Io ti penso amore

Обстановка, сложившаяся в последнее время, категорически не нравилась Криденсу. Хотя, наверное, такая ситуация в принципе мало кому могла понравиться. Во всяком случае, точно не им. Удобно такое положение дел было исключительно их врагам. Фюрер уже довольно откровенно сдавал позиции и проигрывал войну. Надежда на то, что ситуация вдруг переменится и удача вновь будет на их стороне, становилась все призрачнее и таяла буквально на глазах. Наблюдая за головокружительными успехами Советского Союза, к нему в той или иной мере присоединились многие могущественные державы, до этого предпочитающие держаться в стороне от прямых выступлений. И презирать их за это можно было сколь угодно долго, но в войне это не помогало. Даже обычные поставки оружия существенно помогали войскам противника держаться и дальше, что уж говорить о том, что должны были открыться новые фронты. Войска Фюрера все активнее вытеснялись с занятых ими в ходе войны территорий. И это тоже играло свою роль. До этого притесненные, без всякой надежды на спасение и хорошую жизнь народы видели, что освобождение уже близко. И это поднимало их боевой дух. Глубоко в душе Криденс поражался порою тому, сколько может сделать человек, на какие невероятные подвиги он способен, когда ему дают надежду. Даже, когда у него нет больше ничего. Лишь одна надежда сподвигала людей на вещи, казалось, совершенно немыслимые. Но восторгов такой непоколебимостью и стойкостью он предпочитал открыто не выражать. Его самого, его хозяина и все высшее командование заботили совершенно иные проблемы. Криденс прекрасно знал о том, что в последние недели, когда положение становилось все более отчаянным и безнадежным, начался вывоз пленных. Сперва их вывозили с территорий, где был больший риск освобождения, после уже стали заниматься всеми прочими лагерями. На очереди был, разумеется, и лагерь при поместье Грейвза. Криденс, разумеется, старался всячески отгородить себя от того, что там происходило, но выходило это у него очень плохо. Обессиленные, уставшие, измученные ужасными условиями и вечным страхом, многие все равно хотели жить. Наверное, по той же причине они не набрасывались на офицеров в начале, когда их только вели в лагеря. Хотя Криденс этого не понимал. Их всегда было больше. Реши они наброситься на офицеров всем скопом, наверное, даже больше чем половине схваченных удалось бы бежать. Но смельчака не находилось. Всех сковывал животный страх. И они покорялись, надеясь на то, что просто еще хоть какое-то время будут жить. Теперь же становилось ясно, что увозят их явно не для того, чтобы отпустить. И люди, отчаявшиеся, вымотанные заточением, просто хотели жить. Хотели получить хотя бы шанс на то, чтобы продолжать жить. И накидывались на своих мучителей в совершенно нелепых попытках вырваться на волю. Каждый день, что пленных евреев перевозили, сопровождался криками, плачем и выстрелами. Ругательствами солдат, проклятиями на родном языке. И выстрелами, что были слышны отовсюду. И с каждым днем их становилось все больше. С пленными не церемонились. Все равно было совершенно очевидно, что увозят их с одной целью - чтобы убить. Чтобы они не доставались врагу. Чтобы их никто не освободил. Так какая разница - умрут они прямо на этом самом месте, или промучаются еще какое-то время? В такие моменты, как только Криденс слышал, что начинается вывоз очередной партии, он забивался в угол своей комнаты, прижимал колени к груди и зажимал руками уши. Несмотря на то, что уже мало что связывало его с этими пленными, ему было больно и страшно. Больно за них, за свой народ, и страшно, что скоро настанет и его черед. Пожелает ли Грейвз оставить его при себе? Или сочтет, что и в голове Криденса может зародиться идея об освобождении, и решит, что его ручной мальчик не должен достаться больше никому? Он надеялся, что, раз уж Грейвз каждый раз после того, как завершалась погрузка и уборка тел, приходил к нему, садился рядом, позволял Криденсу крепко обнимать его, и успокаивающе гладил по спине, его такая участь не коснется. Ведь вряд ли Персиваль стал бы так возиться с ним, если бы решил отправить его вслед за его родными. Впрочем, о своей семье Криденс спрашивать так и не стал. Подсознательно он догадывался, что просто не хочет это знать. Пережили ли они заточение в этом лагере? И, если они все же остались живы, что их ждет теперь? Догадываясь, что жить с этим ему будет в разы тяжелее, чем с неведением, Криденс выбирал незнание. А Грейвз никогда не настаивал на том, чтобы посвятить его в дела и планы относительно пленных, тоже, очевидно, считая, что его мальчику эта информация ни к чему. И все же юноша все чаще ловил себя на мыслях о том, что его ждет. Перспективы