Единое Целое (Multiply)

Через пять с половиной месяцев после Падения между Уотсоном и Лестрейдом состоялся разговор по телефону. - Мне только что позвонил Майкрофт, - сразу заговорил Грег, едва Джон принял вызов. – Он в категорической форме велел мне не позволять тебе… как же он выразился… а, скорбеть. И он сказал, что у тебя есть кое-какие новости, что-то невероятное, но ведь он тот ещё кадр – с ним всё непросто. Доктор слабо улыбнулся, склонившись над рабочим столом. Зажав телефон между ухом и плечом, он быстро заполнял последнюю на сегодня историю болезни. Было приятно услышать знакомый голос, в котором сквозило неприкрытое беспокойство. - Думаю, да, мне действительно есть что сообщить, - признал Джон. - В самом деле? Хорошо. Тогда, не в порядке исполнения указаний Майкрофта, ты пропустишь со мной по кружке пива? Как в старые добрые времена. Как в старые добрые времена... Последний раз Уотсон виделся с Лестрейдом на следующий день после того, как нашёл в черепе прощальную записку. Ему не хотелось с ним встречаться. Вообще не хотелось никакой компании, но если Большой Брат поставил перед собой такую цель, а Джон воспротивится её достижению, то можно спорить на любые деньги, что этот высокопоставленный мерзавец на всё пойдёт, но добьётся своего. Таким образом, Холмсу-старшему оказалось мало устроить личную жизнь зятя, сотворив ему потомство, он также счёл необходимым наладить его социальные контакты. Сунув последний заполненный лист в папку, Джон поднёс телефон к другому уху и закусил губу, размышляя. День был долгим, через кабинет доктора прошла вереница школьников, мечтающих получить освобождение от занятий, и ипохондриков-пенсионеров с мнимыми болячками. Он был готов не только в бар сходить, лишь бы избежать внезапного появления чёрного правительственного автомобиля с Майкрофтом, пекущемся о его благе. - Ага, хорошо, давай. Вот так доктор и оказался в переполненной пивной в Вестминстере в обнимку с кружкой пива поджидающим задержавшегося у стойки бара инспектора. На протяжении многих месяцев он не был в такой гуще народа. Сутолока и суета, окружавшие его смеющиеся лица не доставляли удовольствия; Джон лишь думал, неужели они не знают, что его больше нет? Если в Лондоне и был когда-либо Рыцарь Света, то только Шерлок Холмс. - Ужасно выглядишь, - улыбаясь, сказал Грег. Дружище Грег. Джон знал, почему муж симпатизировал ему: инспектор надёжен, дружелюбен и прост в общении, умён и независим в суждениях. Он хороший человек, а Шерлок предпочитает (то есть, предпочитал, боже, как мучительно больно!) иметь дело с хорошими людьми, если только плохие не были исключительно умны. - И всё же лучше, чем в последнюю нашу встречу, и это хорошо. - Как дела у твоей команды? – спросил с улыбкой Джон, неопределённо пожав плечами. - Заняты по горло, не буду тебе врать. Я бы раньше позвонил, честно, но на работе полный дурдом. Пропустив мимо ушей извинения Лестрейда, Уотсон с улыбкой слушал его рассказ о том, как весь отдел буквально сбивался с ног. Конечно, ни слова не было сказано о том, как усложнилась работа без Шерлока Холмса, как все вдруг поняли, сколько делал для них один-единственный консультирующий детектив. Разумеется, не прозвучало никаких признаний Грега в том, что он скучал по Шерлоку. Ничего общего с пульсирующими в сознании Джона навязчивыми мольбами: вернись, вернись, вернись… Чтобы скрыть боль, искривившую его губы, доктор спрятал лицо в кружке с пивом. Он смеялся, когда по выражению лица инспектора догадывался – тот шутит, улыбался во время рассказа о том, как Андерсон и Донован наконец сделали свою любовную связь достоянием гласности. Он пил пиво и позволил себе на минутку притвориться, что ничего необратимого не произошло, всё в полном порядке: Шерлок всего лишь задержался в Бартсе, выбирая материал для очередного эксперимента, и через несколько минут ворвётся в пивную в развевающемся пальто, закажет себе джин с тоником и с огурцом (по матушкиному рецепту) и сядет рядом с Джоном, высмеивая глупые разглагольствования Грега, но при этом не отказывая себе в удовольствии незаметно поглаживать одной рукой колено мужа. Лестрейд встал, чтобы принести ещё выпивки, и сотканная Уотсоном иллюзия рассеялась. От Холмса-старшего пришло смс: «Четыре кружки, Джон, не больше. Приятно провести время». Недовольно ворча, он принял из рук Грега пиво и швырнул телефон на лавку. Инспектор ухмыльнулся, увидев это, и спросил: - И кто это был? - Майкрофт, - простонал Джон и сделал большой глоток. – Хренов докучливый мерзавец. - Кажется, он действительно проявляет к тебе повышенный интерес. - Ещё бы. Ведь я единственный оставшийся у него брат, верно? – с горечью сказал доктор. Лестрейд попытался скрыть волнение, но не смог. Этим он Шерлоку и нравился: инспектор был для него открытой книгой, не прятал свои мысли и эмоции, а когда пытался, то это просто не получалось. Более всего Шерлок терпеть не может (не мог...) лжецов, особенно заурядных. Вдруг Джону стало стыдно. Инспектор ни в чём не виноват: он не поверил ни единому слову той лжи, которую Мориарти сумел внедрить в головы его подчинённых, он всего лишь делал свою работу. Впрочем, как и Донован. Пусть она неумная обидчивая дрянь, но как сержант полиции она должна была проверить свои подозрения, против кого они бы ни были направлены. Но сам Лестрейд не снимал с себя ответственности за случившееся. Поэтому он вёл себя так скованно, теребил манжеты рубашки и крутил в руках кружку. Уотсону это не нравилось. Он не держал обиды на инспектора и не винил его ни в чём. - Ты не виноват, - Джон не заметил, как сказал это вслух. Грег замер, глаза его на секунду округлились, но затем его лицо вновь стало дружелюбным и сдержанно-нейтральным. - Джон… - Я всё-таки выскажусь, хорошо? Ты не виноват, ты только исполнял свои обязанности. Я не… виню тебя или Салли, правда, - пожав плечами, он отпил из кружки. Перемежающийся тремор левой руки вернулся, и если доктор пытался его подавить, становилось только хуже. – Джим Мориарти был очень-очень умным человеком, и Шерлок… - голос ему отказал, едва Джон произнёс это имя. Он поставил пиво на стол, чтобы не расплескать его, - Шерлок тоже был очень-очень умён. И ты тут ни при чём. - Мы должны были догадаться раньше, что происходит на