Лабиринт памяти

      — Я был первым, кого он обратил. Впрочем, это не значит, что где-то была допущена ошибка. Ни в коем случае. Он сделал всё досконально верно. Возможно — во всяком случае, я так думаю, — он уже делал это ранее, в своём родном мире.       Александр казался мне странным. Он то селился в глуши, отдыхая от мирских забот, то в одночасье становился известен на всю столицу. Рядом с ним всегда находились люди — друзья, соседи, слуги. Мы почти не бывали наедине, хотя он по-прежнему хвалил и выделял меня среди остальных своих учеников. Но никогда не смотрел на меня так, как смотрел на него я.       Мне хотелось разрушить его свет. Доказать, что он такой же монстр и убийца, как и я.       Я начал говорить с ним, называя нас — единственных в этом мире — самыми низменными созданиями. Мои слова причиняли ему боль, которую он и не пытался скрывать — я видел её в его невероятных глазах, когда он снова и снова, раз за разом пытался убедить меня в обратном, Умолял не убивать. Клялся, что мы можем прожить и без крови.       «Посмотри на меня!» — говорил он. — «Неужели мой вид отвратителен тебе?»       Нет, Александр, ты прекрасен. Но насколько прекраснее ты бы стал, выпей хоть один глоток свежей, тёплой крови. Твои волосы, поседевшие от долгих лет жизни — ты был стар даже по нашим меркам — снова приобрели бы тот непередаваемо-глубокий оттенок безлунного ночного неба, какими они и были в вечер моей смерти. Ты стал бы сильнее. Стал бы богом! Для них — людей, что окружали тебя при свете дня, — для меня, — кто был с тобой всегда, кто улавливал каждую эмоцию, каждый вздох, кто был готов дышать и жить одним тобой!       Я мечтал выпустить твоё внутреннее чудовище.       Это произошло в начале мая. Я знал, что ты доверяешь мне и безоговорочно примешь любое подношение из моих рук, надеясь успокоить мою мятежную душу.       То была кровь. Я выбрал самую красивую и невинную девушку, почти ребёнка. Она была так хороша, что я едва не выпил её сам. Её жизнь густым алым потоком стекала в чащу, перемешиваясь с моей собственной. Я не проронил ни капли, как ты и учил меня.       «Не убивай, просто пей. Потом сотрёшь память».       Но я убивал. И убивал много. Мне нравилось ощущение свободы и вседозволенности. И ранили усталость и затаённая обида в твоих глазах. Но ты неизменно открывал мне свои объятия, делился мыслями, успокаивал и дарил свой свет. Я мечтал утопить тебя во тьме, в которой пребывал всю мою жизнь. Мечтал убивать вместе с тобой.       Я представлял, как ты это делаешь: легко и изящно удерживаешь трепыхающуюся жертву в притворно-любовных объятиях, нежно касаешься шеи, целуешь бьющуюся под кожей жилку. И вонзаешь клыки. Жемчужно-белые и невероятно острые. Даже в смерти ты будешь удивительным.       Я бы стирал кровь с твоих губ. Ты бы позволил мне, я знаю.       Но реальность превзошла все мои ожидания.       Я выбрал момент, когда ты был на грани усталости — настолько, что даже не почувствовал дразнящего запаха крови. Но стоило тебе сделать первый глоток… О! Я не забуду твой темный безумный взгляд во веки веков. Ты не убивал, как это делал я. Ты уничтожал, выпивал, казалось, самую душу, желая большего, желая утолить многовековой голод. Я сбился о счёта, пытаясь определить количество твоих жертв.       Я целовал твои прикрытые в экстазе веки, слизывал кровь с мягких губ, запускал руку в густые тёмные пряди, упивался тобой и твоей силой. Ты был только моим.       Тогда я решился нарушить ещё один запрет. Я отвёл тебя, насытившегося и покорного, в подземелья. Глубже, к самым древним гробницам. Уложил тебя в тяжелый, выточенный из целого монолита, саркофаг и лёг рядом. Расстаться с тобой сейчас значило снова умереть.       Я чувствовал жар твоего тела, твоё горячее дыхание, шёлк волос под пальцами.       Биение твоего бессмертного сердца.       Я помнил вкус твоей крови, терпкий и солоноватый. Невероятный, как и ты сам. Я хотел снова почувствовать его.       Почему ты обратил меня? Почему только и именно меня?       Я сжал твоё горло, но ты даже не шевельнулся. Прохладный осенний воздух, которым ты наслаждался ещё утром, больше не имел значения.       Несколько минут ты лежал неподвижно, словно марионетка с обрезанными нитями; только твоя грудь тяжело вздымалась. А потом ты начал дрожать так сильно, что это стало похоже на спазмы. Твоё дыхание — судорожное и неровное, больше напоминающее рыдания — эхом отдавалось в моей груди. Ты хотел освободиться, отталкивал мои руки, пытался встать, чего тебе, конечно, не удавалось. Но я не отпускал тебя, и твоя дрожь, наконец, стихла, успокоилась до лёгкого трепета, и ты снова обмяк в моих объятиях.       