Io ti penso amore

Если выдался свободный вечер, то на что его еще потратить, как не на концерт? К тому же нелепо было отрицать, что если евреи на что и годятся, помимо растапливания ими каминов, то это, определенно, искусство. В небольшом, но вполне себе роскошном зале было много народу, отчего становилось душно, но мужчина, расположившийся на одном из самых лучших мест, позволил себе расстегнуть лишь несколько пуговиц на черном кителе. Все-таки все должны отдавать себе отчет в том, кем он является, да и форма была выдана ему явно для того, чтобы он ее носил. Косились на него и правда с выражением трепетного страха. Но это его ничуть не напрягало. Боятся, стало быть, уважают. И правильно делают. Мужчина привычным жестом пригладил черные волосы. Интересно, изъяви он желание прямо сейчас испить стакан рома, бросился ли бы кто-нибудь, чтобы принести ему выпить? Персиваль Грейвз усмехнулся своим мыслям, и с удивлением заметил, как на него тут же испуганно покосились. Он лишь самодовольно хмыкнул и обвел взглядом оперный зал. Освещение было тусклым, но это лишь больше располагало к расслабленности и погружению в собственные мысли во время прослушивания музыки. По нескольким выхваченным среди нарядных костюмов и платьев черным кителям Грейвз понял, что он не единственный, кого занесло на этот концерт. Только вот сидели они на местах похуже. Что ж, не всем же может повезти занять высокое положение при Фюрере и получать все самое лучшее, о чем бы ни шла речь. Со сцены лилась плавная музыка. Вроде бы сегодняшний концерт, так сказать, спонсировала зажиточная еврейская семья, занимавшаяся изготовлением музыкальных инструментов. Ради справедливости надо признать, что звучали они действительно очень хорошо, слушать приятно. Прикрыв глаза под приятные звуки струнных и погрузившись в свои мысли, Персиваль подумал, что было бы иронично, когда до них дойдет очередь, затопить печь их же... произведениями. Да, пожалуй, очень хорошая была бы шутка. На губах Грейвза мелькнула легкая улыбка. Когда музыка стихла, и исполнители стали уходить со сцены, чтобы уступить место кому-то еще, он приоткрыл глаза, с интересом воззрившись на происходящее. Из-за кулис на сцену вышел совсем ещё мальчик, лет семи-восьми, трогательно сжимая маленькими ручками смычок и скрипку. Мальчик с некоторым любопытством и едва уловимой оторопью обвел взглядом зал, словно никак не мог поверить в то, что все эти люди собрались здесь, чтобы послушать его. Костюм мальчика был немного велик ему, словно перешел по наследству от более крупного старшего брата, но вид его от того был отнюдь не комичным, а лишь много более трогательным. То, что помимо него на сцене находится кто-то еще, Персиваль понял, когда мальчик повернул голову, и мужчина проследил за его взглядом. Рядом с ним стояла девушка. Его сестра, наверное. Высокая, худощавая, с острыми локтями и негармонично большим носом. Платье ей было одновременно свободно и коротко. Грейвз подумал, что, должно быть, в городе не осталось нормальных портных, если состоятельная семья не может позволить себе подобающе одеть своих детей. Девчушка, которой на вид было лет 15, его вниманием завладеть не сумела, и когда она кивнула брату и слегка улыбнулась, видимо, желая его подбодрить, Персиваль вновь перевел взгляд на него. Наконец, мальчик удобнее перехватил скрипку, прикрыл глаза и сперва нерешительно провел смычком по струнам, словно желая опробовать инструмент, затем заиграл увереннее. Ничего не ожидавший от этого выступления Персиваль неожиданно почувствовал, как его сердце замерло, как у него защемило в груди от этих звуков, издаваемых инструментом, покорившимся рукам юного скрипача. Скоро запела его сестра. Да, делала она это весьма неплохо, но ее голос был не достоин этой игры, и Грейвз сосредоточился на скрипке. Мальчик, казалось, полностью отдавался тому, что делает. Он растворялся в своей игре, а Персиваль растворялся в музыке. Этому мальчику удавалось играть так, как не мог больше никто. Во всяком случае, Грейвз точно никогда в жизни такого не слышал. В какой-то момент у Персиваля предательски защипало глаза, и ему пришлось несколько раз моргнуть, чтобы не демонстрировать так явно столь яркое впечатление от искусства. А мальчик все продолжал играть. Персиваль уже давно вышел из оперного зала и продолжал вечер в кабаке. Но поразительная мелодия скрипки все еще звучала в его голове, перекрывая любой гомон, а перед глазами то и дело вставали плохо освещенная сцена и маленький мальчик.