самом деле, - возразил Грег. Никому из них не хотелось продолжать этот разговор, но всё же поговорить было необходимо. Джон нуждался в поддержке друга. - И мне бы следовало, - сказал он то, что думал. Как же он не заметил и не понял! Но бесполезно было сейчас терзаться пустыми сожалениями. Не просто бесполезно – контрпродуктивно. – Я только… Я всего лишь хотел, чтобы ты знал, что дело не в тебе. И что я тебя не виню. Лестрейд помолчал, затем коротко кивнул и отпил пива. Уотсон смотрел в свою кружку. Он не знал, что ещё можно добавить к сказанному. Возможно, на сегодня все разговоры стоило свернуть. Попытаться восстановить дружеские отношения можно будет в следующий раз. Он уже был готов встать и, извинившись, уйти, но у Грега вдруг вырвался вопрос: - Давно вы с ним… как бы сказать… Когда вы поженились? Джон удивился и посмотрел прямо на приятеля: на щеках у того проступил румянец. Конечно, Лестрейд ничего не знал об этом до дня Падения. Они так и не поставили инспектора в известность. Уотсон поколебался, стоит ли теперь поднимать эту тему, но в глазах Грега было столько заботы и любопытства, что он напомнил сам себе: это единственный друг Шерлока во всём белом свете, кроме самого Джона. Возможно, он имеет право знать. Детектив никогда не называл Лестрейда своим другом и даже обращение «коллега» умудрялся произносить оскорбительно, но Джон знал правду. Он всегда знал, когда Шерлок Холмс ударялся в самообман. - Прости, если тебе тяжело об этом говорить… - Всё в порядке, просто я удивился. Я забыл, что.. ну, ты понимаешь… что никто не знал. Неуверенная улыбка появилась на лице Грега, и в ней было столько участия, что на душе у Джона потеплело, и он почувствовал прилив благодарности. - Служащие Скотланд-Ярда порой отпускали шуточки в адрес вашей пары, но думаю, никто и мысли не допускал… Доктор пожал плечами. - Мы никому не сказали. Не потому… Мы не… Джон Уотсон никогда и ни с кем не говорил о том, что происходит между ним и Шерлоком Холмсом, даже с самим Шерлоком. Им не нужно было специально обсуждать эту тему – не было необходимости. Шерлок поцеловал его, Джон не был против, и через четыре месяца доктор уже подписывал бумаги у регистратора под слегка нетерпеливым взглядом детектива, которого дома ждал неоконченный эксперимент. В качестве свидетелей выступили двое из холмсовской осведомительской сети бездомных. Всё произошло неожиданно, странно и идеально – в их понимании. - Помнишь дело Карлигана? – Грег медленно покачал головой. Расследование было заурядным, но привело к погоне за убийцей по крышам через весь Кройдон. Неудивительно, что Лестрейд его не запомнил, но для Уотсона он стал незабываемым. - Мы весь день носились по крышам за преступником, затем отправились домой, и вдруг он… поцеловал меня, - Джон вздрогнул, кровь прилила к его лицу. Вспоминать было мучительно, но вместе с тем сладостно. – Через четыре месяца мы официально оформили отношения. Это не… имело большого значения, - он нахмурился. Грег смотрел на него, как на подозрительный портфель, начинённый взрывчаткой. – Не так. Это было очень важное событие, феноменальное, огромное, но не могу сказать, что к нему вёл долгий и сложный путь. Просто… были мы. Был ОН. И это произошло. Вдруг Грег протянул руку и крепко сжал запястье Джона. Лицо инспектора исказилось от боли, но доктору почему-то стало немного легче, совсем чуть-чуть, когда он увидел отражение собственных страданий в лице напротив. Смерть Шерлока никто не оплакивал, будто она не стоила слёз. Майкрофт принял её стоически, а Селеста очень сдержанно – оба они принадлежали тому чопорному высшему свету, в котором прилюдно никто не уронит слезу по покойному брату, и даже по безвременно ушедшему сыну, пусть и в присутствии его овдовевшего супруга. Джон оплакивал Шерлока, но гораздо меньше, чем заслуживала такая потеря. Его горе было слишком глубоким почти для любых внешних проявлений – на слёзы не оставалось сил. И теперь было утешительно узнать, что кому-то ещё не хватает того непостижимого блистательного человека, каким был Шерлок Холмс. Уотсон попытался улыбнуться. - Эта свадьба ничего не изменила между нами. В больнице к пострадавшему допускают лишь ближайших родственников… ещё этот сумасшедший трастовый фонд… Не будь этой бюрократии, возможно, мы не стали бы ничего менять в нашей жизни. - Ты любил его? - Я любил его, он любил меня, но… Он ведь сказал мне эти слова лишь спустя две недели после подписания договора о партнёрстве. Дело не в словах, я и без них всё знал, но просто… просто это… были мы. Вот и всё. Мы были бы вместе до конца наших дней. На самом деле мы не обсуждали это, но и так было… понятно. По-другому просто быть не могло. Грег покачал головой, на его лице боролись изумление, любопытство и сожаление. - Я должен был сам понять, догадаться. - С чего бы? – через боль улыбнулся Джон. – Он ведь не тискал меня публично. Мы бы сказали тебе первому, если бы хотели огласки. - Да, я понимаю. - Его мать устроила приём по случаю нашего бракосочетания в их фамильном поместье. Это было ужасно. - У них есть поместье? Джон засмеялся. - Всегда было. Если Шерлок кажется тебе мажором, посмотрел бы ты на его мать и на другую родню. - Представить не могу, чтобы кто-то мог выглядеть ещё шикарнее. - Ну, я бы мог рассказать тебе о его тётушке Жанин, - Лестрейд сидел и с улыбкой слушал рассказ Уотсона о приёме, о приглашённых на него гостях и о том, скольких усилий стоило Шерлоку, чтобы воздержаться от своих обличительных речей. Джон и Грег искренне посмеялись над четырьмя школьными товарищами Холмса, чьи издевательские насмешки прекратились, едва до них дошли невысказанные капитаном Джоном Уотсоном угрозы. Приятно было посмеяться, поговорить о Шерлоке, вспомнить то прекрасное время, когда они подтрунивали друг над другом, были одной слаженно действующей командой. Грег в свою очередь рассказал несколько историй о том, как Шерлок начал консультировать полицию: он был тогда борющимся с наркозависимостью долговязым и тощим молодым человеком, грубым и неуклюжим, вечно цепляющимся за углы и всё роняющим. Инспектор рассказал о первой встрече Холмса и Андерсона, как он выставил ярдовца идиотом не более чем за пять минут. Грег рассказал Джону, что Салли запала на Шерлока, едва его увидела, а