Я не разжимал рук и пристально смотрел на тебя. Твоё лицо — сплошные контрасты: чёрные, лежащие в беспорядке волосы, бледная кожа, яркие, почти алые после выпитой крови, губы, и огромные тени вокруг горящих усталостью глаз. Ты не желал смотреть на меня, не желал чувствовать меня рядом, но я всё равно прижимал тебя к себе, нагло пользуясь твоей предрассветной слабостью. Странно, раньше ты был одинаково бодр и днём, и вечером. Кровь разбудила твою настоящую сущность?       Я провёл по твоим губам пальцами. Какие же они мягкие и соблазнительные, как мне хочется целовать их, чувствовать их сладость и прохладу. Медленно склонился к тебе, не спеша коснулся языком, приоткрывая твои холодные уста. И впервые твои затуманенные глаза распахиваются и теряют своё непроницаемое выражение. Я целовал быстро и яростно. Кусал твои губы, чувствуя во рту вожделенный вкус твоей одурманивающей разум крови. Её струйки текли по твоему подбородку, пачкая белый воротник рубашки. Я чувствовал, как ты напрягся, хотел возразить и оторваться от меня, но твои тяжёлые веки слипаются, ты больше не можешь сопротивляться оцепенению, сковавшему все твои члены.       Я был только рад этому, рад возможности обладать тобой, даже так, против твоей воли. Наконец-то я почувствовал, что ты стал принадлежать мне. Полностью и безоговорочно. Хотя бы на один день.       «Ты когда-нибудь прекратишь глазеть на меня так?» — первое, что я услышал от тебя на следующий вечер. — «Прекрати издеваться над моими чувствами».       Я знал, что ты замечаешь мои взгляды — иногда мне казалось, что ты знаешь и замечаешь абсолютно всё. Но я не мог подумать, что ты будешь так холоден со мной. Ты казался мне нереальным в тот момент. Словно это дурной сон, кошмар. И ничего более. Как жестоко с твоей стороны говорить это именно сейчас, когда у меня появилась маленькая надежда. Когда ты не оттолкнул меня во время нашего первого поцелуя.       «Ты делаешь мне больно». — Было видно, что ты с большим усилием сохраняешь прежнюю невозмутимость. Глаза выдавали тебя. Они оставались такими же беззащитными и сломленными. Я не мог ранить тебя ещё сильнее.       Мой уход — или, вернее, изгнание — причинил тебе боль не меньшую, чем мне самому. Я понял это, когда ты склонился ко мне, нежно целуя. Совсем не так, как целовал тебя я.       Почему, ну почему ты не дал мне понять этого раньше?! Я бы никогда не решился на такое, зная о твоих чувствах. Ты обратил меня, потому что я стал дорог тебе уже тогда? Потому что ты не хотел оставлять меня, не хотел смотреть, как я старею, а затем умираю. Ты закрывал глаза даже на мои убийства, не приказывая остановиться, хотя ты мог, имел полное право, я осознаю это лишь сейчас — но всё равно старался убедить принять твою точку зрения. Ты знал, — пройдёт ещё несколько лет, и я буду мучиться так же, как мучился когда-то ты сам. Я никогда всерьёз не задумывался, почему ты так ревностно относишься к людским жизням, но… неужели ты сам хочешь стать человеком?       Я прижался к тебе, стискивая в руках красный бархат твоего камзола, чувствуя дрожь, охватившую всё твоё существо. Ты не хотел отпускать меня, но считал, что должен. Должен наказать меня, должен прогнать, чтобы я научился жить самостоятельно.       Должен, должен, должен. Из этого состояла твоя жизнь на протяжении многих веков?       Я с огромным трудом оторвался от тебя. Я не решался посмотреть тебе в глаза, опасаясь увидеть в них гнев и ненависть или наоборот — всепоглощающую любовь. Меня грела лишь мысль, что пройдёт время, и я смогу вернуться к тебе и, может быть, получить прощение. И тогда мы снова сможем быть вместе.       Я шагнул за порог твоего замка без гроша за душой — деньги имеют значение только для тех, кто живёт среди людей. Я же наоборот собирался закрыться от всего мира. Желал успокоения, желал забыть тебя, но не мог — это было выше моих сил.       Долгое время я жил в обветшалом фермерском доме на краю какой-то захудалой деревушки — названия её мне уже не вспомнить. Да я и не горю желанием — с этим местом связаны не самые приятные мои воспоминания. К старым домам, как и к заброшенным гробницам старинных благородных семейств и сырым затхлым склепам я питал отвращение ещё в бытность мою человеком.       Но одиночество давило на меня, мне необходим был кто-то, кому я мог полностью довериться и не ожидать порицания.       Кто-то, кто смог бы заменить тебя, Александр.       Я много лет искал подходящего человека среди поэтов, учёных и художников, полагая, что они будут ближе к тебе, нежели все остальные. Но тщетно искать замену бессмертному, прожившему многие века, среди простых людей. Многие из них безжалостно прожигали жизнь, даже не делая вид, что сколько-нибудь ценят её. Иные влачили безрадостное существование, которое и жизнью-то назвать было нельзя. Не познав смерть, они не знали цену жизни, которую боготворил и так страстно желал заполучить ты — кому никогда не будет дано узнать её.       