Дежа вю

Интерес к определенному человеку поневоле рождает убеждение, что он прекрасен.

После оживленного Токио узкие улицы Флоренции вовсе не кажутся непреодолимым препятствием — Тецуро быстро освоился с вождением здесь скутера. Другое дело, что адреса доставки все еще приходится искать с навигатором, и это слегка достает, особенно в старом городе, где спутник порой просто не успевает отслеживать его передвижение в тесном лабиринте коротких переулков. Тецуро останавливается и хмурится, не в силах больше выносить бессмысленное вращение стрелки на экране телефона, потом меняет масштаб, пытаясь самостоятельно вычислить, где же следует повернуть. Нужный ему дом находится, в принципе, недалеко, но Тецуро не уверен, что сможет добраться туда на скутере. Он оглядывается на коробку с заказами, пристегнутую к багажнику. Следовало бы оставить скутер где-то на парковке и дойти до места пешком, но это небезопасно, а тащить с собой все, что он должен сегодня доставить, было бы просто глупо. Навигатор продолжает тупить. Заглянув в бланк, Тецуро берет телефон и набирает номер заказчика. «Цукишима Кей», хотя и записанное латиницей, явно намекает, что он имеет дело с соотечественником, ну или, по крайней мере, с потомком соотечественников. Тем не менее обращаться к клиенту по-японски он не рискует. — Слушаю. — Сеньор Цукишима? Добрый день. Это служба доставки художественных принадлежностей. Я застрял в паре кварталов от вас, и мой навигатор не справляется с ситуацией. Не могли бы вы сами подойти, чтобы забрать заказ? Я нахожусь… — Тецуро слезает со скутера, оглядываясь по сторонам в поисках номера дома. — Улица… — Нет, простите. — Простите? — Я не могу. Вам придется самому решить эту проблему. — Но… В ответ раздаются короткие гудки. — Засранец, — фыркает Тецуро и снова запускает навигатор. На то, чтобы наконец добраться по адресу, у него уходит еще пятнадцать минут, хотя пешком заняло бы не больше трех. Тецуро остается только порадоваться, что он развозит не пиццу. Дома здесь настроены так плотно, что напоминают пьяных школяров, поддерживающих друг друга, чтобы устоять на ногах. Обычная для старого европейского города архитектура, и еще более обычные для итальянских городов обшарпанные фасады. Тецуро звонит в домофон. Через минуту на лестнице слышатся легкие торопливые шаги, потом дверь распахивается, и оказывается, что Тецуро смотрит в мягкие мужские губы. Взгляд скользит выше — к прямоугольным очкам и большим глазам за ними, к коротким завиткам светлых волос над высоким лбом. — Цукишима-сан? — машинально спрашивает он, переходя на родной язык, но уже думая, что ошибся: светлые волосы, да еще и рост, как у баскетболиста. Или модели, если принять во внимание телосложение. — О, простите, заказ для сеньора Цукишимы. Светло-карие глаза сужаются, тонкие брови, дрогнув, собираются домиком над переносицей. — Я Цукишима, — отвечает он тоже по-японски. Не ошибся. Тецуро широко улыбается и, перехватив пакет с бланком доставки, протягивает руку. — Куроо Тецуро. Будем знакомы. В Европейский Институт Дизайна Тецуро нацелился еще на третьем курсе. Договорился с родителями, что если они согласятся взять на себя половину расходов на обучение, то вторую он внесет самостоятельно и за общежитие тоже будет платить сам. После того как вместо экономики, журналистики или юриспруденции сын решил изучать историю западного искусства, новость о том, что тот планирует продолжить образование в Европе, они восприняли почти стоически. Оформляя документы на поступление в магистратуру, он чувствовал себя так же, как в старшей школе, когда его волейбольная команда вышла на Национальные, — на седьмом небе. Казалось, достаточно лишь протянуть руку и толкнуть незапертую дверь, чтобы перед ним открылась целая вселенная возможностей. Если у Тецуро выдается свободное от работы и учебы утро, он порой заглядывает на площадь Чомпи, но никогда не делает этого в выходные. Торговые палатки, по будням занимающие не так много места, в субботу и воскресенье выплескиваются на соседние улицы, блошиный рынок превращается в неуютную барахолку и не доставляет уже никакой радости оттого, что в тесноте узких проходов, заполненных слегка оглушенными приезжими, постоянно приходится следить за карманами. Правда, в будни от мошенников тоже никто не застрахован. Тецуро с улыбкой наблюдает, как один торговец впаривает какому-то скандинаву репродукцию гравюры, явно выдавая ее за старинную. Не то чтобы его это сильно волновало, но жалко же недотепу. Он подходит ближе, с удивлением узнавая в покупателе японца, которому недавно завозил алебастр и олифу. Имя — Цукишима — всплывает в памяти мгновенно. Говоря по правде, при первой встрече тот произвел не самое благоприятное впечатление, но Тецуро верит во вторые шансы. Он выглядывает из-за плеча Цукишимы — благо рост позволяет, — рассматривая предмет торга. Продавец на корявом, но совершенно понятном английском бойко рассказывает о ценности товара, указывает на особенности бумаги, которые там якобы есть, на дату печати и имя автора. Цукишима