тот пришёл в ужас и даже испугался, когда инспектор его просветил. Он даже в знак протеста прекратил посещать места преступлений, пока не вычислил, каким образом отклонять её авансы. Когда они допивали по третьей кружке, Джон смеялся так, что в боку закололо. Боль утраты, поселившаяся в груди, разумеется, никуда не делась, но всё же он будто смог вдохнуть немного живительного воздуха. Уотсону стало немного легче, почти хорошо, хотя эти воспоминания ранили его, было ужасно говорить на эти темы с тем, кто некогда считался другом, а теперь стал чужаком, ворошить с ним старые добрые времена, но только с Лестрейдом он и мог бы пройти через это – больше ни с кем. Инспектор видел Шерлока тем, кем он был на самом деле – неуверенным и неловким парнем, пытающимся до конца познать мир и делающим его лучше, пусть и по-своему. Надо было двигаться дальше, вырваться из пут разъедающего душу горя. Джон навсегда останется верен памяти Шерлока и не попытается завести другие отношения: для него больше никто не существовал, исходящее от Шерлока сияние было ослепительным, как свет солнца, на которое Джон смотрел не отворачиваясь; этот яркий огонь выжег ему глаза, лишил способности видеть ещё кого-либо. По неизвестным причинам жизнь не покинула Джона вместе с уходом Шерлока, и ему придётся доживать свой век на абсолютно безлюдной планете. Он посвятит себя своему ребёнку, ребёнку Шерлока – только это и смогло удержать его от полной гибели. Грег смахнул кончиками пальцев выступившие от смеха слёзы и сделал большой глоток пива. Они вдруг посерьёзнели и оба погрузились в спокойное умиротворённое молчание. - Должно быть, ты невыносимо скучаешь по нему, - наконец, проговорил Лестрейд. Уотсон кивнул, продолжая пристально рассматривать собственные руки, затем искоса взглянул на собеседника. - Иногда я словно задыхаюсь. Грег ещё раз нашёл запястье Джона и сочувственно пожал, задержав свою руку на несколько секунд, прежде чем отнял её. Затем он осушил свою кружку, встал и по безмолвному соглашению направился в барной стойке взять по последней. Джон допил пиво и подумал, что Шерлоку такой вечер в компании и разговоры по душам показались бы отвратительными. - Майкрофт сказал, что у тебя есть для меня новости, - напомнил Грег, вернувшись за стол. - А, да, - поморщился Джон, ёрзая на стуле. – Точно, есть. Эммм… Это довольно трудно объяснить… Как вообще можно объяснить подобное постороннему человеку? Нормальному, без заскоков, не такому извращенцу, какими являются все Холмсы. Инспектор Лестрейд привык к странностям Шерлока Холмса, но это выходило за все допустимые рамки. - Я… Сначала я хотел бы попросить тебя кое о чём, - издалека зашёл Джон, не в силах высказать всё в лоб без подготовки. – Не согласился бы ты стать крёстным отцом для ребёнка Шерлока? Лестрейд едва не опрокинул свою кружку. **************************************** У Джона было неотложное дело. Возможно, не такое уж срочное, но послужившее достаточным предлогом, чтобы хоть на время вырваться из своей тюрьмы. Утром Шерлока и след простыл. О его визите напоминал лишь гарпун, валяющийся на полу в детской, и засохшие полоски спермы на простынях. И полная неразбериха в голове Джона. После завтрака он оставил двойняшек на попечение Аннет, сказав, что собирается пройтись. Это не было ложью: он шёл и шёл, пока не выбрался из поместья и не вышел на трассу. Затем Уотсон позвонил в службу такси и поехал на железнодорожный вокзал. Через три часа он уже был в Лондоне, буквально наслаждаясь возвращением в любимый город. Вестминстер во время обеденного перерыва гудел, как улей, и шум этот действовал на него умиротворяющее, исцеляя мятущийся дух. Возможно, по этим причинам Шерлок так любил Лондон: за его хаос и ритм, за смешение людских толп, потоков машин и автобусов, туристов с фотоаппаратами, собак и бродяг, криков, смеха и слёз. Этот сложный яркий назойливый непрекращающийся шум большого города волшебным образом действовал успокаивающе на его незнающий отдыха непрерывно работающий ум. Расправив плечи, Джон пробивался через потоки доводящих до белого каления туристов, солидных служащих и плохо одетых студентов, направляясь в офис Майкрофта. Его охватило сказочно прекрасное чувство возвращения домой из далёкого путешествия. Погрязнув в заботах о потомстве, он забыл, как это прекрасно – быть в Лондоне. Антея (сегодня её звали Ли-Энн) явно его поджидала. - Мистер Холмс сейчас на совещании, но через полчаса он присоединится к вам. Мистер Уотсон, не могли бы вы подождать его в кабинете? Джон уже бывал в офисе Майкрофта, но с тех пор прошли месяцы. Он уселся в одно из больших кожаных кресел, расставленных у кофейного столика, и принялся рассматривать роскошную обстановку. Стиль офиса напоминал сериалы «Би-би-си» восьмидесятых годов, что-то вроде «Да, господин министр» или «Судья Рампол»: тёмная деревянная мебель, переплетённые в кожу тома, заполнившие высокие книжные шкафы, вращающийся бар с хрустальными графинами, наполненными янтарного цвета напитками. Если бы Джон уже не возненавидел всё, имеющее отношение к его деверю, то мог бы позабавиться напрашивающимися ассоциациями: сорокалетний Майкрофт разыгрывает роль шестидесятилетнего политика. Уотсон был уверен, что Большой Брат держал себя так и в шестнадцать. С прошлого визита в этот кабинет почти ничего не изменилось, кроме одной детали. На кофейном столике, около которого уселся Джон, лежали книги и альбомы, и взгляд невольно остановился на одном из них. Это был большой альбом, переплетённый в мягкую кожу с золотым тиснением. Но не размеры или красота привлекли его внимание, а пластина с элегантной изысканной гравировкой. «Рози», - гласила, вернее, вопила надпись. Уотсон нахмурился и нерешительно взял альбом. Кожа переплёта скрипнула, когда он открыл первый разворот. К его удивлению, титульный лист был написан от руки ровными строчками аккуратным красивым почерком, и когда он бегло просмотрел содержание, то окончательно осознал, что предчувствие его не обмануло: эта вещь оставлена здесь намеренно, специально для него. Посвящение гласило: Розалин Корделия Холмс 4 апреля 1978 – 2 сентября 1981 Она была прекрасна, как майская роза… Страницы альбомы были толстыми и тяжёлыми. Джон перевернул одну из них, и его дыхание сбилось. На