Я пытался искать среди монахов — они поклонялись новому Богу, который был для тебя одной из множества сказок. Людям нужны призраки, чтобы верить в них. Нужны монстры — тогда сами себе они не кажутся такими ужасными. Ты всегда считал, что обличать Божество в плоть, подобную человеческой, означает лишать его силы, верил в единый высший разум, которому нет до нас абсолютно никого дела.       Если бы я мог набраться храбрости и разбить твою веру во всё это. В жизнь — жестокую и несправедливую, в священный разум — нечто эфемерное и нереальное. Но я не смел, а может просто трусил, потому что знал — ты улыбнёшься, знающе и слишком спокойно, словно говоря, что мне не дано понять тебя. Это ранило, будто ты снова и снова ставил меня на место, не давал помыслить о том, что я могу сравниться с тобой. Просто потому, что во мне нет веры, которая присуща тебе.       Людям тоже не хватало этого. Они требовали доказательств, а получив их, пугались и сжигали «неверных». Большинство были приговорены за грабежи и убийства, но иногда — совсем редко — среди них встречались неудачливые учёные или оккультисты.       Иоганн был юн и слегка наивен — если я всё ещё мог правильно определить человеческий возраст, ему было не больше двадцати лет от роду. Ничтожно мало даже для людей, что уж говорить о нас. Первое время я не решался показываться ему, хотя он не единожды требовал этого. Хрупкий и невысокий, он смешил меня своей горячностью, но вызывал уважение стремлением спасти свою жизнь.       Теперь я невольно начал сравнивать вас. Между вами не было ничего общего — яркий, шумный и нетерпеливый, ему не терпелось поделиться мыслями и мечтами со всем миром. Ты же, хоть и окружал себя людьми, к которым я безумно ревновал, оставался скрытным и не особенно разговорчивым. Единственное, что вас объединяло — уважение к жизни. Но даже в этом вы были различны — ты, спокойный и рассудительный, часто говорил со мной, но никогда не пытался угрожать, он же яростно доказывал свою точку зрения, упрямо считая её единственной верной. Глупец. Как я мог думать, что он поймёт меня? Но моё сердце изнывало — я был не в состоянии дальше выносить одиночество. Теперь я понимал некоторые твои странности.       Находясь наедине с собой, часто задумываешься о вещах, которые раньше даже не приходили в голову. Я думал об отнятых жизнях. И это приводило меня в бешенство, я хотел убивать всё больше и больше. Пить кровь, разрывать тела. Я желал мстить им всем: жизни, смерти, людям, которые где-то там, далеко, говорили с тобой, касались тебя. Делали то, чего я сделать не мог. Самой страшной для меня оставалась мысль, что ты обратил кого-то ещё, что я перестал быть единственным твоим дитя.       Разлука с тобой обернулась сущим кошмаром, и постепенно меня начало раздражать присутствие человека рядом. Он был для меня обузой, ненужным грузом, хотя любой учитель был бы рад его прилежанию. Но мне не нужен был смертный под боком. Смогу ли я обратить его? Я отрывочно помнил твои действия, помнил, как ты пил мою кровь и поил меня своей. И всё. Делал ли ты что-то ещё, я не знал, но очень надеялся, что нет.       Едва ли Иоганн стал бы одним из нас по своей воле — с его-то стремлением к жизни. Но меня это не волновало. Я злорадствовал, когда крепко держал его, впиваясь в незащищённое горло и наслаждаясь ужасом в его голубых глазах. Я упивался собственной жестокостью. Мне хотелось заставить его страдать, биться в моих руках. Я был настолько одержим этой идеей, что едва успел дать ему своей крови. Я на своём примере знал, что процесс обращения вспомнить крайне сложно. Я мог сказать ему всё, что угодно, и ему ничего не оставалось кроме как поверить мне.       Первое время мы привыкали. Друг к другу, к себе, к окружающему миру. Он всегда был полон суеверий, и теперь они обострились, превратились в навязчивые идеи, почти фанатизм. Он был тих, но по прошествии нескольких недель начал утверждать, что мы — монстры, которые даже думать не должны о том, чтобы ходить по земле.       Теперь я прекрасно понимал, что ты чувствовал, когда поднимал такие темы — хоть и из иных побуждений. Вот только к Иоганну я не испытывал нежных чувств. Александр, я помнил твой образ уже не так ярко. Остался лишь тихий глубокий голос. Быть может, пришло время вернуться? Но я, ни за что на свете, не хотел брать ученика с собой. Он легко разрушит всё то, что мне удастся восстановить. Он… нет, я никогда не поверю, что он мог бы стать тебе ближе, чем я сам. Хотя о какой близости идёт речь, если мы не виделись столько лет? Ты, верно, уже забыл обо мне.       Я никогда не говорил ему о тебе — не мог поделиться чем-то настолько сокровенным. Конечно, он желал знать, кто обратил меня и не единожды задавал этот вопрос, но я упрямо молчал. Он грозился отправиться на поиски. Может, даже решился на них после моего ухода. Я не знаю.       