Сириус. Убить нельзя влюбиться.

— Джун-а, что с Хосоком-хёном? Почему его сняли с поста начальника нуллов? — Чимин обеспокоенно сжимал телефонную трубку и кидал извиняющийся взгляд в сторону юной медсестры, сидящей в регистратуре, любезно одолжившей настойчивому Паку служебный телефон. — Новости уже посмотрел? — спросили на том конце провода, затем помолчали, прокашлялись и в итоге, не дождавшись ответа, предложили, — А сходи-ка ты сам к моему брату. Я думаю, пазл сложится. Чимин спешно уверил Кима, что так и поступит, положил телефонную трубку рядом с заполняющей медицинскую карту девушкой, раскланялся в благодарностях и сломя голову помчался к автобусной остановке, оставляя уже родную лечебницу позади. Всю дорогу он пытался предположить, что же такого произошло, что могло снова стрястись. Опасаться вошло в привычку. Подходя к дому друга, Пак замедлил шаг и прислушался. Всё, как обычно. Та же улица, та же тишина, присущая скоплению частных домов. Одно успокаивало — Намджун бы никогда не отправил Чимина туда, где опасно. Тэхен открыл дверь почти сразу, награждая Пака улыбкой, скорее подходящей героям романтических фильмов. В ней смешались киношные, но не наигранные: спокойствие, облегчение и счастье высшего сорта. — Всё хорошо? — настороженный Чимин как-то совсем забыл, что было бы неплохо для начала поздороваться. — Заходи, — друг тоже не отличился вежливостью и пропустил гостя в дом, широким шагом отодвигаясь в сторону. — Я слышал про Хосока-хёна, — Чимин по привычке озирался, проходя в комнату Кима-младшего и останавливаясь напротив комода, на котором в рамке красовалась совместная фотография Хосока и Тэхена, — Ты знаешь, что произошло? Где он сейчас? — Я здесь, — спокойно ответили скрипучим голосом, пуская холодок по коже Чимина. Тот развернулся, чуть ли не снеся рукой рамку с фотографией и вжался поясницей в комод. Хосок стоял неподвижно, но лицо его было ясным, непривычным для нулла. Металлический ошейник по-прежнему поблескивал на шее и совершенно не ладился с выражением лица. — Что. Что ты тут делаешь? — Чимина гложило осознание, присутствие чего-то несвойственного нуллам, чего-то, что не существовало еще два месяца назад у Юнги. Но размышлять было некогда. — Я вернулся, Чимини. Вернулся насовсем. Пак медленно провел рукой по своему поясу, беспочвенно надеясь на оружие, словно оно само материализуется там, предвидя, что хозяину нужна защита. Но тщетно. — Не подходи, — рявкнул Пак, когда Чон шагнул к нему, чуть раскрываясь, будто захотел обнять, показать отсутствие враждебности. — Не подхожу. — Почему тебя убрали с поста? — даже если бы Чимин захотел, то не смог бы заговорить с Хосоком слишком строго. Получалась в остатке обычная болтовня, как если бы Патриэм был всё тот же, где все живы, всё как прежде. — Не соответствую занимаемой должности. Чонгук-щи разрешил уйти, — Хосок улыбнулся. Той самой улыбкой, яркостью превосходящей хоровод из белёсых солнц. Любимой, родной, самой честной из всех улыбок. Нет, её нельзя спародировать, сыграть на публику. Невозможно, она уникальна. И только теперь Пак понял, что так терзало его. — Ты! — он, как детектив, раскрывший жестокий обман, убийство, подлость. Но состояние не походило на восторг. Чимин был уверен, что выглядел в момент своего озарения именно так, как и Тэхен, встречающий его в дверях. Истинное счастье, — Ты не нулл! Не нулл, Хосок-а. И это его «Хосок-а» совсем жалобное, скулящее. И Чон не выдержал, буквально обжигая радостью, наконец