со всех сторон были безрадостными. Он догадывался, что, даже если Персиваль решит оставить его, будущее его все равно ждет далеко не самое радужное. Конечно, он хотел быть с мужчиной. Но нелепо было надеяться, что все закончится, и их просто возьмут и оставят в покое. Нет. Так не бывает. Это Криденс уже давно успел уяснить, проглатывая один за одним трактаты по истории. Проигравших никогда не отпускают. Проигравших судят, казнят, держат в заточении. Но уж точно не отпускают. Что их может ждать? В лучшем случае жизнь в постоянных бегах. Если они успеют вовремя скрыться. В худшем же, Грейвзу, как человеку, занимающему не последнюю должность, непременно грозит суровая расправа. Из самых благоприятных перспектив - он какое-то время проведет в тюрьме и выйдет. Но все же Криденсу казалось, что на такое великодушие рассчитывать бесполезно. Да и что тогда станется с ним? Даже если их разлучат на время, куда он пойдет? Жить в постоянном страхе и вечном ожидании беды было невыносимо. Но иного выбора у него просто не было. Спасали его лишь вечера, которые Персиваль мог проводить с ним. Беседы, прикосновения теплых рук, взгляд хорошо знакомых карих глаз - уже давно не пристальный, не пронизывающий насквозь - все, что оставалось Криденсу. И это было единственное, за что он цеплялся, чтобы не сойти с ума от того, что жил он, пытаемый тревогами и страхами. Доходило до того, что, когда Грейвз уезжал на несколько дней, он то и дело подскакивал ночами от кошмаров и пугался любого шороха. Сам себе он напоминал испуганного зверька. И в любой момент он был готов сорваться с места и бежать. Если бы он еще только знал, куда. *** Криденс уже в который раз подскочил среди ночи и сперва было подумал, что ему приснился очередной дурной сон. Однако шум никак не желал утихать, и ему пришлось осознать, что что-то действительно происходит. На самом деле пришла беда. Несколько минут он просто сидел на постели, смотря прямо перед собой и тяжело дыша. Он чувствовал, как в нем все буквально леденеет и замирает, а давящее чувство страха не дает нормально вздохнуть. Персиваль как назло уехал еще два дня назад, и в поместье, казалось, не осталось никого, кто мог бы ему помочь. Кое-как убедив себя, что он должен взять себя в руки хотя бы ради Грейвза, ради одной надежды на то, что может увидеть вновь своего господина, Криденс собрался. Он тихо поднялся и стал одеваться, прислушиваясь и стараясь понять, что происходит. В доме для столь позднего часа царил невиданный гул. Выглянув в коридор, Криденс заметил, что слуги хватают все ценное, что попадается им под руку, и бегут наружу. Он попытался перехватить пару человек, но те лишь отмахнулись от него, не желая задерживаться и рисковать своей жизнью ради какого-то там мальчишки. Несколько раз Криденс глубоко вдохнул. Кто бы только знал, как сильно в эти моменты ему не хватало спокойного, уверенного в себе Персиваля. Он бы прикрикнул на всех, мигом бы восстановил в доме порядок и со всем бы разобрался. А кто станет слушать его? Криденс дернулся и инстинктивно вжался в стену, когда с улицы послышались звуки выстрелов. Что же там происходит? Подходить к окну было опасно, Криденс это понимал. Пуля могла легко угодить в окно, и тогда его любопытство ничем хорошим для него бы не обернулось. Бежать уже тоже было поздно. Высунуться на улицу, когда там идет перестрелка, было равносильно самоубийству. Криденс торопливо вернулся в свою комнату, взял футляр со скрипкой - ничего более ценного у него не было - и привычно сжался вместе с ним в углу, пытаясь угадать, что происходит, и когда это может закончиться. С улицы доносилась брань немецких офицеров и крики на языке, незнакомом Криденсу. Он не сомневался, что где-то уже слышал его, но не мог разобрать ни слова из того, что кричали те, кто на них напал. Да в таком шуме и знакомые слова разбирались им с огромным трудом. Он не знал, сколько так просидел в своем углу, но, когда все стихло, и, наконец, воцарилась тишина, он подумал, что просто оглох от выстрелов, а сражение на самом деле продолжается. Сомнения развеяла лишь распахнувшаяся входная дверь. До него вновь донеслись переговоры на том странном языке, и он услышал, что нападавшие обыскивают дом, осматривая все комнаты и переворачивая все на своем пути. Он еще сильнее вжался в свой угол, до боли стискивая пальцами футляр, когда дошла очередь и до его комнаты, и дверь с шумом распахнулась. - Эй, тут мальчишка! - Криденс ощутимо напрягся. Хотя бы потому, что не понимал, что было сказано. Никакого доверия этот человек в смутно знакомой военной форме ему не внушал. И самое страшное, Криденс не представлял, чего ему ждать, но точно знал, что его никто не спасет. Он еще сильнее зажался, когда к