С каждым днём Иоганн раздражал меня всё больше. Он не давал мне спокойно вздохнуть, читая нотации, высказывая своё мнение. Запрещая. Как же мне не хватало твоей строгости, твоих промораживающих взглядов.       «Ты не должен убивать людей, ты не должен смотреть на них так, ты не должен говорить с ними». Мне хотелось придушить его, хотя это и не помогло бы.       Я не жалею и не испытываю угрызений совести. Я сбежал и бросил его.       Я больше не мог ждать. Я хотел видеть тебя, помнить каждую морщинку на твоём лице, подолгу разговаривать с тобой. Моя уверенность в ошибочности твоих убеждений таяла с каждым днём. В конце концов, порой люди выдумывали такие глупости, что мне невольно становилось смешно.       Я не знал, где искать тебя, но надеялся, что ты всё ещё не покинул прежнего места обитания.       Я почувствовал твоё волнение задолго до того, как видел сам замок. Ты жаждал этой встречи не меньше, чем я. Стук твоего беспокойного сердца доносился, словно сквозь толстое одеяло.       «Александр», — говорил я. — «Я сожалею о том, из-за чего я потерял тебя. Я потупил трусливо и непорядочно. Я не должен был идти против твоей воли, мне стоило найти в себе силы для простого разговора».       «Александр», — говорил я. — «Если бы ты с самого начала дал мне понять, что испытываешь ко мне, я бы смирился. Ты для меня важен. А это было лишь юношеской слабостью».       Я забыл все свои только что выдуманные речи, стоило мне увидеть твою склоненную в ожидании голову и сверкающие в темноте глаза. Лишь одно слово пульсировало в моей голове.       «Прости».       Я повторял его снова и снова, жадно целуя твои руки, словно мою кровь горячило вино, ещё не зная, ответишь ли ты или выгонишь прочь. Я не помню, как оказался в твоих объятиях — я едва осознавал происходящее, исступленно шепча одно-единственное, что должен был сказать ещё тогда.       Твои пальцы, длинные и изящные, с острыми коготками, гладили меня по плечам, зарывались в светлые волосы, стирали слёзы со щёк.       Но все мои надежды рухнули, стоило мне услышать мелодичный женский голос, который никак не мог принадлежать служанке. Её звали Лилиана, ей было около тридцати, и она стояла между нами.       Вы словно вели шутливую гонку — она пыталась уличить тебя в чём-то сверхъестественном, и задорно смеялась, когда ей удавалось это, когда ты позволял. И она вырывалась вперёд. Между вами существовала особая близость. Вы идеально уравновешивали друг друга. Её жизнерадостность — твоё спокойствие и прохладу. Её жизнь — твою смерть. Стройная и элегантная, она очаровывала своей искренней улыбкой.       Она встретила меня строго в рамках приличий, хоть и вполне приветливо — ты представил меня своим старинным другом. И к моему собственному удивлению это больно ранило меня. Я чувствовал себя высмеянным и отвергнутым. Я боялся навсегда остаться для тебя лишь приятелем, спутником, способным разделить бремя бессмертия.       Мой величайший страх, моё проклятье, которого я тщетно пытался избежать — эта женщина стояла прямо передо мной и понимающе улыбалась. Если только ты обратишь её, если ты сделаешь это, мой мир рухнет. Я не хотел отдавать тебя ей, но что я могу дать тебе вместо неё?       Она, Лилиана, всегда была рядом с тобой. Казалось, вы даже мыслили синхронно, едино. Она не оставляла нас наедине, — а ведь мне хотелось рассказать тебе многое, что не было предназначено для чужих ушей — потому что догадывалась, тонкая женская интуиция подсказывала ей, — я хочу забрать тебя. И я не оступлюсь. Мне хотелось взять тебя за запястье, прижаться к выступающим под кожей венкам тонкими губами, прикусить кожу — маленькие капельки крови выступят на ней, заставят меня восторжённо и заворожено любоваться отблесками огня в них, — провести языком по каждому пальцу. Во мне было слишком много от человека. И человек этот был слаб.       Моя соперница была слаба точно также — ей хотелось подчиниться желаниям плоти, как часто делают люди, называющие это единением душ и тел. Она прижималась к тебе, когда ей казалось, что меня нет поблизости. Отвлекала тебя от дел, присаживалась к тебе на колени и откидывала назад пышные кудри. Целовала твоё лицо, скулы, извечную морщинку меж бровей. Ты расстёгивал воротник её платья, касался губами тонкой лебединой шеи, царапал нежную кожу, опаляя её частым дыханием. Едва сдерживался, чтобы не выпить её, не сделать своей окончательно.       Она уходила лишь поздно вечером, когда не могла сопротивляться усталости. Тогда я мог привлечь твоё внимание к себе в открытую, не скрываясь. Мне хотелось затмить куртизанку, доказать, что ближе меня у тебя никого нет и быть не может. Лилиана состарится, потеряет свою красоту, жизнь в ней иссякнет.       