Пламя

Буквально спустя неделю после праздника Марго и трагической гибели Шарлотты, королева-мать вечером устроила у себя приём. Организовывала она их достаточно часто, и все с радостью на них приходили, поскольку именно здесь можно было обсудить все последние новости и посплетничать. В отличие от развлечений, устраиваемых Маргаритой, здесь всё проходило достаточно чинно, спокойно и имело весьма интеллектуальный характер. Придворные играли в карты, беседовали или же слушали какого-нибудь пришедшего к ним поэта. В этот день на повестке дня оказались вновь усложнившиеся отношения с гугенотами, которые были таковыми ещё с зимы. Ситуация во Франции никогда не была спокойной. После Варфоломеевской ночи всё были уверены, что теперь гугеноты обезврежены и ещё долго не смогут ничего предпринимать против католиков, но это было большим заблуждением. Поспешно они начали вновь собираться, укрепляться готовиться к противостоянию. Король Наваррский вместе с принцем Конде находились в Лувре, но, как позже выяснилось, их командование не очень-то и требовалось протестантским войскам. Нашлись другие командиры. Ещё зимой этого года начались волнения. Гугеноты в открытую заявили, что они поставили себе новую цель – смену династии. Это было просто возмутительно. Король и двор, разумеется, были поражены. Столица гугенотов Ла-Рошель отказалась впускать в город губернатора Бирона, направленного Карлом. Это уже был вызов. 11 февраля король отправил туда войска, которыми командовал герцог Анжуйский. Но успеха эта кампания не имела, безуспешные попытки штурма крепостных стен ни к чему не привели. Осада закончилась буквально через пару месяцев. В апреле все её участники уже вернулись ко двору, поэтому все они и были на празднике Марго, о котором говорилось раньше. Однако всем было ясно, что это лишь краткая передышка. Должно быть, религиозные распри в ближайшее время не оставят в покое Францию. Когда у Анри кто-то из придворных спросил, что он об этом думает, король Наваррский лишь пожал плечами, сказав:"Я теперь католик, так что не имею к этому никакого отношения и, право же, мне ничего об этом не известно". Он сказал это с таким безразличием, что Марго, стоящая рядом, едва подавила гордый возглас. Кажется, её муж полностью овладел умением врать и скрывать свои истинные чувства. Что на самом деле он об этом всём думал – неизвестно было даже ей. – Отлично справляешься, – шепнула она ему, когда пытавшийся подловить его придворный отошёл. – Стараюсь, – вздохнул Анри. Ему всё ещё было тяжело из-за смерти Шарлотты, но Марго старалась его поддерживать. Они не говорили о той ночи в его покоях, оставив это там, в комнате полной их боли и отчаяния, на холодном полу, возле кровати залитой кровью. Выйдя оттуда, они снова были лишь друзьями. И сейчас эта дружба – то, что помогало им справляться с обступающими их опасностями и трудностями. В это время в другом конце салона герцог Анжуйский беседовал с королём. При этом разговоре принц постоянно хмурился, а Карл кидал на него высокомерные взгляды. Речь шла о Польше. Тема, которая уже полгода преследовала Генрике и стала его навязчивым кошмаром. Идея Карла посадить его на польский престол не слишком прельщала. Конечно, королевский титул ему бы не помешал, но уезжать в какую-то Польшу! – Мне кажется, ты пытаешься от меня избавиться, – тихо заметил Анжу. – Не всё крутится вокруг тебя. Я делаю это из политических соображений, – так же тихо отвечал король, чтобы никто не слышал их разговора. – Почему бы тебе не отправить Франсуа? – Он ещё ребёнок! Какой из него король? – фыркнул Карл. Это была правда. Алансон явно не производил впечатление человека, который способен править. Генрике продолжал хмурится, кидая на брата недовольные взгляды. И тут, Карл неожиданно закашлялся, поспешно выхватывая из рукава платок. Все уже заметили, что король много кашляет в последнее время. Поначалу герцог Анжуйский не предал этому значения. Но, когда у короля прошёл этот приступ и он отнял платок ото рта, взгляд принца случайно упал на ткань. И он был поражён, когда увидел на ней несколько капелек крови. – Это