Разные

Кажется, это был чей-то день рождения. А, нет, это была вечеринка, на которой Джина провожали на учебу в Америку. Закадычный друг наконец-то исполнил свою золотую мечту, подкопил деньжат и подал документы в местный университет. Мало кто верил, что Джин дудел про свою Америку всерьез, а тут на тебе — возьми и сообщи всем о предстоящем скором отъезде. Казуки хорошо помнил, что ему было ужасно скучно за большим столом, где собралась куча галдящего, постепенно напивающегося и забывающего повод по которому находятся тут, народа. Гиперобщительный Джин летал от одного знакомого к другому — кого-то с кем-то сводил, записывал чьи-то номера, ругался с официантом, светился, весь из себя такой счастливый, а к Казуки подошел всего пару раз. Из всех присутствующих тот был знаком только с Руи, с которым они в последнее время были не в ладах. Девушка последнего, теперь уже бывшая, решила попытать свое счастье с Казуки, который, в общем-то, даже был не в курсе того, что кому-то нравится. Несмотря на отказ Казуки встречаться с пассией Руи, отношения с близким другом превратились из теплых и прочных в пустые и напряженные. Скучный вечер подкатывал к середине. На каждом мероприятии наступает такой относительно недолгий момент, когда подтянулись все, кого ждали, веселье в самом разгаре, и еще даже никто не пьян. Вот и сейчас привалила какая-то тьма неизвестного народа, и Казуки совершенно не успел понять, в какой именно момент рядом с Руи, одиноко выпивающим за другим концом стола, оказался светлокожий худой мужчина с длинными темными волосами, отливавшими слабым блеском в полумраке помещения. Он много курил, много разговаривал и прикрывал ладонью рот когда смеялся. Это выглядело по-девичьи трогательно, но ему почему-то ужасно шел этот жест. В те моменты, когда его ничего не веселило, он глядел исподлобья, серьезно, сосредоточенно и хмуро. Казуки методично подливал себе вина из огромного графина, который услужливый персонал не забывал вовремя пополнять, и, в конечном итоге, поймал себя на том, что уже почти в открытую пялится на незнакомца. — Это кто там с Руи разговаривает? — позволил себе, наконец, полюбопытствовать он у сидящей рядом девушки. — Тощий тот? А, Ошио, кажется, его фамилия. Кто — не знаю, с Руи пришел вроде бы. Может, работают вместе? Или не работают. Или вообще не с Руи, не знаю, — девушка безразлично пожала плечами и вернулась к беседе с подругами. Чем его так зацепил незнакомец, Казуки понять не мог, и под конец вечера был в полном смятении, но ноги понесли его раньше, чем включился мозг. И вот он уже стоял за спиной Руи. — Эй, о тебе там Мио спрашивала. Оооочень подробно интересовалась, — не моргнув глазом сорвал он, указывая большим пальцем на компанию не слишком трезвых девиц за своей спиной. — Твой шанс, Руи. Само ведь не приплывет. — Неужели? — недоверчиво поднял глаза приятель, и, получив пару утвердительных кивков, затушил сигарету и медленно поднялся с места. Казуки тут же самодовольно плюхнулся на освободившийся стул. — Привет, я Казуки. Что пьешь? — решил он идти в наступление сразу. Широко и добродушно улыбнувшись, протянул сидящему на соседнем стуле мужчине ладонь, в которую почти сразу легли прохладные длинные пальцы. — Ошио Манабу, — ответили ему. — Пью вино, но собираюсь заказать кофе. — Как официально. Но кофе — это супер! Обожаю кофе! — одобрил Казуки, и тут же заказал им бутылку хорошего красного вина. Манабу ничего на это не сказал, лишь хмыкнул и обхватил губами сигарету, кинув быстрый взгляд на пачку Казуки, с которой тот подошел — они курили одну марку. С Манабу, несмотря на его строгий образ, оказалось невероятно легко и весело. Он разговаривал негромко, все так же прикрывая рот рукой когда смеялся, хотя Казуки не понимал зачем — улыбка его выглядела очаровательно. Он обладал неплохим чувством юмора и еще у него был потрясающий низкий, совершенно не характерный для такой внешности, голос. В ходе непринужденной беседы стало очевидно, что вкусы и мнения у них с Манабу во многом схожи. Хотя, по большей части, только Казуки спрашивал, а Манабу отвечал. Выяснив, что между ними почти десять лет разницы, Казуки был просто ошарашен. Манабу оказался много старше, хотя навскидку ему можно было дать лет двадцать пять, ну или совсем немного больше. Казуки жадно ловил