Мы заставляли тебя метаться меж двух огней, делали больно и прекрасно сознавали это. Ни один не желал отступиться. Мы не видели тебя изнутри, нас не волновали твои мечты, надежды и скорби, скрытые под кожей и костями. Мы были до простоты абсурдны и жестоки.       Не знаю, о чём думала она, но я желал уничтожить её, опустить в твоих глазах. Она не могла быть абсолютно непорочной — было что-то, о чём не знал ни ты, ни я.       Я видел её обиду, которую не замечал — не желал замечать? — ты. Она была хороша собой, я бы даже сказал, красива — по человеческим меркам. Но ты не обращал на её привлекательность внимания — для тебя она не значила ровным счётом ничего, — не хотел её, не питал к ней безумной страсти. Не в этом смысле. Лилиана хотела отомстить тебе, хоть ты и никогда не должен был узнать об этом. Это было важно для неё самой.       Признаться, я сам никогда бы не заподозрил её в измене, если бы она не попыталась втянуть в это меня. Однако она отказалась от своей затеи довольно быстро — быстрее, чем я успел отреагировать. Измена с твоим другом представлялась ей глупой и банальной. Но ты, кажется, догадывался о чём-то, когда провожал тонкую фигурку пытливым взглядом.       Я понял, что именно стало причиной твоей задумчивости совершенно случайно, — клянусь честью — когда увидел её наедине с некой леди Грассо, итальянкой по происхождению и женщиной незаурядного ума. И дело было не столько в их разговоре, сколько в действиях — обе были пьяны и абсолютно не сдерживались. Я увидел достаточно. Вот только во всём этом для меня не было толку — ты бы не поверил, вздумай я рассказать что-либо из увиденного. В отлучках куртизанки не было ничего необычного — она часто бывала одна в городе, навещая подруг и знакомых. И Верджиния Грассо была одной из таких приятельниц. Даже чем-то большим, как оказалось.       Теперь меня посетили и другие, не менее тревожные и навязчивые мысли. Нужно ли вообще что-то менять? Не лучше ли оставить всё как есть, и позволить вам быть вместе? Позволить тебе обратить её? Ты медлишь с этим уже довольно давно, хотя я вижу твоё желание. Почему?       Сотни, тысячи вопросов, которые я не решался задать тебе, боясь забраться слишком далеко. Боясь, что новое знание, новое понимание, не позволит мне наслаждаться твоими холодными глазами с искорками льда, твоей усмешкой, которую мне неимоверно хотелось превратить в настоящую улыбку. Мне нужен был весь ты, с твоими извечными тайнами и недомолвками, историями, в которых нельзя было отличить вымысел от твоего реального прошлого. Я бы оберегал тебя — вечно.       Я совершенно упал духом, потерялся в собственных мыслях и ощущениях. У меня был выбор. Я мог попытаться разрушить твоё счастье. А мог не делать ничего. Оба пути вели к потере единственного дорогого мне существа. Но была маленькая надежда — ничтожная среди отчаянных, потерянных мыслей. Если у меня получиться доказать, если ты увидишь всё своими глазами, я смогу наконец-то сделать тебя своим.       Я не мог отпустить тебя, не попытавшись. Не мог отдать тебя ей окончательно, зная, что она не подпустит меня к тебе. Я не стал говорить об этом — ты не доверял мне настолько, чтобы прислушаться к моим словам. Я понятия не имел, что делать. Старался не думать о тебе, о твоих чувствах, по которым я собирался нанести очередной удар.       Прошло много времени, прежде чем она убедилась в своей безнаказанности и привела подругу в замок. Под весьма благостным предлогом знакомства. Со мной. Это была насмешка, самая ужасная из всех, что я помнил. Лилиана словно давала понять: ты принадлежишь ей и только ей. А я, уж так и быть, мог воспользоваться её подружкой. Она позволяла.       Я пытался успокоить себя. Теперь она потеряет бдительность и непременно попадётся. Должна попасться. Ты смотрел на неё с подозрением, которого она не могла понять, но прекрасно понимал я. Догадался, когда увидел леди Верджинию, услышал сладковатый аромат её кожи. Этот аромат смешивался с запахом духов Лилианы, витал вокруг неё.       Об истинном положении вещей ты не догадывался — просто не думал, что такое возможно, считал лишь, что они проводят излишне много времени вместе. Но не возражал. Мне хотелось встряхнуть тебя, показать всё, что видел я сам, обличить предательство. Отомстить, отобрать. Я хотел дать ей понять: кого бы она ни привела, между нами — мной и тобой — нечто гораздо больше, чем просто дружба, больше, чем зависимость, больше, чем могут представить себе люди. Для меня вы — ты и она — превратились в Бога и Дьявола, в Смерть и Ангела. Её образ — непозволительно светлый, обещающий защиту и понимание — был лживым, прогнил насквозь. Будь ты человеком, у неё бы всё получилось. Но людьми мы не были и никогда уже не станем.       