Io ti penso amore

Месяцы после чудесного "спасения" Криденс с полной уверенностью мог бы назвать самым настоящим адом. Первое время содержали их в местах, наверное, немногим лучше, чем лагеря, из которых вытащили пленников. Похоже, думали, что люди уже к этому привыкли. Жаловаться не будут. Никто и не жаловался. Один лишь Криденс, казалось, с грустью вспоминал уютную удобную постель, свою собственную комнату и огромный дом, который был практически полностью в его распоряжении. Ютиться худо-бедно с другими людьми Криденс успел научиться на войне. И тем не менее, между этими двумя ситуациями он видел огромную разницу. На войне он хотя бы видел смысл того, что происходит, видел цель, к которой идут солдаты, ради которой можно и потерпеть все лишения и неудобства. Теперь же Криденс не имел ни малейшего представления о том, что будет дальше, в ближайшем будущем, к чему они идут и какая цель преследуется их "избавителями от мучений". Кормили их первые несколько недель очень плохо. Не из жадности, конечно, и не из-за того, что продуктов было слишком мало, и их приходилось экономить. Из медицинских целей. Уже давно во время войны выяснилось, что людей, долгое время недоедавших, следует кормить понемногу. Чтобы организм постепенно вновь привыкал к нормальной пище. Еда, к слову, тоже была не самая лучшая. Но юноша старался даже лишний раз не вздыхать и уж тем более не жаловаться. Его же спасли из страшного плена! Свою тоску ему приходилось кое-как удерживать до ночи, до темноты, в которой никто не видел, как он сворачивался в своей крохотной постели, прижимая колени к груди, и мог несколько часов лежать и думать о том, что же сталось с его господином, пока его не захватывал в свои объятия сон. Как бы ему ни хотелось верить в чудо - было, кстати, вообще очень странно, что, несмотря на все кошмары, что он пережил, он еще сохранил способность мечтать и на что-то надеяться - он четко понимал, что больше никогда не увидит своего хозяина. В тот вечер ему столь уверенно сказали, что его господина больше нет, что надеяться на что-то было слишком наивно и нелепо. А уточнять что-либо Криденс не решался. Было бы слишком подозрительно. Ведь все старались как можно скорее забыть все ужасы, просто радоваться, что они это пережили. И один Криденс никак не мог заставить себя отпустить свою прежнюю жизнь. Скрипка оставалась его единственной радостью. Пока их перевозили с места на место, юноша не доставал ее. Слишком уж дорог его сердцу был этот инструмент, чтобы доставать его в такой мрачной, не самой приятной ему атмосфере. Но уже хотя бы то, что скрипка все еще была при нем, целая, сохраненная несмотря ни на что, придавало ему немного сил. Иногда он задумался, что стало с роскошным белоснежным роялем, что когда-то давно подарил ему Грейвз. Увезли ли его? Просто сломали, чтобы не оставлять такую изумительную вещь кому-то еще? Или и вовсе оставили его в доме, сочтя, что он слишком громоздкий, чтобы его кто-либо решил куда-либо вывозить? В этом плане "спасители" немногим отличались от "захватчиков". Вывезти старались как можно больше. Объясняя это все насущными нуждами. Новости до них доходили редко. Отчасти потому, что мало кто этими новостями интересовался. Отрывками Криденс узнавал, что фашистская Германия окончательно сломлена, добивают Японию. Устраивают грандиозный суд. Криденс очень сильно сомневался, что гуманный. И, когда все, наконец, хоть немного улеглось, им, наконец, было позволено вернуться домой. Если у кого-то вообще остался этот дом. *** Криденс неторопливо прохаживался по не слишком шумному кабаку, присматривался к посетителям, время от времени улыбаясь кому-то. Оценивал реакцию. Что он забыл в этом кабаке? Работал. Как только им разрешили вернуться домой, в полуразрушенные или разрушенные целиком еврейские гетто, он принял решение остаться в Берлине. Их, так сказать, конечной точкой, куда их привезли, был пригород Берлина. И Криденс довольно быстро определился, куда он хочет больше всего. "Домой" его не тянуло совершенно. Точнее, тянуло. Но несколько не в тот дом, куда ему было предложено вернуться. Сперва он обосновался в еврейской общине. Но довольно быстро понял, что это опасно для его собственной жизни. Нелепо было полагать, что его народ, который и так настрадался за долгие годы войны, теперь оставят в покое. Евреев презирали, притесняли, не упускали случая причинить им неудобства и неприятности, как-то поддеть. Слухи о том, что такое происходит по всему миру, доходили до Криденса. Кто-то не выдерживал и уезжал в поисках лучшего места. Кто-то менял имя, жил по поддельным документам и старался не особенно выделяться из окружения. Но бегать и скрываться по укромным уголкам ему самому уже ужасно надоело. По этой причине он ушел из района, где каждый день жил в ожидании нападок, оскорблений, постоянной тревоге за свою жизнь, и стал искать место, куда он, что называется, мог бы прибиться. Такое место для него довольно быстро нашлось, учитывая то, что он рассматривал все варианты. И нашел он именно такую работу, для выполнения которой требовалось то, что он лучше всего умел. Трогательного, симпатичного мальчишку со скрипкой взял к себе хозяин трактира. Условия Криденса полностью устраивали. Он то играл на скрипке, то на других инструментах, обеспечивая посетителей красивой живой музыкой. Время от времени - совсем не часто - он удовлетворял "особые потребности" гостей, что останавливались в комнатах на втором этаже. В общем, действительно, он делал именно то, что получалось у него лучше всего. Взамен он получал небольшую, но все же свою комнату, еду, вполне хорошую, и немного денег. В основном Криденс тратил их на одежду, какао и иногда баловал себя книжкой. Откладывать на что-то большее он пока не видел смысла. Да и на что? На свою квартиру? Дом? У него и так был свой угол. Да и работать он так мог еще довольно долго. К тому же, на жизнь того, что он получал, ему вполне хватало, но вот копить на что-то серьезное пришлось бы долго. Так что ни в чем, кроме сиюминутных нужд, он необходимости пока не видел. В кабаке, как и обычно было не слишком людно. И это была одна из причин, по которой Криденс был не прочь работать здесь. На первый взгляд, никто в его компании не был заинтересован, и юноша решил немного поиграть на скрипке. Для души, для того, чтобы привлечь к себе немного внимания, да и просто чтобы не ходить без дела. Он взял скрипку, вставая на свое привычное место, и стал играть, отпуская свои мысли в полет вслед за льющейся музыкой. Так у него всегда получалось играть лучше, чем если бы он был полностью сосредоточен. И все же, как же его продолжала спасать музыка. Та самая скрипка, с которой он выходил на сцену, еще будучи маленьким невинным и наивным мальчиком, стала ему, пожалуй, самой родной и милой сердцу вещью на свете. - Криденс, - вдруг услышал он, но не отвлекся. Голос даже показался ему знакомым, поэтому он списал это на то, что слишком задумался, замечтался и дал волю чересчур разыгравшемуся воображению. К тому же, он работал все еще под вымышленным именем - было несколько проще жить, когда ничего не связывало с прошлым - и вряд ли кто-то мог окликнуть его на самом деле. - Криденс, - это прозвучало уже куда более громко и требовательно, так что ему пришлось отвлечься, чтобы понять, что происходит. Он закончил играть, склонил голову, неторопливо убирая скрипку, затем поднял взгляд и обомлел. В паре шагов от него стоял Грейвз, скрестив руки на груди и пристально смотря на него. Когда юноша, наконец, изволил обратить на него внимание, он усмехнулся. Найти Криденса было чрезвычайно сложно. Сперва требовалось, грубо говоря, спасать свою шкуру. Скрываться. Подделывать документы. Искать такое место, где его точно не найдут, не тронут, пока все не уляжется. Несколько месяцев он провел в Испании. В планах на ближайшее будущее у него было бежать в Южную Америку и относительно спокойно прожить там остаток своих дней. Но, когда он хоть немного успокоился, уладил все свои дела, у него появилась шальная мысль хотя бы попробовать отыскать своего мальчишку. Он знал, что идет на огромный риск, но одновременно с этим понимал, что одинокими вечерами, быть может, будет жалеть об упущенной попытке. Было трудно. Но, к счастью, остались некоторые связи. Ему удалось поднять списки евреев, которых вывозили из лагерей. При первом беглом просмотре никакого Криденса не обнаружилось. Пришлось искать более тщательно. Наконец, его перерывание списков дало свои плоды - на одном из листов с именем сестры Криденса значилось странное имя. Без фамилии. Конечно, сразу же заниматься этим странным человеком он не стал, но, поизучав еще немного эти списки, понял, что ничего лучше он не найдет. Да и было у него все же какое-то совершенно особенное чутье, что не раз его спасало. Дорога, как назло, привела его в Берлин, из которого он с таким трудом сбежал. Зная характер Криденса, Персиваль предположил, что даже если его поначалу и занесло в еврейский район, то долго он там не продержался. Правда, с чего начать свои поиски и куда идти, он пока не знал. Да и опасно было просто соваться куда попало, учитывая то, кем он являлся. Так что Грейвз решил остановиться в каком-нибудь неприметном, но относительно хорошем местечке. И, если честно, кто бы рассказал ему, он бы ни за что не поверил, что такие совпадения бывают в реальной жизни. Шагнув в кабак, он услышал скрипку. И это отчего-то откинуло его на многие, многие годы назад, когда он впервые в огромном концертном зале увидел мальчика на сцене, которая была слишком большой для этого хрупкого создания. Мальчика, который, как оказалось впоследствии, незаметно и неуловимо для него самого перевернул весь его привычный уклад жизни. Для полноты картины не хватало только поющей девушки. Впрочем, уже тогда она казалась ему лишней. Когда осталась только скрипка, мелодия стала еще прекраснее. Она стала совершенной. - Мой господин, - совсем тихо произнес он, приблизившись к Грейвзу. В руках, как и когда-то давно, он сжимал видавший виды футляр от скрипки. Но Персиваль не сомневался, что скрипка в нем все еще в идеальном состоянии. По растерянному взгляду широко распахнутых горящих глаз Криденса становилось ясно, что в его голове носится миллион мыслей и вопросов, но он не знает, что спросить первым, да и стоит ли спрашивать вообще. Грейвз усмехнулся и, не утерпев, растрепал так и не остриженные кудряшки юноши. Договорившись с хозяином кабака о комнате с большим креслом и услугах Криденса, Персиваль отправился вместе с ним наверх. Казалось, впервые их обоих, скрывавшихся, живших под вымышленными именами, ничуть не пугала перспектива, что вечер будет насыщенным и долгим. Как когда-то.