война, в которой нужно победить или умереть. Обе команды на этих матчах выкладывались так, что проигравшая заваливалась спать чуть ли не в раздевалке, а победившая — бодрствовала еще некоторое время на одной лишь эйфории от победы. Юри с радостной улыбкой сбежал с трибуны. Большинство его товарищей по факультету болели, конечно, за Гриффиндор, и даже не потому, что слизеринцев они не любили, — у многих были друзья на этом факультете, — а из-за того, что хотелось хоть какого-нибудь разнообразия. С тех пор, как у Слизерина появился Никифоров, они стали еще более серьезными противниками, чем были до того. А когда он стал капитаном, то дела всех остальных факультетов стали совсем плохи. Теперь слизеринцев было не обвинить даже в грязной победе — играли они почище Гриффиндора и все равно побеждали. Юри вовсе не хотелось разнообразия. Он, как ни странно, болел за Никифорова даже тогда, когда тот противостоял его собственному факультету. Однокурсникам он, конечно, не говорил об этом, но предполагал, что все было и без того ясно. Друзья немного обижались, но в общем и целом все понимали. Очень сложно не болеть за своего соулмейта, когда ты к тому же абсолютно сознательно влюблен в него по самые уши и восхищаешься каждым его движением, а когда он поднимается в воздух на метле — готов и вовсе падать в обморок от восторга. Юри был, впрочем, абсолютно уверен, что у него перехватывало бы дыхание при взгляде на Виктора даже в том случае, если бы он не был его соулмейтом. И вот, наконец, бесконечный спуск с башни закончился и Кацуки подбежал к вошедшей в раж команде Слизерина, которая во всю чествовала своего капитана, по-прежнему сжимающего в руке золотой снитч. Не было и шанса, что его поймают гриффиндорцы — Виктор словно родился ловцом, словно из утробы матери вылетел сразу же на метле. У Юри замирало сердце на каждом пике, в которое входил Виктор в погоне за заветным крохотным мячом, всегда казалось, что даже такой гений, как он, сейчас разобьется, но каждый раз Никифоров успевал выровнять метлу, и Юри мог наконец отмереть. Выкручивать сложнейшие для других элементы Виктору было проще, чем ходить, он шутя выписывал мертвые петли, играючи обходил соперников, и у других факультетов не было абсолютно никаких шансов на победу, пока он являлся учеником Хогвартса. Вокруг команды уже собралась толпа из тех, кто выбрался с трибун быстрее Юри. Здесь были не только слизеринцы, ребят с других факультетов тоже хватало, с Пуффендуя в том числе. Но как только Виктора наконец отпустили, он сразу же нашел глазами именно тот желтый галстук, который ему так часто приходилось поправлять на чужой шее и который он однажды по ошибке надел сам. — Виктор! — радостно воскликнул Юри, протягивая к возлюбленному руки для объятий, в которые слизеринец, конечно, не замедлил броситься. — Поздравляю с победой! — Спасибо! — не менее радостно ответил Никифоров, сжимая Кацуки почти до хруста костей, а потом, не удержавшись, поднял несчастного пуффендуйца над землей и сделал несколько оборотов вокруг своей оси. Юри сразу же протестующе закричал — ему не нравилось, когда Виктор так делал, ему вечно казалось, что он слишком тяжелый, чтобы вот так его поднимать, и Витя непременно либо надорвется, либо уронит его. И Никифорову приходилось покорно опускать напуганного соулмейта на землю. — Все мои победы только благодаря тебе. Ты мой маленький талисман удачи, Юри. — Все, что я делаю — это кричу с трибун то, чего ты даже не слышишь, — смущенно улыбнулся Кацуки. — При этом рискуя быть побитым друзьями со своего факультета. — А ты сиди во время матчей на слизеринских трибунах, — посоветовал Виктор, все еще не выпуская родственную душу из крепких объятий. — Нет, спасибо, там мне еще страшнее. Виктор наконец отстранился и внимательно посмотрел на Юри. Он прекрасно знал своего возлюбленного и был на сто процентов уверен, что Кацуки является воплощением всего пуффендуйского, что только существует во вселенной. Юри был невероятно теплым, мягким, нежным, таким добрым и заботливым, что Никифоров первое время не мог понять за какие заслуги только ему досталась такая очаровательная вторая половинка, но в то же время Кацуки не был таким беззащитным и уязвимым, каким казался на первый взгляд. В бесстрашии, стойкости и умении встать даже после самого унизительного падения он бы дал фору любому гриффиндорцу, а уж драться с этим комочком нежности Виктор бы точно никому не пожелал. И не только потому, что готов был покалечить любого, кто поднимет руку на его любимого. Юри, по большому счету, мог сделать это сам. Как и, черт возьми, абсолютно любой пуффендуец. Виктору подумалось, что он никогда не поймет, по какой причине его товарищи по факультету так высокомерно считали пуффендуйцев лентяями и тупицами. Этому факультету точно не стоило переходить дорогу. — Держи, — сказал он, вкладывая в руку Юри снитч. — Что? А разве тебе можно оставлять его себе или дарить кому-то? — недоверчиво спросил Кацуки, удивленно глядя на свою ладонь, впервые в жизни сжимая в руках золотой мяч. Его собственные мечты о том, чтобы стать ловцом, разбились о боязнь высоты. Даже на трибунах, наблюдая за матчем, он каждый раз истерично прижимался к друзьям. — Я делаю, что хочу, — с самодовольной улыбкой ответил Виктор и вдруг, подняв его лицо за подбородок, прильнул своими губами к его. Вот так запросто, у всех на виду, едва не вызвав у Юри инфаркт, прижал к себе, поцеловал и не отпускал до тех пор, пока до победителей наконец не добрался декан Слизерина, которому вместо поздравлений пришлось для начала прикрикнуть на Виктора. — Никифоров, ты совсем совесть потерял? Отцепились сейчас же друг от друга! Виктор нехотя отстранился и, все еще глядя на своего соулмейта неприлично влюбленными глазами, произнес: — Извините. Декан только закатил глаза, а Юри покраснел до такой степени, что, казалось, его голова вот-вот лопнет. И не то, чтобы никто не знал об их с Виктором отношениях. После того инцидента с галстуками можно было даже не пытаться продолжать что-то скрывать, но это, в конце концов, было просто неприлично. Хотя что-то подсказывало, что это не последний их публичный поцелуй. Видимо, в свой последний год в Хогвартсе Никифоров действительно собирался делать все, что ему заблагорассудится.