странице справа он увидел зернистую пожелтевшую фотографию новорождённого младенца, завёрнутого в розовое одеяльце. На соседней странице был изображён коллаж из памятных предметов: свидетельство о рождении, детский браслет из роддома, обведённый чернилами след крохотной ступни и отпечаток ладошки на листке бумаги. Под изображением всё тем же элегантным почерком, что и на титульном листе, было написано: «Ты родилась 4 апреля 1978 года, и в тот день выпал снег – удивительно для того времени года. Медсёстры сказали – это божье благословение. Ты открыла глаза – и мы утонули в любви». Джон знал, что будет на следующей странице ещё до того, как открыл её. Четыре фотографии на развороте, две справа и две слева, также зернистые и пожелтевшие. Измученная женщина, полулежащая на больничной кровати, баюкает свёрток с младенцем. Статный мужчина с блестящими глазами сидит на стуле, положив ногу на ногу, и с улыбкой смотрит на спящую новорождённую малышку. Подросток в школьной форме сидит прямо, будто палку проглотил, на точно таком же стуле и держит ребёнка с такими предосторожностями, будто это готовая взорваться бомба. И на последнем фото – маленький мальчик всё на том же стуле в измятом костюмчике и запутавшимися в непокорных каштановых кудрях кусочками листьев и веток, с глубоким потрясением и восхищением рассматривающий лежащую в его руках девочку такими до боли знакомыми глазами. Джон никогда раньше не видел детских фотографий Шерлока. Он жил в Иствел Менор – доме, где, Майкрофт и Шерлок провели детство, но если и были где-то их фото тех времён, то Селеста держала их под замком. Возможно, выставление их на обозрение она сочла бы неприемлемой сентиментальностью. И доктор пришёл к неверному заключению, что таких фотографий вовсе не было. Также при нём никогда не упоминалось ни об отце Шерлока (лишь косвенные намёки), ни о его сестре. Джон уже не мог удержаться и переворачивал лист за листом. В основном там были обычные семейные фотографии, и проявление такой неожиданной обычности казалось исключительным явлением для семьи Холмс. Приезд Селесты с малышкой домой. Майкрофт, пытающийся кормить сестру из бутылочки. Шерлок держит её на руках, и рукава его накрахмаленной рубашки испачканы детской отрыжкой. Девочка, спящая в той самой колыбели, в которой прямо сейчас лежат его сын и дочь. Отец, чьё имя Джону неизвестно, раскинулся на траве, положив малютку на себя – оба уснули, разомлев на солнышке. На фотографиях Шерлок, нескладный мальчик с умными глазами, слишком худой для своего роста, держит сестру на руках, кормит её, разворачивает подарки, преподнесённые крохе в её первый день рождения. На одном снимке Шерлок и малышка лежат перед большим камином в гостиной на животах, повернувшись друг к другу лицами, и здесь их фамильное сходство очевидно. На другом – Шерлок с зажатым в зубах сантиметром и заложенным за ухо карандашом пытается уложить прямо извивающуюся годовалую девочку, чтобы точно измерить её рост. Были и такие фото, где Шерлок кружит поднятую вверх сестрёнку, оба смеются, их неотличимые каштановые кудри разлетелись блестящим облаком. И так снимок за снимком, на которых юный Шерлок Холмс очевидно и несомненно всем сердцем обожает свою младшую сестру. Ту, которую он ни разу не упомянул. Малышку с тем же именем, которое теперь носила и его дочь. Джона при этой мысли затошнило. Майкрофт присутствовал на шести фотографиях – каждый раз это было рождество или летние каникулы, Селеста была на десяти, отец на двенадцати. Всего в альбоме было более сотни снимков, и лишь на двадцати из них девочка была одна. На тех фото, где она выглядела, как трёхлетка, Шерлок сильно изменился, вырос, но всё ещё был ребёнком – десять, от силы одиннадцать лет. Джон жадно рассматривал каждую чёрточку, каждую деталь. Он раньше не пытался вообразить, каким его муж был в детстве, в юности. Трудно было связать настоящий образ с этим растрёпанным смеющимся мальчишкой, с лица которого почти никогда не сходит улыбка; Шерлок, которого он хорошо знал и отчаянно любил, был серьёзным до угрюмости, в нём чувствовалась скрытая угроза. Его Шерлок мог иногда тихо посмеяться, любил пробежаться, ввязаться в погоню, попрыгать с крыши на крышу или вскарабкаться по пожарной лестнице, но его невозможно было представить катающимся на карусели на детской площадке и широко и искренне улыбающимся без видимых к тому причин. Уотсон ознакомился с оглавлением и знал, что он найдёт в конце альбома. И даже если бы он не видел это написанным чёрным по белому, то сам смог бы догадаться. Сначала он обнаружил незапечатанный конверт, прикреплённый к одной из страниц. Джон отсоединил его и вынул несколько листков с набросками, акварелями и каракулями – их совместные работы; на каждом в нижнем углу детским почерком было написано «Шерлок и Рози Холмс», стояла дата и точное время. На одном листке было два контура рук: один побольше, сделанный синим карандашом, рядом с ним Шерлок написал своё имя, дату и возраст – 9 лет 9 месяцев; другой поменьше, розовая линия, около которой написано «Рози, 2 года 9 месяцев». У Джона сжалось и заболело сердце. Он аккуратно вернул листки в конверт и прикрепил его на место. На следующей странице был один большой чёрно-белый снимок, на котором брат и сестра уснули, тесно прижавшись друг к другу, на огромной кровати Шерлока. Вокруг них были разложены горы учебных пособий: от книг по анатомии до коллекции засушенных бабочек. Там были раковины моллюсков, птичьи перья, каштаны и камушки, зачитанная до дыр книга «Остров сокровищ», открытая на одной из наиболее красивых иллюстраций. На Шерлоке была пиратская треуголка, сделанная из бумаги и смятая опущенной на неё сонной головой, его кудри разметались по подушке. У Рози была повязка на один глаз, которая во сне сползла на лоб; малышка двумя руками обхватила руку брата, её волосы отросли и красивыми локонами спускались на плечи. Подпись к этой фотографии была сделана не тем безупречным почерком, который Уотсон видел повсюду в этом альбоме, - эта рука была слишком хорошо ему известна – ею были набросаны торопливые записки с просьбой купить молоко, сделаны этикетки к опытным образцам, ей принадлежала та чёртова предсмертная записка. Здесь надпись была краткой: «Даже пиратам нужен отдых. 