Разрыв произошёл неожиданно для всех нас. Мне следовало бы радоваться — соперница проиграла, окончательно и бесповоротно лишилась твоего покровительства. Путь был свободен. Но на душе — если, конечно, у меня всё ещё была душа — было гадко. Меня мучило отвращение к этому миру.       Моё желание исполнилось — ты узнал, увидел. Платье, соскользнувшее с молодого женского тела и лежавшее у ног. Маленькие аккуратные груди, сжимающие их узкие ладони. Тихие сладкие стоны, вздохи.       Буря разразилась вечером, когда ты не позволил ей коснуться себя. Я никогда не видел твоего гнева, не познал его и теперь. Твоё напускное безразличие, пожалуй, оскорбило её ещё больше. Ревности, которую Лилиана так вожделела, не было.       Ты был очарован ею. Ты любил её жизнь, наблюдал за её течением. Она была для тебя символом всего живого, ты желал сохранить её в веках, как и меня когда-то. Значит ли это, что я не оправдал твоих надежд? Я не помню, каким человеком был, но… смерть так сильно изменила меня? И я больше не тот смертный, который был дорог тебе. Выходит, проиграли мы оба.       А может, тебе не нужна любовь? Способен ли ты на неё?       Впервые твоё спокойствие вызывало ненависть и глухое раздражение. Что ты чувствуешь? Почему смотришь на меня так печально и выжидающе? Что было в твоём прошлом, что заставляет молчать об этом и придумывать всё новые и новые истории? Я принимал твоё недоверие за последствие моего проступка, но только теперь с необычайной ясностью осознал — ты не доверял мне с самого начала. Я наивно полагал, что что-то значу для тебя, торопился вернуться, снова оказаться рядом. А ты всё это время лишь терпел меня. Я никогда не был нужен тебе.       Ты не испытываешь необходимости в окружении.       Я готов был уйти вместе с Лилианой, которой ты больше не желал покровительствовать, вслед за ней. Ненависть к тебе, единственному горячо любимому мной существу, разъедала меня изнутри. Я хотел избавиться от тебя.       Ты был совсем рядом, непривычно гулкий стук сердца отдавался у меня в ушах. Оно билось тихо и натужно, готовое остановиться в любой момент. Когда я уже готов был наброситься на тебя, уничтожить, когда твои руки вдруг скользнули по моим плечам, отвели волосы в сторону, открывая беззащитную, не прикрытую даже тканью платка шею. Я рванулся в твоих объятиях, мечтая вцепиться тебе в горло, разорвать плоть. Ты удержал меня на месте, хотя, приложи я ещё немного усилий, смог бы вырваться. Ты устал и был изнурён переживаниями. Разбит на мелкие кусочки. Я осознавал боль. Тебе было больно, мне — больно. Но меня это не останавливало.       «Как на счёт вечера у камина? У меня в погребах есть отличное вино».       Твой бархатный хрипловатый голос вывел меня из задумчивости. Ты уже не удерживал меня, но я не спешил высвободиться из твоих рук. Они напоминали мне крылья огромной птицы — мягкие и даже немного тёплые. Странно и непривычно. Они касались моего лица, волос, гладили спину, успокаивая своей неспешностью. Ты коснулся моих губ, провёл пальцами по нижней. Будто бы случайно оцарапался о клыки, позволил мне слизать тёмную капельку крови. Я прикусил подушечку пальца, посасывая её. Александр, ты всё сильнее привлекал и привязывал меня к себе. Я прижался к тебе, торопливо развязывая шейный платок и припадая губами к заполошно бьющейся жилке. Я собирался сделать с тобою то же, что сделал когда-то ты.       Ты вздрогнул в моих руках, не пытаясь вырваться, хотя всё ещё мог. Твоя кровь, непозволительно яркая и живая — гораздо живее, нежели у простых смертных, — стекающая по твоим плечам, пачкающая белую рубашку, чёрный камзол, который я нетерпеливо сдёрнул с тебя. Вместе с кровью я пил твою силу, наследие, накопленное за многие века — тысячелетия? — я чувствовал, как оно струится по моим венам.       Я заставлял тебя изнывать от жажды. Причинял тебе боль.       «Я не могу отдать всё», — твой голос дрожал и срывался. Неужели ты думал, что я пытаюсь убить тебя? Не после того, что мне пришлось вынести в разлуке с тобой. Стук твоего сердца замедлялся, но ты не умирал — таким пустяком тебя не убьёшь. Я подхватил твоё безвольное тело, ты оказался совсем лёгким. Я осознавал, что зря затеял всё это — ты можешь выпить меня до конца, чего не мог сделать с тобой я. И я не смогу тебя остановить.       Я коснулся твоих потрескавшихся, пересохших губ, приоткрыл их, любуясь острыми клыками. Прикусил собственное запястье, несколько бурых капель упали на твои уста. Я коснулся губами зажмуренных в предвкушении век и поднёс руку ко рту, чувствуя, как острые клыки впивались в рану всё глубже. Я не пытался остановить тебя, когда почувствовал слабость, не сделал ничего, когда кончики пальцев начали неметь.       