сделал несовершённые шаги вперед. — Я ведь ревновать буду, ну! — Тэхен вошел в комнату с двумя стаканами, наполненными дымящийся жидкостью, похожей на кофе, и вопреки обиженной интонации довольно зыркнул в сторону обнимающихся и смеющихся друзей, тискающихся с такой отдачей, что легко могли бы поломать друг друга. — Я знал, что ты поймешь, — Хосок в последний раз крепко сжал Чимина в объятиях и отлип, продолжая обнимать за шею одной рукой. — Я жил среди нуллов, не забывай. А в одного даже влюбился, — Чимин замолчал, обдумывая. — Я рад, что теперь всё иначе. — Но как так, хён? Эта пластина, эта одежда, пост начальника нуллов, твой взгляд, он был таким... — Безразличным? — Чон с наслаждением сделал глоток кофе из предложенной Тэхеном кружки. — Безэмоциональным, — поправил Пак, благодаря Кима-младшего и повторяя действия хёна. — Это всё моё актерское мастерство. Мне было ужас, как страшно! Не хотел ввязываться в эту «войну престолов», но я должен был. Мы все должны были. Моя задача состояла в том, чтобы не позволить нуллам помешать трансляции собрания. А пластину, кстати, Джин завтра пообещал снять. — Ты даже не представляешь, что я почувствовал, когда увидел тебя тогда. По телевизору, — Пак поставил кружку на комод и с новой силой кинулся на шею хёна, — Чуть не умер, серьёзно. Возненавидел Намджуна. — Мне было тяжело решиться, ты ведь знаешь, что смелости во мне не слишком много, — Хосок отодвинул Чимина от себя, обхватил его лицо ладонями и с щемящей сердце отеческой нежностью заглянул в глаза, — Ты всем нам дал силы, Чимин. Поверь, мы восхищаемся тобой. Благодаря тебе и мы осмелились на то, что общество может не принять. — Я не думаю, что достоин всех этих благодарностей, — Пак развернулся к стоящему в стороне Тэхену, подозвал того к себе и, дождавшись сближения, обнял их обоих. Они засмеялись, стукаясь лбами и громко охая, понимая, что именно о таком финале мечтали. А это значит, что всё было не зря. Не напрасно.

***

В Патриэме десятки тысяч людей. И все они теперь имели практически равные права и возможности. Народ устраивался на работы, веселился в барах и женился, отныне в храме, без писем с вердиктом камня судьбы. Тайна камня раскрыта народу, с того дня отрицающему предназначение, карму. Теперь каждая личность знала, что держит жизнь в своих руках и даже, если судьба существует, то её можно изменить, направить в нужное русло. Камень не предсказывал, а лишь констатировал факт. И это вселяло уверенность, резало над головами нити, доказывая, что кукловода над ними нет. Люди сами являются вершителями. Кукловодами без кукол. Чимина не могли вывести из себя, даже десятки тысяч людей, захотевших бы в одночасье отвернуться от него. Но зато мог довести до ручки целый один Мин Юнги. Конец весны — довольно жаркое время, поэтому Пак нарядился в одну из любимейших футболок — салатовую с яркими цветными брызгами на груди, нацепил тканевые шорты, почти доходившие до колен и резиновые сланцы. Кто же мог знать, что Юнги, до сих пор проходивший лечение у профессора Джи Хисон, завидев шрамы на правой руке Чимина, решит впасть в состояние депрессии и захлопнуться, словно шкатулка, которую Пак со всей смелостью отрыл. Шкатулка, готовая защемить пальцы любому, кто захочет до неё снова дотронуться. — Сам мне эти шрамы оставил и теперь страдает, придурок, — Пак околачивался возле палаты Мина день за днем, но доктора строго-настрого запретили беспокоить Юнги, так как искусственная защита, сдерживающая его