1 сентября 1981. Идеальный день». У доктора закружилась голова от всего того, что он увидел и узнал. Слабый запах одеколона заставил Джона очнуться от транса и понять, что в кабинет кто-то зашёл. Он оторвался от альбома и увидел, что Майкрофт сидит напротив и пристально на него смотрит. Когда Уотсон направлялся сюда, он был готов ударить деверя по лицу, накричать на него, причинить боль, но сейчас он не мог ни слова вымолвить – не то чтобы связно произнести пару фраз. Слегка мотнув головой, он вернулся к лежащему на коленях альбому и той удивительной фотографии. Он провёл указательным пальцем по фигурке мальчика. Шерлок разорвал один рукав, чтобы больше походить на пирата из книжки. Его младшая сестрёнка улыбалась даже сквозь сон. - Что произошло? – спросил Уотсон, не глядя на Холмса-старшего. На фото волосы Шерлока обрамляли юное лицо точно так же, как в воспоминаниях Джона о каштановых кудрях мужа, которого мог бы распознать по любой мелочи, даже если вовсе бы ослеп. - С Розалин? – голос Майкрофта был таким тихим и проникновенным, каким Джон никогда его не слышал. Он невольно поднял глаза и изучающее вгляделся в лицо деверя, но ничего по нему не смог прочесть. Может, голос на минуту и смягчился, но перед ним был всё тот же невозмутимый и непроницаемый Майкрофт Холмс, каким Джон его всегда знал. Несколько мгновений он буквально ненавидел холмсовскую способность обсуждать такие вопросы без проявления эмоций. - Боюсь, - продолжил Холмс-старший, в самой раздражающей манере приподнимая одну бровь, - это довольно длинная история, доктор Уотсон, а я полагал, что вы пришли всего лишь обругать меня. - Ругань подождёт, - немедленно парировал Джон и продемонстрировал широкую неискреннюю улыбку. Он аккуратно закрыл фотоальбом, оставив его лежать на коленях, и рассеянно стал поглаживать пальцами выгравированное на обложке имя. – Очевидно, вы хотели, чтобы я увидел это и узнал о её существовании, так что можете объяснить всё до конца. У меня весь день впереди, и я полагаю – вы мне кое-что должны. Майкрофт выразил согласие с претензиями Джона лёгким наклоном головы. В этот момент в кабинет быстро вошла Ли-Энн с чайным подносом в руках, но Уотсон продолжил смотреть выжидающим взглядом в бесстрастное лицо Большого Брата. Ли-Энн наконец справилась с непривычным для неё заданием и подала им по чашке чая, всё это время не переставая печатать с бешеной скоростью на своём блэкберри, после чего выскочила из комнаты. Холмс-старший откинулся в кресле, аккуратно помешивая чай ложечкой. Он выжидал, когда зять отвернётся, но Джон невозмутимо демонстрировал полную готовность просидеть здесь весь день, даже если Майкрофту срочно понадобится перерыв, чтобы предотвратить Третью мировую войну. Наконец, в конце концов, Майкрофт Холмс заговорил. Джон Уотсон сидел и внимательно слушал. ******************************************************* - Вы прибыли сюда, несомненно, чтобы высказать недовольство моими действиями в течение последних полутора лет и получить некоторые разъяснения, почему я принял то или иное решение относительно вас, ваших детей и исчезновения Шерлока. Вы чувствуете себя обманутым, вы злитесь, что мы позволили вам страдать, в то время как прекрасно знали, что он на самом деле жив. К тому же, вы несомненно чувствуете себя виноватым, что поддались на мои уговоры и 15 месяцев назад приняли решение, в результате которого появились на свет ваши дети, в которых, как вам сейчас кажется, я вижу лишь прекрасный инструмент давления на моего брата. Я подумал, Джон, чтобы ситуация прояснилась до конца, вам следует ознакомиться полнее с историей нашей семьи. Сами мы никогда об этом не говорим, как вы и сами уже заметили, и тем более не склонны выносить это на публику. Наш дом был полон счастья и любви, как мы их понимаем, на протяжении многих лет. Но все представители нашей семьи не совсем обычные люди, каждый из нас, и я полагаю, как бы это ни было прискорбно, что семейные узы в последние годы несколько ослабли. Попытайтесь представить, каково это – расти в окружении невероятно, даже запредельно умных родственников. Не думаю, что посторонний человек способен понять, на что это похоже, к тому же не следует забывать о постоянном давлении, оказываемом на семью высшим эшелоном политической элиты и присущими всем Холмсам антисоциальными наклонностями. Наши родители поженились по любви, но моей матери пришлось бороться за то, чтобы её признали в высшем свете. Наш отец – его имя Терренс, ведь вы хотели спросить об этом – был чрезвычайно умён, но я и Шерлок подавали ещё большие надежды, если сравнивать наши способности и способности отца в семилетнем возрасте. Рози была ещё более щедро одарена, чем все мы, очень рано проявив явные признаки блестящего интеллекта, который бы развивался и далее. Я не думаю, Джон, что вы вполне осознаёте всю глубину ума Шерлока. Не надо на меня так смотреть – я лишь констатирую факт. Вам и не удалось бы, потому что вы не гений. У него фотографическая память, возможно, он страдает синдромом Аспергера в лёгкой форме. О настоящем аутизме речи не идёт, но всё же его способ мышления и взаимодействия с обществом значительно отличается от обычного. Он не социопат, как сам себя рисует, но люди ему не нравятся и общепринятых этических рамок он не придерживается; такие перекосы могут быть результатом специфического воспитания. Я уверен, что вы это сами давно вычислили, но лишнее подтверждение не помешает, верно? Ещё чаю? Как пожелаете. Продолжим. Наши родители были чрезвычайно умны, но очень редко бывали дома. Я полагаю, они консультировали британское правительство по ряду вопросов, а также выполняли различные особые миссии по всему миру. Шерлок, как вы видите, продолжил семейное дело, но название для профессии выбрал сам. Родители помогали выслеживать преступников, были активно вовлечены в работу разведки в странах Европы в 1970-1980 гг. Большую часть времени нас воспитывали гувернантки со средним уровнем интеллекта, и никто надолго у нас не задерживался. Шерлок на семь лет моложе меня, и когда меня в 11-летнем возрасте отправили в закрытую школу, он по большей части чувствовал себя одиноким. Он всегда был трудным ребёнком: необычным и шумным, склонным к резким перепадам настроения, и было совершенно