же... – Молчи, – резко оборвал его Карл. – И никому не слова. Даже не думай, что это серьёзно. И не надейся, я не собираюсь умирать, а ты не станешь королём Франции, так что тебе следует отправляться в Польшу! Выпалив всё это со смесью агрессии и отчаяния в голосе, он поспешил развернуться и направиться к игорному столу, оставляя брата недоумённо смотреть ему вслед. *** Этот кабак неподалёку от Лувра был местом, которое когда-то давно Генрих несколько раз посещал во время своих пребываний при дворе. Здесь вряд ли можно было встретить знакомых, поскольку место было достаточно тёмным и не очень-то изысканным. Грузный трактирщик держал это заведение, наживаясь, в основном, на весьма сомнительной клиентуре, которая щедро платила за то, что здесь они могли укрыться от кого нужно. Гиз, разумеется, присутствовал тут инкогнито. Он специально надел самую простую одежду, направляясь сюда, и надвинул на глаза шляпу. Причиной его похода в столь неблагополучное место была элементарная необходимость посидеть в одиночестве. Ему вдруг захотелось на краткое время побыть не пэром Франции, а просто человеком без имени и титула, у него возникла жажда остановиться, подумать, разобраться в себе. Мысли сбивались, образовывали полнейшую неразбериху. Генрих запутался. Сейчас, сидя за самым дальним столом в полном одиночестве, точнее, в компании бутылки Бордо, он позволил себе даже усомниться в правильности своих поступков, которые он совершал за последние полгода. В ночь святого Варфоломея началось нечто странное. Убив Колиньи, он будто что-то убил в себе. Если раньше он нередко задумывался о справедливости, правильности каких-либо поступков – сейчас герцог был способен размышлять лишь о выгоде и личных устремлениях. После избиения протестантов его власть окрепла. Об этом он говорил с дядей, который после бойни незамедлительно явился в Париж. Генрих видел бессилие Валуа, осознавал собственное превосходство и в его голове и созданиях его ближайших сподвижников, в первую очередь, в лице его собственной семьи, начали возникать идеи о полной власти, о престоле Франции. А почему бы и нет? Амбиции этого рода были безграничны, амбиции были у них в крови. Но нынешнее их положение обусловливалось и тем, что эти амбиции постепенно начинали воплощаться в жизнь. Но сколько уже жизней пришлось загубить! А ведь это только начало пути. Но самым странным было то, что, при этом, Генрих ничего не чувствовал. "Я стал чёрствым", – пришёл к выводу он. И впрямь, никакого раскаяния, сожаления. Возникало желание хоть что-нибудь почувствовать, но не получалось. Быть может, в своих последних словах умирающий Колиньи проклял его душу. Но это же вздор! Проклятий не существует, в них верят только глупцы. К тому же, если бы они существовали, давным-давно все они погибли бы от этих проклятий, что Гизы, что Валуа. Генрих резко встряхнул головой. На самом деле, он уже устал размышлять. В конце концов, это ведь ни к чему не приведёт. И тут, прямо над ним раздался знакомый голос: – Сударь, вы случайно не... Герцог вскинул голову и встретился взглядом с Франсуа. – ...Это действительно вы, – тотчас хмыкнул принц. – Так я и думал. Гиз иронично изогнул бровь. – Неужели я настолько узнаваем? – Вполне. Ваш внушительный рост и аристократическую осанку скрыть сложно. К тому же, ваши волосы выбиваются из под шляпы, а среди именитых французских дворян блондинов куда меньше, чем брюнетов. И вам совершенно не обязательно было надевать на себя это, – он окинул взглядом его совершенно не придворный костюм. Сам же принц был одет без лишней пышности, но и в том, что не скрывало его высокого положения. – Хотя, – продолжал он, – ваша популярность, в последнее время, будет, пожалуй, побольше моей. Так что пытаться оставаться неузнанным – это, по большей части, ваша забота. Генрих лишь рассмеялся над этой остротой. – Что ж, – промолвил он, – раз уж мне не удалось сохранить своё инкогнито и моё одиночество оказалось нарушенным, не желаете ли вы ко мне присоединиться? – Не сказал бы, что питаю к вам искреннюю нежную привязанность, – честно признался герцог Алансонский, – однако