чёрные детские воспоминания могла рухнуть, так и не окрепнув. Но спустя полторы недели Чимину позвонили из лечебницы и позвали к ним, бодро сообщая, что Юнги очень уж хочет его видеть. Пак, конечно же, наперевес со вселенским счастьем ломанулся в миновские пенаты, натягивая в этот раз вместо футболки легкую белую кофту с длинным рукавом, заранее зная, что будет буквально выживать под палящим солнцем. Чимин не ел уже дня два, как минимум. Большую роль в этом сыграли жара и беспокойство за Юнги, к которому его не пускали, поэтому доехав до лечебницы, он готов был сам прилечь там полечиться, дабы прогнать мельтешащих перед глазами существ, предвестников обморока. — Я распоряжусь, чтобы вам принесли чего-нибудь поесть, — знакомая медсестра, завидев смертельно измученное лицо Пака без слов всё поняла, за что Чимин ей безмерно благодарен. Юнги был одет с иголочки. Чимин вмиг забыл, что его состояние оставляло желать лучшего. И ноги подкосились, но не от голода, а от тока, шарахнувшего по всем нервным окончаниям. Черные строгие брюки, белая рубашка с коротким рукавом, не застегнутая на три последних пуговицы, матовые туфли и массивные наручные часы. Юнги был сверхшикарен. В Паке просыпалось то, чему он приносил себя в жертву каждый вечер в ванной комнате, под струями теплой воды. Практически каждый вечер собственные руки в мыслях, в фантазиях превращались в руки Юнги, блуждающие по его телу. Практически каждый вечер пальцы не могли до конца заменить плоть Юнги, входящую под нужным углом. И сейчас такой недоступный Юнги стоял перед ним в строгой одежде, нахально улыбаясь одной стороной губ, а у Чимина от такого мужчины слабость, покруче, чем от голода. — Тэхен принес мне эту одежду, — Мин осмотрел себя и поправил воротник рубашки, — Он сказал, что тебе понравится. — Мне нравится, — сглотнул Пак. — Я вижу, — Юнги опустил глаза Чимину в область паха и голодно облизнулся. Чимин в своих мечтах уже содрал с него рубашку и вцепился зубами в мягкую кожу, рисуя узоры языком. Слишком соблазнительно. Слишком. Вошедшая медсестра, катившая перед собой столик на колесах, прервала его мысли. Пак был уверен, что не надолго. С едой расправились быстро. Юнги успел сотню раз извиниться и расцеловать лицо ёрзающего от возбуждения Пака. — Прости, что прогнал тогда. Я опять загнался. — Тебя скоро выпишут, в курсе? — Чимин ластился к Юнги, сминая под собой казенную простынь. — Да, знаю, — тот словно насмехался, просовывая руку Чимину под кофту, оглаживая вспотевший живот, — Мы будем жить вместе. Не страшно? — Почему мне должно быть страшно? — Пак замер, убирая от себя руки Юнги, — Я ещё чего-то не знаю? — Да ничего особенного для меня. А вот для тебя — да. Придётся лишиться кое-чего ценного, — пациент подошел к подоконнику и задумчиво посмотрел в окно, кладя руки в карманы брюк, отчего ткань натянулась, позволяя рассмотреть округлые ягодицы. — Я много раз представлял наш первый секс. Особенно ярко в тот раз, когда ты остался здесь на ночь и ласкал себя в душе. — Ты не спал? — у Чимина руки похолодели от мысли, что Юнги слышал, как он удовлетворял себя. — Я не просто не спал. Я делал это в унисон с тобой, — он развернулся лицом к раскрасневшемуся Чимину, — Ласкал себя. Фантазия не заставила себя долго ждать и перед взором Чимина уже лежал возбужденный Мин с приспущенными штанами, кончающий от собственных ладоней, увенчанных длинными пальцами. Так вот зачем Юнги вырядился так. Пака заманили сюда специально. Юнги хотел воплотить