каждый жест — когда Манабу поправлял длинную челку или подносил ко рту бокал с вином, держал в пальцах сигарету… И ужасно, просто ужасно боялся сморозить в его присутствии какую-нибудь глупость, на которые он был знатным мастером. Казуки узнал, что у Манабу родом из Осаки, что у него нет родственников, — отец бросил их, когда тот был совсем крохой, а мать не дожила до его тридцатилетия. Но всю свою жизнь Манабу старательно учился, а потом и работал, желая порадовать маму и сделать ее жизнь немножечко счастливей, только его успехов она уже не увидела. Еще у Манабу была невеста по имени Мари — он сделал ей предложение и на январь была назначена свадьба. Последнее неприятно царапнуло Казуки где-то глубоко внутри, оставило темное пятнышко, как капля кофе пролитая на белоснежные брюки. Стало совсем нерадостно и некомфортно от осознания того, что Манабу оказался почти женат. Еще Манабу работал в отделе кредитования какого-то из банков. Исходя из того, в каком ключе он рассказывал о своем деле, Казуки сделал вывод, что к работе он относится крайне серьезно и получает от нее удовольствие. Было почему-то совершенно не удивительно, что такой человек как Манабу работает с цифрами, Казуки совершенно не мог представить его в другом деле. Несмотря на то, что Манабу не очень то и распрашивал, Казуки поделился и своей историей. Аж от школьных времен и до исключения из университета, честно назвав причину — перманентные пьянки и прогулы, которыми он всех достал настолько, что его со скандалом выкинули, и даже влиятельный папаша ничем не смог помочь. Казуки не знал, было ли Манабу это интересено, но слушателем тот оказался прекрасным. Казуки старался выглядеть как можно позитивнее, не выказывать перед Манабу то, как на самом деле переживает. Переживает из-за того, что с довольно обеспеченными и благополучными родителями в одночасье испортились отношения и из-за вынужденной необходимости работать в автосалоне механиком. Благо, золотые руки от природы. Работа грязная, нелегкая, не всегда денежная и совсем без перспектив — выше головы хозяина мастерской не прыгнуть, каким бы золотом ты ни был. Но Казуки работал, и со временем ему даже стало нравиться. Вероятно, он был не слишком убедителен в своем показушном веселье. Время, когда он был в отчаянии из-за своего исключения из университета, миновало, и теперь остался только противный осадок, раздражение на самого себя и жалость к упущенному времени. Вероятно, все это не ускользнуло от внимания Манабу, потому что тот принялся утешать. — Все наладится, я уверен. Ты молодец, копишь на учебу, чтобы восстановиться, это очень похвально. Многие опускают руки и забивают. Поверь, это дорогого стоит, обязательно будет отдача, — он пытался утешать, хотя в его голосе не проскользнуло и нотки жалости или сочувствия. Но Казуки привык к тому, что все кругом, в той или иной форме его осуждают. И даже Джин любил вальяжно отколоть что-то вроде: «Только такой идиот как ты способен был так просраться. Эх, мне бы твои возможности — я бы был сейчас знаешь, где?» — в такие моменты Казуки от души хотелось треснуть друга по башке чем-нибудь тяжелым. Так что после даже натянутых слов одобрения Манабу, Казуки казалось, что он способен хоть трижды на учебу накопить. А еще горы свернуть, помириться с семьей и вообще, сделать все что угодно, лишь бы слышать почаще такие слова, разумеется, от Манабу. Большую часть оставшегося разговора Казуки не запомнил — запомнил только то, что было очень весело, немного пьяно и уходить не хотелось совершенно - он так бы и трепался до рассвета, и смотрел на Манабу, на то, как дивным образом его лицо преображает улыбка, и как она исчезает, возвращая чертам хмурость и сосредоточенность. Ближе к ночи они вдруг остались совершенно одни — последним ушел Руи, обнимая за талию хорошо поддавшую Мио. Махнув Казуки с Манабу рукой, пошатываясь, Руи показал «класс», выставив большой палец за спиной девушки. — Мне пора. — Я провожу. Прозвучало одновременно. Одновременно же поднялись с мест, и Манабу слегка покачнулся, вцепившись пальцами правой руки в столешницу. Он не выглядел сильно пьяным, но был очень бледным, почти зеленым, глаза лихорадочно блестели, а на лбу выступила испарина. Казуки даже не заметил этого раньше — Манабу весь вечер сидел к нему вполоборота, да и