вас я хотя бы знаю, в отличие от людей, сидящих за другими столами. Поэтому я приму ваше приглашение. Эта искренность, которой не хватало остальным Валуа, привлекала Гиза с принце. Он постоянно говорил то, что хотел и его не волновало, причинит это кому-то неприятные ощущения или же нет. Он любил пускать остроты в сторону людей, не заботясь о впечатлении, которое после этого оставляет. Франсуа уселся на скамью напротив своего неожиданного компаньона на ближайшее время, укладывая на стол шпагу рядом со шпагой герцога. Времена были неспокойные и мужчины дворянского происхождения не могли позволить себе выходить из дома без оружия. Трактирщик, завидев явно знатного господина, но особенно не вглядываясь в его черты, из-за чего он не узнал брата короля, которого, как и всякому простому человеку, ему доводилось видеть лишь на улицах в процессиях, поспешил подойти и учтиво поинтересоваться, что он желает. Франсуа, ничуть не стремясь к необычности, заказал мясо с вином. Когда трактирщик ушёл, между ними повисло молчание. Герцог Алансонский взглянул на Генриха, который в очередной раз наполнял кубок вином. – Путешествие Пантагрюэля к божественной бутылке? – насмешливо охарактеризовал он. – Примерно так. Надеюсь, мне бутылка скажет то же, что и Пантагрюэлю, поскольку сейчас, признаться честно, это единственное, чего я желаю.* – А как же великие свершения? – Подождут, – пожал плечами Гиз. – Что же привело вас сюда? – поинтересовался он. – Видимо, то же, что и вас. Топить боль в вине в Лувре было бы как-то неловко. Кабак для этого использовать лучше. В его словах была доля истины. Но Генрих удивился другому. – Боль? Но по вам не скажешь, что вам больно. – Возможно. В таком случае, мне просто скучно. Из-за этого я и пытаюсь испытывать хоть какие-то чувства, будь то боль, будь то радость. Его философствования прервало то, что симпатичная дочь трактирщика принесла ему его заказ. Улыбнувшись ей, Гиз шутливо ущипнул её за талию, а она с громким смехом поспешила скрыться, попутно изображая смущение. Франсуа закатил глаза. – Даром времени не теряете. –Тоже пытаюсь найти способность чувствовать, – задумчиво признался Генрих. – Видимо в наше время она стала редкостью. – И что же, вам тоже скучно? – Нет, мне пусто. И новый глоток вина, который, увы, даже не отнимет трезвого сознания. Но всё через какое-то время начинает действовать. Так и алкоголь, наконец, ударил ему в голову. К тому времени, его собеседник уже расправился со своим ужином и опять зевал от скуки. – Марго меня не простит, – смотря в пустоту вдруг ни с того ни с сего произнёс Генрих. Он не имел привычки разбалтывать всем вокруг, что у него на уме, но Франсуа казался не всеми. – Ага. Не простит, – кивнул принц, ничуть не удивляясь этой прозвучавшей ни к месту фразе. – Уйдёт к Наваррцу? – Уйдёт. Анрио мил. Алансон не знал ничего о том, что происходило между сестрой и её мужем, но беарнец, по крайней мере, был его другом и казался человеком, достойным Маргариты. – Как можно уйти к нему? Он же провинциал! И от него наверняка воняет чесноком, – фыркнул Гиз. – Да нет. Это неправда, – разубедил его Франсуа. – И всё же... Нет, она от меня к нему не уйдёт! – Значит, уйдёт к кому-нибудь другому. – А есть варианты? Непонятно, с чего вдруг вообще они завели о ней разговор. Но у Генриха это было наболевшим, а Франсуа было всё равно о чём беседовать. – При дворе много молодых людей, – озвучил он свои наблюдения. – Хм... Ну, скажем, за ней ухаживал господин д'Эпернон. Вы не заметили? – Что?! – Как вы не наблюдательны! – Это тот самый пёс герцога Анжуйского? Не смешите меня! Вы видели его? – Но есть и птица покрупнее. Как вам сам герцог Анжуйский? Подобной глупости Франсуа сам от себя не ожидал, но оправданием ему служило то, что он был пьян. – Нету. Он скоро будет в Польше. Улетает ваша птичка. – Ах да... Совсем забыл. – А вы что же? Ревнуете собственную сестру к вашему же брату? – Я? А что если и так? Вы разве не ревнуете? – У меня есть причины. – А у меня нет? – Вы её брат. – Герцог Анжуйский тоже. На самом деле, принц, конечно, ревновал, но в другом