в жизнь то, о чем они оба мечтали, чего так хотели. Пока они по очереди принимали душ и бороли в себе неловкость, успела зайти медсестра и поинтересоваться временем их прощания, но услышав, что Чимин намерен остаться на ночь, понимающе кивнула и ретировалась. — Мне неловко, — Пак скромно присел на край кровати и взглянул на стоящего перед ним Юнги, — Я ведь ни разу... — Не волнуйся. Если что, то я подготовился, — Мин тихо рассмеялся, — С помощью Тэхена конечно же. Меня одарили вспомогательными средствами и советами. — Стыд-то какой. — Что-то не особо ты стыдился, пихая себе пальцы в задницу. — Откуда ты, — Чимин вскочил на ноги, оказываясь стоящим нос к носу с Юнги, — Откуда знаешь? — Ах, так значит в точку попал? — снова нахальная улыбка, — Ты ведь представлял меня. Да, Чимин-а? Пака трясло от такой близости. От дыхания Юнги, его голоса и неожиданного прикосновения к своим бедрам. Мин сжал их пальцами и приблизил Чимина к себе плотнее. Так, чтобы даже воздух не смел стоять между ними. — Нравится? — прошептал Юнги, стягивая с себя рубашку, медленно расстегнув пуговицы. — Ничего особенного, — Пак боялся задохнуться от желания, осматривая молочную кожу груди, темные соски и всё же чуть отъетый в лечебнице живот. — А так? — рука заскользила вниз к поясу строгих брюк, и пальцы скрылись за тканью, поступательными движениями лаская кожу. — Меня такое не заводит, — голос Чимина срывался, и Мин усмехнулся. — А такое, — Юнги расстегнул ремень, и спустя мгновение брюки бесформенной массой валялись на полу вместе с нижним бельем. Чимин пошатнулся и впился изогнутыми пальцами в предплечья Юнги, дабы не рухнуть от возбуждения, когда тот начал водить рукой по своему члену, кожа которого казалась полупрозрачной из-за выступающих темно-синих вен. Мин бесстыдно двигал бедрами навстречу собственной руке, прикрывал глаза и облизывал губы, сжимая челюсть. В голове Чимина падали метеориты, снося на пути массивные глыбы, увенчанные названиями: «Стыд» и «Скромность». Он застонал и откинул голову назад, когда горячие губы стали покрывать поцелуями шею, и в этих поцелуях — тонны нерастраченной страсти. Бурной, пылкой. Чимин повалился спиной поперек кровати и развел ноги в стороны, не в силах открыть глаза. Его тело пульсировало от глубоких вздохов. Он не смотрел. Чувствовал. Влажные губы, дыхание, проникающее сквозь кожу, боль от сильных пальцев. Разве возможно погибать от возбуждения? Чимин чувствовал, что умирает, когда Юнги зацепил зубами кожу под пупком, выдыхая рвано чуть ниже. Чимин выгнулся и раскрыл рот, понимая, что закричал. Но его крик потонул в громком стоне Юнги, который принимал в себя чужую плоть, очерчивая её языком, лаская пальцами внутреннюю сторону бёдер. Чимин никогда не испытывал ничего подобного. Цеплялся за простыни под собой, задыхался и поднимал бедра выше. Он, то смотрел на Юнги поплывшим взглядом, то снова закрывал глаза и запрокидывал голову, не в состоянии сделать что-то большее. Силы нашлись лишь на то, чтобы толкнуть Юнги на кровать и, высунув язык, провести мокрую линию от его живота до груди. Сделать это развязно, жадно, до обратной связи, выраженной в безумных глазах и надломленных бровях. Юнги был другой. Обнаженный, влажный, с крупными мурашками на ногах и груди. А его губы — развратно яркие и пылающие после минета. До дрожи пошло. Пак сел на его бедра и провел ладонями по груди, задевая твердые соски, оглушая себя чужим стоном. Не насмотреться. Чимину мало. Всего этого