Следующее воспоминание невероятно яркое. Я не просто чувствовал твою необычайную близость, я слышал каждую твою сокровенную мысль, их шелест перемешивался с биением моего сердца. Я приоткрыл тяжёлые веки. Ты лежал рядом и, кажется, спал. Судя по моим ощущениям, которые невероятно обострились. Я коснулся твоих волос, намотал непослушную пряди на палец и поднёс её к лунному свету, любуясь его отблесками.       Я придвинулся к тебе, мягко целуя приоткрытые губы. Почувствовал твоё непонимание, неосознание происходящего. Коснулся пятен крови на твоей рубашке, проследил их след. Мне невыносимо захотелось сорвать её, увидеть тебя без покрова.       Я стянул с тебя одеяло, заставив поморщиться от холода. Ничего, я помогу тебе согреться. Я прильнул к твоему телу. Мы словно поменялись местами. Мне вдруг сделалось интересно, насколько глубоко я смогу проникнуть в твои мысли, смогу ли увидеть прошлое?       Я прикрыл глаза и попытался сосредоточиться на твоих ощущениях. Ты был спокоен, таким спокойным ты бывал — теперь я знаю это — только когда тебе ничего не снилось. Сны не отвлекли меня, и я смог заглянуть достаточно глубоко.       Твоя память показывала мне самые яркие моменты. Нашу встречу — отвратительно-дождливый вечер и радостно улыбающийся на предложение рассказать побольше белобрысый парнишка. Твоё разочарование и осознание, что ты уже не в силах что-либо изменить. Не успел, не понял, позволил убивать. Боль от осознания, скольких убил ты сам и скольких убью я. Боль от потери, когда я убегал как можно дальше от твоего замка и боялся, что никогда не смогу вернуться, а ты… стоял и смотрел мне в след, надеясь, что я снова ослушаюсь? Каким должно было быть твоё одиночество, чтобы ты так легко поступался своей гордостью, да ещё и признавал это?       Я решился заглянуть немного дальше — теперь, когда я получил ответы на свои вопросы, мне вдруг стал интересен твой родной мир. Какой он?       Я увидел спиральные башни, уходящие далеко вверх, бесконечные пустыни и невозможную геометрию. Я смотрел на мир твоими глазами, ощущал твою ярость и обиду. Но никак не мог понять её истоков. Что произошло с тобой, что повергло тебя в отчаяние и заставило страдать? Я переживал все события вместе с тобой. Ссоры, смирение с неизбежным, решение покинуть родной мир. Я не мог найти причину, почему твоя жизнь вдруг пошла под откос. К этому моменту ты уже был бессмертным, и довольно долго. Так что же случилось?       Я не мог найти ответ. Сколько бы я не путешествовал по твоим воспоминаниям, сколько нового не узнавал бы о тебе, его не было. Я метался, словно сумасшедший. Я был одержим мыслью об этом происшествии.       Все эти тайны скрывались по другую сторону стены твоей памяти, через которую я никак не решался проникнуть. Но любопытство терзало меня, я не мог долго выносить неизвестности. Завеса напоминала нечто тёплое и мягкое, навроде разогретого мёда. Преодолеть её оказалось на удивление трудно — вещество цеплялось за мысли, не давало сосредоточиться, не желая пускать в себя. Оно отталкивало меня едва ли не отчаянно.       Я оказался среди слабых отблесков поблёкших воспоминаний. Они клубились вокруг меня, двигаясь в хаотичном порядке, словно ты не мог вспомнить, что было вначале. Я будто смотрел историю всей твоей жизни — кажется, сейчас люди называют это «кино». Длинная и замысловатая, она занимала меня всё больше. Я наблюдал за течением твоей юности — теперь уже со стороны — и видел тени, которые ты не замечал. Они преследовали тебя везде, тянули отвратительные когтистые лапы. Пару раз клыки щёлкали в метре от твоей шеи. Но бесконечно бегать от смерти не может никто, верно? То существо — внешность ты запомнил плохо, но я смог различить некоторые черты — словно задалось целью обратить тебя. Но вся моя симпатия, вся благодарность исчезла, стоило понять, что выполнив своё гнусное дело, оно исчезло, бросив тебя одного. Оно издевалось над тобой, над всем человеческим родом. Эта тварь уже не была даже подобием человека. Вне всякого сомнения, когда-то она и являлась им, но…       Неужели эта участь ждёт и нас? Неужели мы превратимся в алчных до крови монстров, насмехающихся над всем живым? Поэтому ты опасаешься одиночества — боишься потерять связь с миром и сойти с ума.       Я проследил за твоей жизнью ровно до того момента, когда всё пошло крахом. Я увидел достаточно, чтобы научиться воспринимать тебя совершенно по-новому. Разрушить и вновь создать представление о тебе теперь уже как о человеке, которого несчастный случай и чья-то злая воля лишили всего. Между нами было больше общего, чем я мог думать.       Всё ещё охваченный такими мыслями, я вернулся к реальности. Здесь всё выглядело и воспринималось совершенно по-другому. Я, было, выпустил тебя из объятий, собираясь провести остаток ночи, раздумывая над всем увиденным, но понял, что ты сам уже давно прижимаешься ко мне. Я снова сделал тебе больно? Тогда зачем ты по-прежнему обнимаешь меня? Мне открылось что-то очень личное. Вероятно, ты не хотел, чтобы я узнал о твоём человеческом происхождении. Иначе, почему ты никогда не говорил об этом?       