этому мужчине присоединились еще пара солдат. - Поговори с ним. Может, он по-немецки шпарит, - обратился он к одному из своих товарищей. - Ты еврей? - один из новоприбывших прошел в комнату, внимательно смотря на Криденса. Юноша лишь неуверенно кивнул, глядя на незнакомца с опаской. - Что ты здесь делаешь? Криденс замолк, сосредоточенно прокручивая у себя в голове роящиеся мысли. Он пытался понять, что нужно ответить на этот вопрос, чтобы ему не причинили вреда. Если, конечно, тот вариант, что его отпустят с миром, был опционален. Во всяком случае, это были явно враги. Только вот, пришли они освобождать, или мстить? Нет, он решительно не знал, как нужно вести себя с этими людьми. - Ты меня понимаешь? - отреагировал мужчина на его затянувшееся молчание. - Да. Простите, - срывающимся от волнения голосом произнес Криденс. Вроде пока эти солдаты выглядели не слишком угрожающе. По крайней мере никто его не хватал нетерпеливо, и не волок на улицу, чтобы расстрелять. - Я... Меня заставляли играть на скрипке. Герр Грейвз держал меня здесь для этого, - робко сказал Криденс, молясь про себя, чтобы этот ответ был правильным. И вроде он вполне устроил солдат. - Что там у тебя? - мужчина кивнул на футляр, и Криденс невольно прижал его ближе к себе. - Скрипка, - еле слышно отозвался он. Как же ему не хотелось, чтобы ее все же отобрали. Ему ведь удавалось беречь драгоценный инструмент так долго! - Дай, - мужчина потянулся и сжал пальцами футляр, но Криденс от испуга вцепился в него еще сильнее. Сзади послышались смешки солдат, наблюдавших за этим. - Да не бойся, верну. Мы не немецкие свиньи и пришли не грабить, - юноша отпустил футляр, понимая, что его все равно отберут, и уставился на своего предполагаемого спасителя. К счастью, тот действительно, убедившись, что в футляре лишь скрипка, вернул его Криденсу. - Поднимайся, пойдешь с нами. Криденс покорно встал на ноги и, немного пошатываясь и все так же прижимая футляр к себе, словно какое-то сокровище, в сопровождении солдат спустился вниз. В гостиной вовсю хозяйничали "спасители", заметил он и некоторых слуг, которые то ли не успели убежать, то ли не пожелали этого сделать и остались защищать поместье. Безуспешно. Тот человек, который беседовал с ним, подозвал кого-то, и к ним поспешил приблизиться еще один солдат, в руке которого был блокнот. - Мы нашли этого мальчика здесь. Говорит, что играл на скрипке. Запиши его, - то ли из уважения к Криденсу, то ли, чтобы не пришлось несколько раз объяснять, произнес он, и отправился дальше, оставляя Криденса на попечение своего подчиненного. - Записать? - робко переспросил юноша, глядя на солдата, открывающего блокнот. - Это чтобы ты мог найти своих родных, если они выжили. Ну или они тебя. Мы составляем списки освобожденных, - изволил объяснить его новый собеседник. - Скажи мне свое имя и фамилию. Криденс вновь замялся. Найти своих родных, если они живы. Хотел ли он это? Определенно, нет. Он ненавидел себя за это, но он не хотел вновь воссоединиться с семьей. Он хотел быть с Грейвзом. Его настоящая семья давно перестала быть его миром, но признаться в этом не мог. На него и так смотрели с некоторым подозрением. Спасало его лишь то, что он был искренне перепуган, и за последнее время из-за нервов достаточно исхудал, чтобы сойти за мученика. - Цаацуим, - игрушка, вот кем он был. К счастью, мужчина не знал его родного языка, и просто записал это странное имя. После выжидающе посмотрел на Криденса. - Я не помню свою фамилию. Простите, - тихо произнес он, опуская взгляд. - Что же тут с тобой творили? - солдат вздохнул, и Криденс едва сдержался, чтобы не посмотреть на него с изумлением. Грейвз бы расхохотался. Да и сам Персиваль ни за что бы не купился на это представление. Кстати о его господине... - А Герр Грейвз?.. - Криденс прикусил губу, не зная, как лучше спросить. - Нет больше твоего Грейвза, не переживай. Больше он тебя не тронет. Никогда, - уверенно произнес мужчина и хлопнул Криденса по плечу. Криденс буквально замер. Он догадывался, что от него требуется хоть как-нибудь отреагировать, но он не мог себя заставить. Персиваля больше нет. Эти слова не укладывались в его голове, он не хотел в это верить. Более всего ему хотелось сейчас проснуться, понять, что это был сон. Еще лучше проснуться рядом с Персивалем и крепко обнять его. Юноша почувствовал, как в горле встал неприятный ком, а глаза заблестели. - Чего ты плачешь? Радоваться надо, - превратно истолковав его замешательство, сказал солдат и потрепал Криденса по волосам. Почти как делал это Грейвз. Словно в тумане Криденс проследовал за своим сопровождающим и сел в указанную машину, крепко обнимая футляр. Куда его повезут, ему уже было совершенно наплевать.