мало. Хотелось не просто целовать Юнги и вылизывать каждый сантиметр тела. Нет. Хотелось откусить кусочек, насладиться его вкусом сполна, сойти с ума от его запаха и жизненно необходимых объятий. В одну секунду Пак оказался лежащим на спине и пригвожденным к кровати разгоряченным телом. Они пылали оба, потираясь друг о друга, целуясь в нереально бешеном темпе, трогая повсюду, желая содрать кожу от нахлынувшего желания. Чимин кончил только от ласк, когда Юнги поставил его на колени, раздвинул бедра и провел языком по промежности, проникая внутрь, ведя по кругу. Чимин вгрызался в подушку и мочил её слюной, дергаясь от каждого прикосновения, оттопыривая задницу навстречу миновым пальцам и языку. Он мог бы полюбить эту боль, что отдавалась уколом в висок, заставляла рыдать и даже единожды грязно выругаться. Юнги не спешил. Растягивал долго, ублажая себя другой рукой и говорил, говорил, говорил. Очень много всего. В каждом его слове Чимин видел описание своего идеального мира, в котором есть только они вдвоем и этот идеальный мир теперь существует. — Ты невероятный, — Чимину хотелось говорить это тихо с нежностью, но Юнги двигался внутри, доставляя боль и наслаждение одновременно, от чего слова срывались с губ отрывисто, разделяясь по слогам. — Люблю, — тихо шептали на ухо и обнимали крепче, оставляя на шее следы от зубов. До сих пор они казались разными, практически несовместимыми. Но даже в таком случае расставание было бы сродни полному уничтожению. Эти противоположности не просто притягивались. Они не могли существовать друг без друга. Чимин закусил губу и заскулил, когда Юнги изливался внутрь, рукой двигая на его члене, доводя до яркого, разрывающего на части оргазма. Они сливались в одно целое, сцепляясь руками, проваливаясь в совместно созданную бездну, не видя и не чувствуя себя. Теперь позади Чимина настоящий Юнги, не выдуманный. Его реальное возбуждение заполняло изнутри, реальные руки в который раз заставляли вскрикнуть и кончить. А потом наблюдать за тем, как Юнги ведет пальцем по запятнанному семенем животу Чимина и вылизывает фалангу, всё-таки вкушая, кажется уже окончательно потерявшего разум, Пака. — Хён, кто мы? Добро или зло? — Мы те, кто имеет право жить и бороться. Мы просто люди.

***

— Я думаю, что мы справились. Сделали всё по высшему разряду, — Тэхен положил голову на плечо Хосока и показал язык Намджуну, на что тот рассмеялся и ударил ногой Чимина, сидящего на противоположном диване. Ревностный взгляд Юнги не предвещал ничего хорошего, поэтому Джун прочистил горло и продолжил слушать вещающего великие речи младшего брата. В Патриэме воцарилась мирная атмосфера, поэтому однажды вечером Чонгук собрал друзей в одном из залов дворца, приказав прислуге разлить алкоголь по бокалам. — Мы семеро — отличная команда, — Джин поднял наполненный бокал перед собой и кивнул каждому из присутствующих. Все повторили за ним, не стесняясь поддеть шуткой ближнего своего, вкушая крепкий напиток и впервые за долгое время расслабляясь полностью. — Эй, вы слышите? — Хосок остановил жестом оживленную беседу, — Салют? Это ведь салют? Окна отсвечивали разноцветными бликами, и раздавались глухие хлопки пиротехники. Пятеро вскочили со своих мест и ринулись к окнам, громко восхищаясь потрясающим действом, развернувшимся на дворцовой площади. Чимин остался на месте, облокачиваясь на Юнги, кладя голову тому на плечо и смотря на то, как на лицах друзей скачут красные и фиолетовые светлячки. Их лица выглядели