***
POV LYDIA MARTIN Это место меня пугает до чёртиков. Я это поняла сразу, как очнулась три дня назад в этом странном месте под названием психиатрическая лечебница Эйкона. Я была заперта в этих чёртовых четырех стенах, без осознания где я нахожусь. И когда же всё-таки хоть кто-то решил меня навестить в моей обители боли и одиночества, я поняла, что всё намного хуже, чем я могла себе представить. Моя мать, появилась будто ниоткуда, я даже толком и не поняла, когда она успела дотронуться до моего плеча. За эти дни я будто абстрагировалась от всего внешнего мира, неподвижно свернувшись калачиком на неудобной кровати. Она скрипнула, стоило только Натали присесть на краешек моей мятой от бессонных ночей постели. Та неприступная стена, что я так старательно возвела вокруг себя, рухнула, стоило только мне услышать такой родной, но и такой же далёкий голос матери: — Лидия, милая. Как ты? — по её надорванному голосу было слышно, что она рыдала не одну ночь. И мне стало так противно от себя самой. Так безответно больно. Я чувствовала себя брошенной всем миром, даже не догадываясь, что я сделала со своими близкими. Я всего лишь хотела избавиться от этой нестерпимой тупой боли, живущей в моем сердце. Я хотела убить себя, думала только о себе. Даже не заботясь о чужих чувствах. Я винила Эйдана за то, что он ушёл, просто испарился из моей жизни. Но я почти что нанесла ту же душераздирающую боль той, что заботилась обо мне всю мою жизнь. Той, кто так сильно любил меня… — Все хорошо, мам. Мне… действительно, уже лучше… — хрипло произнесла я. За эти три дня, можно сказать, что я в первый раз заговорила. Кроме, конечно, бессмысленного разговора самой с собой… Я медленно приподняла свой взгляд, на мать. Я увидела, как она, буквально, исхудала, её лицо осунулось, а когда-то блестящие каре-зелёные глаза потухли. — Милая, — встретившись со мной глазами, она не смогла сдержать горячих слёз. Теперь они свободно струились по моментально постаревшим щекам. — Милая… — взяв горячими ладонями моё лицо, Натали наклонилась и горячо поцеловала мой холодный лоб. — Всё хорошо, всё хорошо, — твердила я эту лживую мантру. Пара солёных слёз матери упали на мои щёки. Но я не смогла выдавить из себя ни слезинки. Я опустела, засохла, как цветок, который так долго не поливали «лаской». — Нет, Лидия, родная, это не так. Прости меня, прости. Мне пришлось это сделать. Поместить тебя сюда. Я не уследила за тобой, когда ты так нуждалась во мне, а здесь, надеюсь, за тобой приглядят. Я люблю тебя, — она резко отстранилась от меня, и мне стало так чертовски холодно. Женщина начала копаться в своей небольшой сумочке, буквально вываливая всё содержимое дрожащими руками. — Я тут подумала, и… — она всё-таки изъяла из сумки то, что так отчаянно искала, — вот, — мать протянула мне стеклянную баночку с белыми таблетками в ней. Несколько таких долгих секунд я просто наблюдала, как белоснежные таблетки звякают о стеклянные стенки. Бездумно протягивая руку, я взяла банку. — Это успокаивающие таблетки, милая. Просто я подумала, что тебе они пригодятся, — женщина избегала моего прямого и непонимающего взгляда, встала и ушла, так и не сказав «До свидания», захлопнув облупленную, пожелтевшую дверь моей палаты. Я тут же вскочила с моей обители одиночества и отчаянно ринулась за ней. В данный момент я боялась, что упустила момент, чтобы проститься и за всё простить… Я выбежала в тёмный, не освещённый лампами, коридор. Слёзы застелили мои глаза, а голова просто намеревалась развалиться на множество осколков. Всё что я видела, так это размытый силуэт матери. И я побежала, рванула за ней, даже не зная, что ей сказать, когда всё-таки настигну её. Я повернула за угол, и поняла, что потеряла силуэт из вида. Мои слёзы, высохли, иссохли. Только по стеклянным глазам, можно было заглянуть в мою оголённую душу. Я медленно брела и брела, сворачивая в абсолютно неизвестные, даже пустынные, коридоры. Я отчаялась. Лишь крепко сжимала стеклянную баночку с успокоительным. И шагала, опустив