смысле. Помыслить о кровосмешение с собственной сестрой он и не думал. – Да что же за семейство у вас такое?! – вскричал Гиз, достаточно громко, чтобы несколько человек к нему обернулось. – Полно вам, герцог. Я вас успокою, – тихо ответил ему Франсуа. – Ко мне Марго можете не ревновать, она моя сестра и только. Хотя... Теперь вы вообще можете ни к кому её не ревновать. Сами же говорите, что она вас не простит. Но Генрих, как ни странно, в глубине души всё ещё не терял надежду. – А всё-таки она вернётся. – Ага, – скептически хмыкнул Алансон. Вскоре возле их стола возникло несколько девушек определённой профессии, которые наперебой начали зазывать господ провести вечер в их компании. Франсуа брезгливо поморщился. Уличные девки его не интересовали. А вот Гизу было всё равно. После Марго все женщины казались ему абсолютно одинаковыми, будь то придворная красавица или же самая обычная куртизанка. Всё равно ведь натура каждой из них одна. Недолго думая, Генрих выбрал двух, потратив на это буквально пару секунд, отмечая тех, кто был покрасивее. – Это так вы собираетесь возвращать мою сестру? – осведомился Франсуа. – Нет, такие у меня способы пытаться что-нибудь почувствовать. И вам советую. – Пожалуй, воздержусь, поскольку заранее знаю, что это не сработает. – Значит, я всё ещё сохраняю наивность. Что ж, вспомню старые-добрые времена, – фальшиво рассмеялся Гиз, встав, взяв двух девушек за талии, приказывая трактирщику выделить ему наверху комнату, на прощание кивнул принцу и удалился, оставляя того в одиночестве. – Редкостный придурок, – философски изрёк Франсуа. *** – Польша, чёрт бы её подрал! Польша! Это вообще где?! – негодовал Генрике, как загнанный зверь ходя по кабинету матери. Она устало откинулась на спинку кресла. Её сын обычно был невозмутим и спокоен, но если уж у него случались приступы ярости – это происходило долго и громко. – Здесь, – ткнула она пальцем в карту. Разумеется, он знал, где Польша. – Это же на севере. Я там замёрзну, заболею и умру! И меня даже не похоронят в Сен-Дени! – Успокойся ради всего святого, – закатила глаза она. – Ведёшь себя, как капризный ребёнок! – А что мне ещё остаётся делать? Кстати! – принц резко остановился, а потом, стремительно подойдя к столу, бросил на него небольшой портрет. – Вы это видели? Королева-мать взяла в руки миниатюру, чтобы рассмотреть её поближе. На ней была изображена женщина средних лет, абсолютно некрасивая, художник даже не приукрасил её огромный нос. – А это, матушка, моя будущая жена! – зло выкрикнул он. – Вы только подумайте! – Это и есть Анна Ягеллонка? – подняла удивлённый взгляд Екатерина. – Она страшная и старше меня на двадцать восемь лет, – капризно отозвался Анжу. Королева задумалась. Эта идея с польским престолом для него возникла не так давно. В Речи Посполитой бездетным умирал Сигизмунд II Август — последний король и великий князь из династии Ягеллонов. У него была незамужняя сестра Анна, брак с которой теперь давал её мужу польский престол. Несмотря на то, что Польша располагалась далеко и имела не очень-то большую территорию – это всё же было какое-никакое королевство. И французскому принцу, разумеется, в числе первых предложили Анну. Сделка эта была достаточно выгодной. К тому же, Карл, кажется, был не прочь отправить "любимого" брата подальше. Он и раньше был не слишком с ним дружен, а теперь ещё и злился за то, что произошло в Варфоломеевскую ночь. К тому же, в герцоге Анжуйском он всегда видел для себя угрозу. Тот был талантливее короля, его любили люди, памятуя о тех днях, когда он блистательно руководил войсками, его утончённостью и элегантностью восхищались придворные, ему, в конце концов, безраздельно доверяла мать. А что кроется в глубине его тёмных глаз – никогда было не разгадать. Мало ли что он может замышлять? Екатерину же тешило то, что её сын может стать королём. Пускай даже не Франции, но Польша – это лучше, чем ничего. Однако Генрике так не считал. – Я туда ни за что не поеду! – заявил он. – Но, послушай, мы ещё ничего не решили, – попыталась успокоить его Екатерина. – Вы? Не решили?! А вам не кажется, что