Amor caecus

Она виснет на моем плече, обхватывая руками — пальцы, соскальзывая, проваливаются во впадины между обнаженными ребрами. Фриск от этого почему-то неуютно. Она смыкает их замком, обнимая крепче. Наверное, со стороны мы выглядим довольно необычно — как неплохой сюжет для картины, полной очевидного символизма: полулежащая на кровати девушка, объявшая белыми — в тон простыням — руками голый скелет. Смерть и молодость. Хах. Смешок выходит неловким. Я давлюсь табачным дымом, но больше — собственными невеселыми мыслями. Медленно поворачиваюсь, чтобы заглянуть в чужое личико с мягкими оленьими глазами. С бледным румянцем на щеках. С этим выражением, теплым и усталым, каким-то мученическим. Раздражающим. Когда тлеющая сигарета опускается во впадинку над ключицей, точно в пепельницу, Фриск даже не пикает. Только каменеет плечами, сжимает челюсть. Улыбку давит, разумеется, через силу. Она хочет меня ударить — я не обманываюсь этими страдальческими ужимками, полными святого терпения и совершенно нечеловеческой выдержки. Даже хорошие люди порой испытывают желание выбить кому-нибудь зубы. Фриск терпит — я знаю — лишь потому, что пока не может отыскать другой выход. Она терпит, потому что ей больше некуда идти в этом злосчастном подземелье, некому довериться. Никто здесь даже пальцем не шевельнет, чтобы помочь. А вот чтобы убить — с удовольствием. Кроме меня, само собой. И еще — самую малость — потому что все-таки любит. Насколько она вообще способна кого-то любить. Потухшая сигарета летит на пол. Я заботливо стряхиваю пепел и касаюсь пальцами ожога, рассматривая красно-серое пятнышко. — Больно? — Нет… Поднимаю взгляд — натыкаюсь на потемневшие глаза. Она льнет крепче. Кажется очень хрупкой в такие моменты — осторожной, нежной, доверчивой. Готовой скорее подставить вторую щеку, нежели разодрать ногтями чужую. — Врешь. — Вру, — жмет плечами. Легко и равнодушно. А затем тянется поцеловать в висок. Я не отстраняюсь. Напротив, опрокидываю на спину, безотрывно наблюдая за реакцией. Нависаю, подставив улыбку под поцелуй. Губами Фриск касается нежно, но весьма настойчиво — без стеснения. Руками цепляется за кости, чтобы притянуть ближе. Забыл упомянуть: вот такие наши совместные вечера — со всем последующим — она тоже любит… И это тоже — причина меня терпеть. Возможно, даже более весомая, чем безвыходность её положения. Подобная мысль невольно закрадывается в голову, когда она просит тихим, срывающимся голосом — просто просит, без уточнений, выдыхая жалобное: «Пожалуйста» Пожалуйста… П о ж а л у й с т а… Стонет Фриск негромко — словно вздыхает тяжелей и протяжней обычного. Торопит, вжимаясь каждым сантиметром кожи, шепчет такие слова, которые хорошим девочкам знать не положено. Единственное, что мне удается разглядеть в помутневших глазах — собственное отражение. Снова. И снова остается лишь скрипеть зубами, когда она сносит жесткую хватку на бедрах — когда сама бережно выцеловывает ключицы, проглатывая всхлип. Мне срочно нужно придумать еще причины. Еще множество причин, по которым она сейчас рядом. Потому что я захожу все дальше, старые себя исчерпывают — из-за старых не смогла бы вытерпеть даже Фриск. Но ведь терпит. Терпит… А я схожу с ума.