Мерцающая завеса не выходила из головы. Было в ней что-то неправильное, иррациональное. Словно две личности были разделены тонкой и прочной границей, перерождением и сотням отнятых жизней. Помнил ли ты сам, что сделало тебя таким, лишило простой человеческой жизни? Помнил ли ты о самой жизни, неосознанной пытаясь имитировать её?       Я прижимал тебя к себе, укачивал на руках, пока ты цеплялся за меня, словно я мог помочь тебе справиться со всем этим. Ты поднял голову, встречаясь со мной взглядом. В твоих глазах не было ничего — только абсолютная пустота, тёмная и безысходная. Через секунду ты прикрыл веки, словно мой взгляд был невыносим. Когда ты открыл их снова, в беспросветной черноте плескалась застарелая боль, многовековая усталость, но всё же, некоторая успокоенность.       Я обнимал тебя, гладил непослушные локоны и укачивал, словно ты был несмышлёным ребёнком, нуждающимся в утешении. Ты прятал лицо у меня на плече, впитывая свежесть прохладной осенней ночи.       Я боялся, что ты снова прогонишь меня, как только придёшь в себя. Но в этот раз я не смогу даже помыслить о возвращении, буду прозябать в полусгнивших деревеньках, пока ты — единственное родное мне существо — угасаешь здесь, в отчаянии и полном одиночестве.       Я оборвал поток собственных мыслей. Этого не будет. Я больше не уйду от тебя, не оставлю одного, наедине с собственными демонами, как бы ты не противился мне и моему присутствию.       Я уложил тебя обратно, нависая сверху и нетерпеливо сжимая в своих объятиях. В тот момент я не думал ни о чём. Я должен был успокоить тебя, заставить забыть терзания, в которые поверг.       За всю свою долгую жизнь я ни разу не убил под сводами твоего замка. Некая сила не позволяла мне заманить жертву сюда. Но прежние запреты уже не имели значения. Твоё присутствие я почувствовал лишь когда струйка свежей крови окрасила воротник моей рубашки алым. Ты коснулся моих волос, отводя их в сторону. Твой язык скользнул по моей щеке, обвёл губы, собирая бурые капельки. В тот момент я едва ли осознавал свои действия. Зарычав, я уронил тебя в лужицу крови. Меня заворожили яркие искорки жизни на бледной холодной коже. Она пропитывала твои волосы, заплетённые в косу, которую я тут же растрепал, сорвав ленту, удерживающую тяжёлые пряди, одежду, тут же избавиться от которой мне не позволяли лишь человеческие приличия, прочно укоренившиеся во мне. Я медленно оттянул вороник твоей рубашки. Чертова ткань не позволяла коснуться мягкой кожи, провести по ней, царапая острыми коготками. Вместо того, чтобы возиться с пуговицами, аккуратно расстёгивая их, я рванул ткань, с удовлетворением оглядев обнажённое тело, лежащее подо мной. Твоя грудь тяжело вздымалась, я медленно провёл по ней языком. Теперь, когда воспоминания вернулись, мои прикосновения значили гораздо больше, не так ли?       Я положил голову тебе на плечо, коснулся спутанных волос, сжал в ладони, наслаждаясь их алым блеском. Я совершенно забыл о своей жертве, а ведь мальчишка всё ещё был жив и наблюдал за нами. Я потянул его за рукав, уронив рядом. Он тихо застонал и умолк, уставившись на нас во все глаза. В его взгляде, направленном на меня, плескалось презрение к жестокому обманщику, но ты вызвал у юноши неподдельный интерес. Он даже попытался произнести собственное имя — его потуги ты пресёк, проведя пальцем по губам и погладив по щеке. Холод твоих рук спугнул его, но не заставил сдвинуться места. Занятный смертный. Твои пальцы скользнули ниже, расстегнули парочку верхних пуговиц, коснулись ложбинки между ключицами. Теперь он испугался по-настоящему, попытался отпрянуть, но не смог вырваться. Он столкнулся с чем-то сверхъестественным, что нельзя было объяснить наукой этого времени.       Он боялся нас обоих, но ты представлялся ему меньшим злом. В тебе он видел шанс на спасенье. Он прижался к тебе, вслушиваясь в звучание твоего тихого голоса, цепляясь, стараясь отгородиться от меня. Он снова и снова проводил по твоей коже, щекотал шею горячим дыханием, наслаждаясь прикосновениями. Меня брала злость, но я молчал, не смея прерывать твоих действий.       Ты чуть сдавил его горло, страстно целуя обнажённую шею. Он стонал в твоих объятиях, заставляя меня ревновать всё сильнее. Я прижался к нему со спины, кусая и не сводя с тебя вызывающего взгляда. Ты лишь усмехнулся и прильнул к его губам, не давая крику вырваться наружу. Кровь стекала с твоих уст. Я притянул тебя к себе, жадно целуя, твоё шумное дыхание отдавалось набатом в моей голове. Я оттолкнул мальчишку — кажется, он уже давно потерял сознание — и прижался ещё ближе, обхватывая за плечи и сжимая в своих объятиях. С той ночи мы всегда охотились вместе.