беспечными, счастливыми, какими не были никогда до этого момента. Здесь не нужен фотоаппарат или видеокамера. Чимин сохранит это мгновение в памяти. Навсегда. Пока будет светить солнце и мир будет жить, цвести. Но когда он исчезнет, канет в зыбкую бездну небытия, даже там будет свет. Свет от яркого салюта, знаменующего праздник. Салюта, который смотрели его друзья. — Выглядит так, словно за окном множество цветастых звезд, — Чимин разулыбался, поглаживая колено хёна. — Для них ты — самая яркая из видимых звезд. Как и для меня, — Юнги указал подбородком в сторону ребят и поцеловал Чимина в макушку, — Тэхен и Хосок открыли свои чувства, смотря на тебя. Джин поступился собственными принципами, наблюдая в тебе смелость, отыскивая в себе такую же. Намджун сохранил мне жизнь ради тебя. Чонгук получил поддержку людей, любящих тебя. Как ни крути, ты — центр этой истории. — Нет, хён, — Чимин обнял его крепче и закрыл глаза, даже под веками наблюдая цветные блики, — Ты слишком меня превозносишь. Сравниваешь меня со звездой. Какой вздор. — Ты — наш Сириус. — Но люди могут смотреть на Сириус издалека. Она там одна. Красивая, но одинокая. — Нет, это не так, — Юнги прикоснулся к лицу Чимина, привлекая внимание, — Сириус ярче солнца. Ангельская бело-голубая звезда. Для меня эта звезда олицетворяет надежду, жизненную энергию, опору. Ты — мой Сириус. — А ты? — Чимин потянулся вперед, касаясь своими губами губ Юнги, приоткрывая рот в готовности принять поцелуй, — Кто тогда ты, Юнги-хён? — Сириус — не одинокая звезда. Их двое, ты знал? — Мин говорил, прерываясь на короткие поцелуи, стараясь быть как можно ближе к Чимину, греться бок о бок с ним, — Рядом, совсем рядом по космическим меркам есть еще одна звезда. Бледная, невидимая. Вечный спутник, компаньон, её тень. Они неделимы. Сириус А и Сириус Б — одна система. Две звезды, не существующие порознь. Пока я знаю, что ты есть — буду с тобой, буду наслаждаться твоим светом. Буду жить. — Тогда я буду существовать вечно. Но не дай боже к нам прибьёт какую-нибудь третью звездульку — спалю вас ко всем чертям! — Умеешь же ты романтику испортить, — фыркнул Юнги. — А давайте возьмём бутылку шампанского, поедем в храм и бахнем её о камень предназначения! — неожиданно изрек Намджун, возвращаясь на свое место. — Здесь присутствует некий символизм? — уточнил Чонгук. — Да какой символизм! Ему лишь бы что-нибудь ломать и крушить, — махнул рукой Тэхен, — Езжай домой, тебя там жена с новорожденным сыном ждет. — Сына случайно не Чимином назвали? — заржал Хосок, но тут же был прерван тычком локтя от своего парня. — Ой ну не смотри так на меня, — поморщился Намджун, замечая вопросительный взгляд Юнги, — Хосок у нас не всегда удачно шутит. — Учти, я ревнивый, — Мин хищником смотрел на Кима-старшего непреднамеренно сильно сжимая руку Чимина в своей. — Нуллом ты мне больше нравился, — Джун залпом выпил остатки алкоголя из своего стакана, встал и подошел к входной двери, — Ну что? Бахнем шампанское о камень? Или я сейчас поеду, закуплюсь пиротехникой и устрою такой салют, что нам все позавидуют. Кстати, а как правильно поджигать фитиль у салюта? — Не ну, а чего бы и не бахнуть шампанское о камень, — пожал плечами Тэхен и направился к Намджуну, утягивая за собой Хосока. — Конечно, бахнем, — согласился Чимин. — Да я хоть целый ящик бахну, — поддержал друзей Джин, — только не подпускайте этого умника-дипломата к салюту. Не хочу потом сидеть на пепелище и наблюдать, как догорает Патриэм.