непонятно, как с ним обращаться. Он был странным, со сверстниками вёл себя насмешливо и вызывающе с младых ногтей. Но в то время ему было не всё равно, что о нём говорят или думают, он переживал по этому поводу. Он отчаянно искал признания, но не знал, какими путями можно его добиться; от природы способностей к общению у него не было, так что завести друзей среди ровесников он так и не смог. Когда Шерлоку было семь лет, родилась Рози, и он глубоко полюбил её с первого взгляда. Она обожала его, а он восхищался её талантами, но прежде всего – ею самой. Тогда мне было 14 лет, я почти постоянно находился в школе и виделся с сестрой крайне редко, хотя эти встречи всегда были радостными. Она не могла не нравиться, она была маленьким солнышком, дарившим счастье, и она была чрезвычайно сообразительной для такой крохи. Всё своё время Шерлок посвятил ей. Он не позволял няне делать её работу и лично ухаживал за малышкой. Он просто трясся над ней. Я думаю, понимание этого поможет вам разобраться с текущей ситуацией. С первого взгляда он решил, что сделает что угодно ради её безопасности, потому что он безгранично полюбил её. Думаю, к тому времени он уже сам понимал, что не сможет вписаться в общество полностью: занятия в группе дошкольной подготовки не оставили в этом сомнений. Он был одинок и чувствовал себя тем, кем его называли другие дети – чудиком. Рози относилась к нему совершенно иначе и, естественно, не обращалась с ним, как с ребёнком, чего он терпеть не мог. И хотя она была совсем кроха, но Шерлок вообразил, что лишь она понимает его и всегда будет понимать и принимать таким, каков он есть на самом деле, а не каким кажется со стороны. Наверное, я испытывал ревность и даже немного обижался, чувствуя, что Шерлок отдаляется от меня. До моего поступления в школу он меня, пожалуй, боготворил. Думаю, вы не удивитесь, если я скажу, что мы были очень близки, и Шерлок так и не простил мне мой отъезд. Как бы там ни было, вернёмся к нашей теме. Когда вы спросили, что с ней случилось, вы, конечно, подразумевали – как она умерла? Да, так я и подумал. За подробностями вам лучше обратиться к Шерлоку. Но для общего понимания происшедшего будет достаточно и того, что я расскажу. Шерлок защищал сестру, когда их пытались похитить трое неизвестных. Он разработал план по спасению Рози, но ему было всего десять лет, а его противниками были трое взрослых человек. Рози была напугана, ей было всего три года. Она упала с лестницы, пока Шерлок был занят обороной. Мы думаем, она умерла мгновенно. Её смерть стала для Шерлока полным крахом. Он предотвратил попытку похищения, отпугнув негодяев расставленными им ловушками и капканами, но когда он обнаружил, что Рози упала… Я был первый, кто нашёл их. Я ездил в деревню купить нам еды к обеду, так как родители были за границей. Шерлок… Прошу прощения… Шерлок прижимал её к себе и пронзительно кричал. Они сидели в луже крови одного из похитителей. И… я помню, кровь была повсюду, даже в его волосах, но он не замечал этого. Понадобилось три человека, чтобы отнять у него тельце сестры. Когда он прекратил кричать и плакать, он замолчал и много месяцев вообще отказывался говорить. Ни единого слова. Матушка показывала его лучшим психологам, каких только смогла отыскать, но он по-прежнему целыми днями сидел неподвижно и смотрел в стену или играл на скрипке – и это состояние длилось полгода. Выполняя особое поручение в Эстонии, наш отец стал жертвой террористического акта и погиб. У него было порядочно врагов. После его похорон Шерлок заговорил, но так и не стал прежним. Он во всём винил себя – и тогда, и сейчас. Он счёл, что из-за его упущений план не сработал, что он был слишком увлечён отпугиванием профессиональных наёмных убийц и не заметил, как один из них столкнул малышку с лестницы. За те шесть месяцев молчания, как я полагаю, он решил, что будет лучше никогда больше ни с кем не сближаться, потому что не мог и не хотел причинить кому-либо вред в будущем. Но потом он встретился с вами, Джон. Я уверен, вы совершенно не осознаёте, какое огромное значение имел тот факт, что он позволил вам стать своим другом, не говоря о любовных отношениях. Так к чему я веду? К тому, Джон, что когда Джим Мориарти пригрозил убить вас, с Шерлоком произошло нечто, чего не было с десятилетнего возраста – он запаниковал. Тогда он попытался и не смог спасти единственного человека, которого любил и защищал, и теперь он никак не мог допустить, чтобы с вами произошло то же самое. Он не просто пытался перехитрить умнейшего человека из всех ему известных, конечно, исключая меня, потому что всё время признавал моё превосходство. Он относился ко мне с недоверием многие годы, и я признаю, что многие мои действия не способствовали улучшению отношений. Вот почему он даже не подумал обратиться ко мне за помощью, полагая, что я способен его предать. Я разгадал его трюк лишь спустя три недели после его исчезновения. Матушка и я решили ничего вам не говорить, потому что это был наилучший способ сохранить жизни вам обоим. Надеюсь, вы не находитесь в плену заблуждения, что Шерлок наслаждался затянувшимся отпуском. Он своими руками обезвредил нескольких из наиболее опасных криминальных авторитетов мирового масштаба, и сделал это, чтобы обеспечить вашу безопасность. Конечно, чтобы отвести угрозу от его собственной жизни, необходимо было вернуть его на родину. И, само собой разумеется, существовала постоянная угроза, доктор Уотсон, что вы падёте жертвой депрессии и погибнете. Это было неприемлемо, и мне пришлось действовать наилучшим образом из всех возможных, чтобы сохранить обе ваши жизни до того момента, как я сумею его вернуть домой. У моего плана было дополнительное преимущество: он давал Шерлоку то, о чём он мечтал с семилетнего возраста, но считал себя неспособным и недостойным иметь – семью. Даже без учёта последних событий, Шерлок никогда бы не заговорил с вами о возможности завести детей, потому что считал себя абсолютно непригодным к отцовству. А вы бы не подняли эту тему, потому что были уверены в полном его неприятии самой идеи. Так что я сделал это за вас обоих. И наступит день, когда вы оба поблагодарите меня. Я совершенно не сожалею о содеянном, Джон. Я понимаю, что вы сейчас злитесь на меня, на него, на