освещение в баре было довольно-таки приглушенным. Как давно он нехорошо себя чувствовал? Словно в ответ на его мысли Манабу тяжело и шумно сглотнул. — Тошнит? — Очень. Они ввалились в кабинку туалета и Казуки едва успел придержать его длинные волосы, прежде чем Манабу склонился над унитазом. — Уйди же… ужасное зрелище, — умоляюще бормотал он между рвотными позывами. Но Казуки только успокаивающе поглаживал его по спине, ощущая пальцами выступающие лопатки через тонкую ткань летнего пиджака, а второй рукой по-прежнему удерживал в хвосте его волосы. Манабу обессиленно опустился прямо на пол, привалившись спиной к стене и прикрыл глаза. — Я забыл поесть… — прошелестел он, все так же не открывая глаз. — Я не пьян, если что. Ну, не в говно, по крайней мере. Так, слегка, — он дотронулся пальцами до висков, слегка надавив на них. — Понял… не сиди тут только, — Казуки протянул руку и потянул его на себя, помогая подняться. — Это я виноват. Прости. Напоил, заговорил, а еды даже не заказал, — у раковины он включил воду, чтобы Манабу привел себя в порядок. — Не виноват. У меня бывает, иногда забываю о еде, если заработаюсь или чем-то увлекусь, — слабо, но ободряюще улыбнулся Манабу. Его лицо приобретало нормальный, здоровый цвет, насколько это, конечно, возможно при его патологической бледности, а из глаз исчез лихорадочно-болезненный блеск. В туалете, при нормальном освещении, Казуки удалось лучше разглядеть его. Выглядел он все же на свой возраст, не младше, как сперва показалось в полутьме. Манабу нельзя было назвать красавцем, он даже не всем мог показаться симпатичным — слишком худой, даже угловатый, довольно хмурый, бледная кожа. И тем не менее, Казуки он казался привлекательным — и сейчас, и тогда, в полумраке помещения, где они беседовали, игнорируя всеобщее веселье, и даже несколько минут назад, склонявшийся над унитазом. Их взгляды пересеклись в зеркале, и Казуки показалось, что Манабу улыбнулся, прежде чем прикрыть глаза и слегка склонить голову, когда Казуки подцепил пальцами его волосы, перекидывая на одну сторону, и прижался носом к открывшейся шее. Жадно вдохнул аромат его кожи, коснулся ее приоткрытыми губами, сразу пуская в ход язык. Ресницы Манабу дрогнули, но он даже не двинулся. Казуки накрыл ладонью его кисть, лежащую на холодном мраморе рукомойника, переплел свои пальцы с его, скользнул губами по шее выше, лизнув за ухом и пуская по телу восхитительные волны удовольствия — словно разряды тока, собирающиеся где-то на кончиках пальцев. Смех и веселая ругань ввалившихся в помещение незнакомых мужчин вернули в реальность, и Казуки нехотя отстранился, увидев как зеркальный Манабу медленно поднимает ресницы. Сфокусировав на Казуки взгляд, он не дернулся, не шарахнулся, руку не убрал — казалось, ему вообще было плевать, увидит их кто-нибудь или нет. Он только тихо и немного разочарованно вздохнул, облизав пересохшие губы. Пока Казуки ходил для него за горячим сладким чаем, Манабу успел умыться, сполоснул руки и вытер их одноразовыми полотенцами. Вскоре они уже топтались на улице у шоссе. Пятничный вечер, собирался дождь, проезжавшие мимо автомобили такси везли своих пассажиров — оставалось только курить, ожидая свободную машину. — Лучше? — Лучше. Мутит немного, но надо поесть и поспать. Я доеду, ты не беспокойся. Казуки хотел было заговорить о совместном ужине, но вовремя вспомнил о том, что Манабу не одинок, и, скорее всего, от такого предложения откажется. Это снова неприятно обожгло где-то внутри. Он засунул руки в карманы, подойдя к Манабу совсем близко. — Ты давай там...ну, осторожнее, - Казуки не знал что сказать, очень хотелось дотронуться до Манабу, или взять его за руку, убрать за ухо прядь длинных темных волос. — Я осторожно. Спасибо тебе. И извини, за эту неприятную сцену... Манабу собирался сказать что-то еще, но из потока машин вынырнуло наконец такси, затормозив перед ними. Манабу забрался на заднее сиденье, на прощанье помахав Казуки рукой. Хотя перед этим тот успел легко сжать его пальцы, и неожиданно получил ответную слабую ласку. — Я позвоню, можно? Или напишу? Крикнул он, когда дверца такси уже захлопнулась. Казуки наблюдал за уезжающей машиной до тех пор, пока она не скрылась из вида, и до него вдруг дошло что они с Манабу не обменялись вообще никакими контактами.