взгляд на абсолютно босые ноги. И тут произошло неведомое мне. Я, кажется, так ушла в себя, что врезалась в стену, даже не заметив. От неожиданности баночка выпала из моих запотевших ладоней, разбиваясь на несколько десятков осколков. Таблетки рассыпались, без возможности собрать их заново. — Ты, что, еб твою мать, слепая! Смотри куда идешь, — донёсся до меня охрипший, похожий на мой собственный, голос, только ниже и гортаннее. Я опешила и подняла стеклянные очи на объект ругательств. Передо мной предстал высокий шатен со спутанными волосами на голове. Его светло-карие глаза будто светились в слабо освещённом коридоре. В мятой серой футболке и с такими же серыми штанами и голыми ступнями он стоял и жутко взирал на меня, не встречаясь со мной взглядом. Грубо отодвинув меня от себя, он всё-таки взглянул в глаза и слегка приоткрыл тонкие губы. За эту секунду замешательства во мне что-то щёлкнуло. Мне казалось, что этот парень смотрит прямо мне в душу. И я тону в этом холодном неприступном море, без возможности всплыть на поверхность вновь. Эта секунда испарилась, сказочный момент испарился. И меня будто окатили ледяной водой. Парень, что первый в жизни из всех увидел мою оголённую душу, толкнул меня плечом, и быстрым шагом ушел прочь. А я так и осталась здесь, как будто абсолютно голая…0.2 / / Море, в котором так легко утонуть.
7 декабря 2016 г. в 20:44
POV STILES STILINSKI
Солнце делало свой полный оборот, уходя за горизонт и оставляя после себя лишь мрак и холод. Но пока оно, ещё краснея, окрашивало небо в сиренево-розовые цвета заката с пушистыми бледно-розовыми облаками. Когда же оно полностью скроется здесь, то встанет совершенно в другом месте, окрашивая другое небо в яркий утренний закат. А здесь будет темнота, и лишь слабый свет звёзд, что прячутся за грозовыми тучами, будет освещать эту тьму. Начнётся сильный ливень и, может быть, он будет длиться всю ночь. Но это не так. Где-то ближе к трём часам ночи тёмные, даже сине-чёрные, тучи рассеются, и теперь на чёрное, но не менее яркое, небо, освещённое миллиардами созвездий и одиноких звезд, взойдет она — царица всего ночного небосклона. Блестящая, словно блюдце с топленым молоком, луна.
Луна настолько сильно завораживает мой взгляд, что заставляет не отрывать от неё глаз ни на секунду.
Просто бездумно пялясь вот уже пятый час на луну, я проглядел весь дождь, что так сильно тарабанил по исцарапанным окнам с железной решёткой. Я проглядел также случившийся до этого прекрасный багровый закат. Но я не могу упустить эту луну, что дурманила мой разум и заставляла сердце биться с учащённым стуком.
Она была будто девушка, которую я никогда не видел, но она была настолько прекрасна, что я бы не смог связать и двух слов. Но я не такой. Иногда я говорю слишком много лишнего, что не следовало бы говорить, но я не могу удержать свою собственную натуру… Хотя, о чём может идти речь, если я понятия не имею кто я и кого из себя представляю?
Думаю, многие люди задаются данным вопросом, но я его не страшусь. Мы привыкли себе врать, говорить то, что не думаем на самом деле, или думать о том, чего не говорим… Мы врём сами себе и не краснеем. Потому что нам так легче. Жизнь не кажется такой фальшивкой, и мы такими лицемерными. Мы думаем, что мы честны с собой и с людьми, которые нас окружают. Но на самом деле, мы врём. И даже не краснеем…
Например, я вру каждый день. Вру, что выпил таблетку, когда на самом деле засунул её под язык, а потом выплюнул, пока она окончательно не растворилась вместе с моей слюной. Эти таблетки, что они в нас впихивают, дерьмо. Лишь то, что делает нас не способными рационально мыслить. Делает из нас овощей. Они думают или врут ради благих целей. Но они даже не догадываются, что мы, кто лежит в этой чёртовой психушке самые адекватные и вменяемые люди в мире психов, убийц, насильников и других извращенцев. Они запирают нас здесь в надежде обезопасить себя от нас. Но они в гораздо большей опасности. Так как мы все абсолютно безобидны. А они нет.