матушку за то, что мы держали вас в неведении, но я верю, что в своё время вы поймёте, что все мы действовали в ваших же интересах. Возможно, вы правы в том, что, будучи вашим мужем, Шерлок обязан был посоветоваться с вами, когда нависла угроза, но я надеюсь, что теперь вы узнали о нём достаточно, чтобы понять, почему он не смог. Мой брат очень ранимый и хрупкий человек, Джон. Я думаю, вы уже это знаете, но всё же любите его. Они с Ирен продолжают совместную работу по поимке Морана, и думаю, они вскоре достигнут успеха. Я искренне надеюсь, что после завершения этой миссии вы позволите ему вернуться к вам. Он любит вас безмерно, Джон. И это… действительно меня трогает. Нет нужды смотреть на меня так. Вы можете удивляться сколько угодно, но я способен испытывать эмоции. И я очень люблю брата. Всё, что я хочу, это чтобы он был в безопасности и счастлив. Думаю, здесь у нас с вами желания не расходятся. Я тоже продолжаю работать над уничтожением криминальной сети, созданной Мориарти, и полагаю - вскоре результат будет достигнут, вы сможете вернуться в Лондон и чувствовать себя там в полной безопасности, насколько это вообще возможно. А до того времени, я надеюсь, вы останетесь в Иствеле как в наиболее подходящем месте. Опасность, грозящая вам и вашим детям, вполне реальна, Джон, и мне бы хотелось, чтобы вы это поняли. Вам и сегодня не следовало здесь появляться, но я прекрасно понимаю, почему вы это сделали. Пожалуй, больше мне нечего добавить к ранее сказанному. У вас есть ко мне вопросы? Конечно, прошу вас. Вы можете взять альбом с собой. Матушка, наверное, уже ищет его. Итак, мы закончили? Мне предстоит неотложный разговор с премьер-министром Бельгии, и лучше бы мне успеть до четырёх, пока этот лентяй не покинул рабочее место. До свидания, Джон. Поцелуйте за меня детей. ****************************************************** И Холмс-старший покинул кабинет, оставив Уостона с пустой чашкой в одной руке и фотоальбомом Розалин в другой. Джон посидел минут десять, пытаясь осмыслить всё услышанное. Майкрофт изложил всё быстро и логично, изредка прерываясь не несколько секунд сделать глоток чая и давая возможность вставить замечание. И Джону ничего не оставалось, кроме как поверить в каждое его слово. И теперь он не знал, как ему быть. Доктор поставил чашку с блюдцем на полированную поверхность нарочно в пяти сантиметрах от элегантной пробковой подставки. Зажав в руке альбом, он встал, расправил плечи и вышел на улицу. Уже знакомый телохранитель поприветствовал его в фойе и проводил к самому обыкновенному на первый взгляд чёрному седану, хотя опытный глаз Уотсона заметил, что стёкла пуленепробиваемые, а сам автомобиль бронированный. Он не запомнил дорогу в Кент. Его пальцы непроизвольно ощупывали тиснёную обложку альбома, и он не замечал пролетающий за тонированным окном сельский пейзаж, погрузившись в обработку нахлынувшей на него информации. Уостон никогда не стремился владеть всеми холмсовскими тайнами. Он ничего не слышал об их маленькой сестрёнке до этого дня и не сожалел об этом. Он хотел слышать от Шерлока лишь то, что тот сам считал нужным рассказать, за исключением двух пунктов: употребление наркотиков и его трёклятая смерть. Доктор и раньше догадывался, что у детектива много тайн, и никогда их не выпытывал, но всегда был готов выслушать. Даже сейчас он чувствовал себя неудобно, зная, что сам Шерлок ни за что не рассказал бы ему эту историю. Когда он вернулся в Иствел, двойняшек как раз искупали, переодели и положили на животики, чтобы те играли, бросая друг в друга мягкими игрушками. Аннет включила телевизор и прилегла на диван рядом с детьми, но как только Джон вошёл в детскую и быстро пересёк комнату, чтобы подхватить малышей и прижать к себе, она сразу выключила телевизор и бесшумно выскользнула из комнаты, предоставив счастливой троице наслаждаться собственной компанией без помех. Тедди засмеялся, а Рози весело взвизгнула, когда отец начал осыпать их поцелуями. Ручка девочки взметнулась вверх и приземлилась Джону на нос – он поцеловал крохотную ладошку. Чуть позже Тедди с удовольствием сидел в креслице-качалке и грыз яркие колечки детской пирамидки. Джон лежал на боку, прижав к себе задремавшую дочь и собственнически положив руку на её спинку. Он закрыл глаза и понемногу отдался на волю чувств. Он всем сердцем жалел того Шерлока-мальчика, перенёсшего такую ужасную трагедию, его маленькую сестрёнку, так рано ушедшую из жизни из-за действий налётчиков. Ему было невыносимо чувствовать себя игрушкой в руках Майкрофта, но этот чёртов манипулятор был прав: многое прояснилось. Злость Джона потеряла силу и постепенно рассеивалась, и хотя не ушла совсем, но к ней стали примешиваться и другие чувства: любовь, понимание, жалость, тоска, - всё это вместе и ещё что-то. Рози начала крутиться, и Джон сел, чтобы взять её на руки как полагается. Ложь Шерлока, конечно, непростительна. Рассказ Холмса-старшего не улучшил ситуацию в целом, хотя сделал чуть менее ужасной. Но между «не так отвратительно» и «гораздо лучше» нельзя поставить знак равенства. Не в их случае. Джону хотелось поговорить с мужем, обсудить всё, что узнал, но он также понимал, что разумнее будет выждать некоторое время. Шерлоку тоже следовало кое-что узнать, например, каково это – быть частью единого целого, членом семьи, и Джон не знал, как донести до него эту мысль иначе, чем подержать его на расстоянии. Пока Шерлок сам не осознает, где и как он ошибся, Джон не может ему ничего предложить и лишь готов ждать. Возможно, было жестоко заставить Шерлока почувствовать себя отторгнутым от родных и близких, заставить испытать это страшное опустошение без своей второй половины, но, несмотря на все свои блестящие таланты, Шерлок был почти необучаем. Джон любил Шерлока и всегда будет любить, он представить себе не может – как можно не любить его, но это не значило, что он мог простить ему полтора года агонии, в то время как тот ни капли не сомневался в правильности своих поступков. Он даже не попытался извиниться. Уотсон не мог припомнить, чтобы Холмс когда-либо извинялся раньше, но тогда это не имело значения, но теперь обстоятельства изменились, и извинения стали казаться необходимыми. Тедди уронил свою игрушку и заплакал, и Джон немедленно