здесь нужно спрашивать моё мнение! Несмотря на то, что Анжу больше всех прочих детей понимал её, он же единственный и мог вывести королеву из себя. Она встала из-за стола и подошла к нему, становясь вплотную. Взгляд её горел негодованием. – Ты можешь, наконец, понять, что речь здесь не о твоём досуге, а о политике? Ты же всегда так здраво мыслишь, когда дело касается других! Так почему бы не сохранять рассудок, когда речь идёт о тебе? Не женись на этой женщине, если не хочешь! В конце концов, сначала тебя назовут королём, а брак – это уже потом. Мало ли что может случиться между этими двумя событиями. Всё это не важно! Главное сейчас для нас – это не отдавать Польшу Габсбургам. Среди претендентов на престол есть и их сторонники. А сейчас и без того половина Европы под их властью. Франция не должна допустить их усиления! Медичи говорила пылко, схватив его за руку, смотря прямо в глаза. Генрике понимал, что она действительно говорит о важных вещах, также осознавал и то, что ведёт себя глупо. Но он отчаянно не хотел покидать Францию. Резко меняя тон, он взял мать за плечи. – А как же вы здесь останетесь? – тихо промолвил он. Екатерина точно не знала играет он сейчас или говорит искренне. Но она почувствовала, что в горле возникает столь непрошенный в данный момент комок. Она не может позволять себе слабости! – Справимся как-нибудь, – поспешно отвернулась она. Молодой человек слегка усмехнулся. Женщины, даже самые коварные, не умеют скрывать свои чувства. Он отошёл на несколько шагов, собирая в хвост рассыпавшиеся по плечам волосы. Екатерина обернулась к нему в этот момент и отметила про себя, как он всё-таки красив. Анжу, как и Марго, унаследовал лучшие черты Валуа – предельно бледную кожу и гладкие тёмные волосы. От неё же самой им обоим достался ровный тонкий нос и аккуратные чётко очерченные губы. Но, в отличие от Маргариты, у Генрике были ещё и глаза матери. Тёмные, глубокие, с едва заметными золотистыми вкраплениями. Она медленно подошла к нему и нежно провела ладонью по щеке. Потом кончики её пальцев коснулись серьги в левом ухе. Надо же, кажется, раньше её не было. – Зачем тебе это? – мягко поинтересовалась она. – Нравится, – пожал плечами он. Как ни странно, герцог Анжуйский любил украшения. И, при его утончённой внешности и манерах, выглядели они на нём неплохо. – Матушка, – промолвил он, вновь впирая в неё взгляд, – я же могу говорить с вами в открытую? Вы же понимаете, Карл долго не протянет. Она вздрогнула, как от удара хлыстом. Та самая мысль, приносившая ей столько боли. Уже все видели, что король болен. После зимы у него участились приступы сильного кашля, так же несколько раз за последние полгода он слёг с простудой. С каждым днём Карл становился всё бледнее и слабее. Врачи говорили, что с этим ничего не сделать, но Екатерина, как и всякая мать, отказывалась верить в то, что это может плохо кончиться. – Как ты можешь говорить подобное?! – королева резко от него отшатнулась. – Он же твой брат! – Но я просто смотрю на вещи объективно. – Нет! Неправда. И не смей говорить такого! Карл молод, у него будут дети. Она отошла в другую часть комнаты, поворачиваясь к сыну спиной. – Но если с ним вдруг что-нибудь случится, а я буду в Польше – кто будет королём? Франсуа едва ли может отличить Англию от Испании, других сыновей у вас, насколько я знаю, не имеется. А может отдадите престол Наваррскому? Чем не претендент? – Замолчи! – вскрикнула Екатерина, закрывая лицо руками. На глазах так некстати начали возникать слёзы. А Анжу стояли и смотрел на её подрагивающие плечи. – Подумайте об этом, матушка, – наконец, сказал он и направился к выходу. Когда он хлопнул дверью, королева беспомощно оглянулась и всхлипнула. До чего же дошли её дети... -------------------------- *В этом разговоре присутствует отсылка к сатирическому роману французского писателя XVI века Франсуа Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль". В последней части описывается путешествие Пантагрюэля к некой божественной бутылке, достигнув которой посредством преодоления множества препятствий, герой слышит от неё:"пей".