Я презираю, эти сраные стереотипы, обобщения и просто типичные ярлыки, что они вешают на нас. Шизофреник, маньяк, социопат — они все психи… А что, если, к примеру, маньяк — это чаще всего нормальный человек, который просто выбрал личину психопата. Шизофреник — это тот человек, у которого просто не было выбора, он болен…
Они ставят всех в одну шеренгу, даже не разбираясь в мотивах. А были ли они вообще?
Я знаю, что у меня несколько психических отклонений, о которых я даже понятия не имею. Знаю только то, что я законченный социопат и мизантроп, но это было слишком очевидно даже для меня. Но остальное — тьма в моем сознании. И я считаю, что со стороны психопатов (так я называю психотерапевтов) не совсем профессионально скрывать от пациента его заболевание. Какого чёрта, я тогда каждый день давлюсь этими «овощными» таблетками, если даже понятия не имею, от чего я лечусь?
Меня это раздражает, выводит из равновесия, но я терплю. Терплю, ибо мне некуда податься, некуда идти… Я в психиатрической лечебнице Эйкона нахожусь уже год и три месяца, и с каждым днём мне кажется я всё больше и больше отдаляюсь от нормальной жизни. Хотя, как мне узнать какая она? Если я уже год не видел неба над головой. Редкие выгулы в маленький сад — дворик за лечебницей — не в счёт, он почти закрыт от чужих глаз за большими бетонными стенами.
Я изолирован от внешнего мира, но я не изолирован от единственного друга, который ещё у меня остался. Скотт МакКол хоть и не часто, так как частые посещения в Эйконе строго запрещены, но он приходит, будь то раз в месяц или два. И каждый раз с момента нашей встречи я отсчитываю дни до следующей встречи.
Наверное, я бы за этот год точно свихнулся, сошёл с ума. Но этого, как не странно, не случилось. Все благодаря единственной женщине, что всё-таки смогла заменить мне мать, Мелиссе МакКол. Она, как узнала, что семнадцатилетнего Стайлза Стилински отправили в Эйкон не на долгое и не принудительное лечение, так вызвалась на своё срочное увольнение из городской больницы Бейкон Хиллс и тут же устроилась на вакантное место старшей медсестры в Эйконе.
Именно она иногда клала под мою подушку активированный уголь в случае, если я всё-таки проглотил «овощную» таблетку, или покупала мне пачки сигарет, давая только несколько пар затяжек никотина в день. И она действительно мой поплавок в этом бушующем море жизни, где так легко утонуть и никогда не выплыть вновь…
Я резко дёрнулся, когда чья-то рука дотронулась до моего плеча. Ведь я, по сути, нахожусь в неположенном мне месте — сижу в кресле в главном зале пациентов с одним большим телевизором и смотрю в окно вот уже битый час.
— Т-с-с-с, милый. Не шуми ты так, а то разбудишь весь персонал, — я опасливо поднял голову и встретился с тёмно-карими глазами, такими же, как у Скотта.
— Мел, ты же обещала меня не пугать, я так могу и инфаркт подхватить.
— Стайлз, а сколько я раз тебе говорила…
— Чтобы я не называл тебя Мел. Простите, миссис МакКол. Или к вам лучше обращаться — медсестра МакКол? — да, без сарказма мне никуда…
— Стайлз, я просила тебя лишь об одном, чтобы ты не лез на рожон. Уже близится четвёртый час утра, а ты здесь. Если тебя поймают, то тебе не сдобровать, — укоризненно произнесла Мелисса, хмуря брови.
— Все хорошо, Мел… Миссис МакКол… Медсестра МакКол…
— Хватит. Зови меня как хочешь, только переходи к делу, — она ещё больше нахмурилась, хотя уголки губ её приподнялись вверх.
— Я хочу сбежать, Мел. И ты должна мне помочь в последний раз, и тогда ты сможешь уйти на покой, обещаю. Просто помоги… — я подумал, что сразу рубить с плеча — самая лучшая тактика.