отставил в сторону свои самокопания. Сейчас он должен был заботиться о двух новых жизнях и больше ни о чём не думать. Должно пройти какое-то время, прежде чем он сможет встретиться с мужем лицом к лицу. Даже зная теперь о его детстве, и понимая, что Шерлок действовал под влиянием паники, а не разумного расчёта, Джон не мог немедленно справиться со всей накопившейся в нём болью, хотя почувствовал некоторое облегчение, и ярость его несколько улеглась. Джон ещё злился на Шерлока и будет зол некоторое время за то, что он разыграл гибель и заставил в неё поверить, а затем как ни в чём не бывало вернулся и ждал, что его немедленно примут в распростёртые объятия, не задавая вопросов. Уотсону понадобились вся его воля и мужество, чтобы прийти к такому решению. Искушение позвонить мужу, умолять его вернуться и больше никогда не исчезать было безграничным. Его пальцы буквально судорогой сводило от желания набрать его номер и быстрее заполучить Шерлока обратно, но он бы никогда не простил сам себе, если бы сейчас сдался, позволив окончательно раздавить свою гордость и взять над собой верх этому безумцу, с которым по воле случая вступил в брак. Хотя случайности никакой в этом не было и в помине. Не существовало такой силы во всей вселенной, которая помешала бы им соединиться. Печать судьбы легла на Уотсона в тот момент, когда он впервые встретился с Холмсом взглядами в тот перевернувший всю его жизнь день в Бартсе. (Джону пришло на ум, что надо бы проставиться Майку Стэмфорду.) Их притянуло друг к другу, как магнитом: мощно и неотвратимо. Раз соприкоснувшись, они уже не могли оторваться друг от друга, и чтобы их разделить, нужны были силы, превышающие человеческие возможности. Джон и Шерлок сплавились в Джонлок, и если этот союз не распался после смерти Шерлока, то воскрешение тем более не могло ему повредить. Нужно было подождать, пока схлынет боль, приложить усилия, чтобы принять новую реальность, чтобы затем воссоединиться, безошибочно отыскав точки соприкосновений. Вся жизнь Шерлока Холмса была войной, и Джон Уотсон был бойцом на этом поле битвы, но их дети – нет. Эти беспомощные и беззащитные человечки были самой большой драгоценностью на всём белом свете. Их жизнь была Джону дороже, чем собственная, и даже дороже, чем жизнь мужа. Горящие неведомым ранее огнём глаза Шерлока подсказали Джону, что в этой новой расстановке приоритетов он не одинок - достаточно было бросить лишь один взгляд на мужа (слишком мимолётный, но этого хватило, чтобы вдавить в сердце раскалённое клеймо в форме Шерлока). Теперь не только Джон и Шерлок были едины, но помимо всякого их осознанного желания, в силу высшей неизбежности, их неотделимой частью стали Тедди и Рози. Детектив и его блоггер любили жизнь, полную риска и борьбы, но обстоятельства изменились, перекраивая иерархию предпочтений. В сознании Джона произошли такие сдвиги, что если сравнить их с дрейфом континентов, то более всего это походило бы на встраивание Австралии между Европой и Северной Америкой. Детям на поле битвы нет места. Если бы Уотсон думал только о себе, то немедленно схватил бы сына и дочь и рванул в Лондон, чтобы как можно скорее убраться из подлой западни, которую ему расставил клан Холмсов и в которую он послушно попался. Так больше продолжаться не могло, нужна была перемена места и время, чтобы подумать и переосмыслить все факты. Было ужасно оставаться в одном доме с теми, кто строил планы и схемы, используя в них Джона в качестве одного из элементов, без малейшего намёка на угрызения совести. Селеста Холмс во время завтраков элегантно подносила ко рту булочку, и на её челе не мелькало ни тени раскаяния при виде едва сдерживавшего эмоции зятя. Майкрофт весьма и весьма рисковал получить по своему напрашивающемуся на кулак носу. Джона и его чудесных идеальных детей использовали в сложной многоходовке в качестве хитроумной приманки. Ему тем труднее было разобраться в собственных чувствах, что разработанный ими проект казался разумным и полным неоспоримых преимуществ. Если называть вещи своими именами, благодаря его осуществлению оба они – Шерлок и Джон – остались в живых и получили в своё распоряжение два очаровательных источника удовольствия и восхищения. Но он запретил себе думать в таком ключе и сосредоточился на своё праведном и имеющем под собой все основания гневе. Но как бы сильно он не хотел бежать из этой тюрьмы, он не мог. У него не было права выбора, столь желанной свободы передвижений. Слова Шерлока и Майкрофта не оставляли сомнений, что на протяжении всех полутора лет с Джона, с высокой степенью вероятности, не спускали глаз невидимые наблюдатели, и не только те, кто берёг его от неприятностей. И хотя отношение к каждому носителю фамилии Холмс теперь было полно недоверия, так как он утвердился во мнении, что все они морально и этически ущербны, но он безоговорочно полагался на их прозорливость, когда дело касалось обеспечения безопасности. Теперь он понимал, какие события породили неустанное беспокойство Холмсов друг о друге. Нельзя было придумать лучшего способа, чтобы уберечь детей, чем позволить им остаться под неусыпной заботой и наблюдением Селесты и Майкрофта. Никто лучше любого из Холмсов не смог бы решить головоломку и передать преступников в руки правосудия или заставить понести наказание, хотя холмсовские методы Уотсон не одобрял гораздо чаще, чем ему хотелось бы. На некоторое время Джону придётся остаться в этой западне. Он не должен был и не собирался поддерживать общение с матерью Шерлока только потому, что она хозяйка этого дома. Теоретически обмануть можно любую систему безопасности, у каждого здания есть возможные точки для проникновения, но Джон от всей души надеялся, что в данном случае учтены все мелочи и все случайности, насколько это вообще возможно. Позже, оглядываясь на этот этап своей жизни, Джон Уотсон до конца осознает, что ни минуты не действовал по собственной воле – он был лишь фигурой в разыгрываемой шахматной партии и не мог поступить иначе, так как его обычному уму противостояли три мощнейших аналитических интеллекта Англии. Все его ходы с точностью и блеском были просчитаны Холмсами с самого начала. Так что решение, оставаться ему и детям в поместье или нет, в действительности было принято вовсе не им.