никак не реагирует, но то, что он до сих пор не ушел, явно подбадривает продавца. — Простите, а документы на вывоз гравюры из страны вы можете предоставить? — вклинивается Тецуро, становясь рядом с Цукишимой. Тот бросает на него равнодушный взгляд через плечо, через мгновение узнает и недоуменно дергает бровью. Торговец после секундной заминки заявляет, что, конечно же, готов выдать подтверждение, что товар приобретен в таком-то магазине, по такому-то адресу и не представляет исторический ценности… Цукишима снова переключает внимание на гравюру. — Простите, но вы только что говорили прямо противоположное. — И сколько он просит? — Тецуро с усмешкой переходит на японский. — Сто, — нехотя откликается Цукишима. — Пошли отсюда, — не слушая больше, что там говорит торговец и как объясняет свое предложение, Тецуро легонько подталкивает Цукишиму в плечо. — Такие картинки больше пятерки не стоят, уж поверь. Отойдя за соседний ряд киосков, чтобы призывные окрики продавца гравюры не привлекали к ним внимания других, Цукишима поворачивается, морща лоб. — Не знал, что магазины художественных принадлежностей нанимают курьеров со специальным образованием… Куроо-сан, кажется? Тецуро усмехается и пожимает плечами. — Образование стоит денег, так что лишний заработок — никогда не лишний. Если ты хотел повесить на стену что-то оригинальное, могу дать пару адресов, Цукишима-кун, — сунув руки в карманы и склонив голову к плечу, он рассматривает нового знакомого. Взгляд сразу цепляется за большие наушники, висящие на шее, не слишком приветливое, но вежливое выражение лица, крупные, узловатые кисти рук, которые Цукишима сцепил перед собой, словно выставляя между ними невидимый барьер. Ассоциация с консолью Кенмы возникает почти сразу, и Тецуро не может удержать лукавую улыбку, медленно растягивающую губы, хотя по опыту знает, что не стоит начинать знакомство именно с нее. Предчувствия редко его обманывают. — Спасибо, откажусь. — Цукишима коротко кивает и поворачивается, собираясь идти дальше. У Тецуро утро совершенно свободно, и он немедленно пристраивается рядом. Цукишима останавливается и окидывает его подозрительным взглядом. — Вы что-то хотели, Куроо-сан? — Просто гуляю, — он снова пожимает плечами. — Присоединишься? — Я бы предпочел остаться один, если позволите. — Что ж, — Тецуро демонстративно отступает в сторону, — хорошего дня, Цукишима-кун. — Все же этот нелюдим забавный. — И поосторожней с незнакомцами. Прежде чем уйти, Цукишима окидывает его цепким взглядом, так что, Тецуро уверен, сможет, отвернувшись, точно сказать, что на нем надето, сколько дырок на джинсах и полосок на джемпере, а потом по губам его скользит ироничная усмешка. — Спасибо за совет, обязательно воспользуюсь, — бросает он на прощание и уходит. Тецуро только теперь замечает, как забавно должно это было прозвучать из уст совершенно чужого Цукишиме человека, и беззвучно смеется. Это всегда работало одинаково — как в детстве, когда просил отца показать, как выглядит феррари, и вдруг обнаруживал, что на улицах Токио их можно увидеть почти каждый день. Как только встречался с кем-нибудь, очень быстро выяснялось, что мир настолько тесен, что в нем уже шагу ступить нельзя без риска отдавить ногу новому знакомому. Цукишима Кей, к своему несчастью, из тех, кому отдавить ногу легче легкого, а Тецуро не любит упускать такие возможности. В следующий раз он узнает Цукишиму даже со спины — длинные ноги в светло-бежевых слаксах с подворотами, открывающими голые лодыжки, слишком свободная футболка с широким воротом и снова наушники, на этот раз там, где им и положено быть, — на голове. Тот просто идет по мощеной крупной плиткой улице, рассматривает вычурные, массивные двери, которые так любят итальянцы, и ест мороженое. Уже вечереет, но город прогрет сентябрьским солнцем до самого дна, и только на совсем узких улицах, где едва разойдутся два пешехода, можно найти остатки прохлады. Тецуро только что доставил последний на сегодня заказ и теперь, лавируя в потоке прохожих и велосипедистов, размышляет, как проведет вечер и предстоящие выходные. Хочется пить, а от одного взгляда на рожок в руках Цукишимы в животе начинает урчать, и Тецуро вспоминает, что завтракал поздно, а работал без обеда. Цукишима оглядывается на громкий рык скутера у себя за спиной, и он притормаживает, невольно улыбаясь от того, как тот удивленно округляет глаза. — Вы что, меня преследуете? — Цукишима вскидывает бровь, искоса глядя на Тецуро, а свободной рукой выключает плеер в кармане и стягивает наушники на шею. — Ха-ха, сам уже об этом подумал. Учишься поблизости? — Тецуро кивает на красную сумку у него на плече. — Нет, на другом берегу, — он неопределенно машет рукой на юг, и Тецуро морщит лоб. — Палаццо Спинелли. — О. И как оно? Вид у Цукишимы немного растерянный, он явно не знает, что сказать. Тецуро не сразу понимает причину, а когда догадывается, начинает громко смеяться: сам когда-то начинал с попыток смириться с тем, как работает итальянская бюрократическая система. Цукишима хмурится. — Выдыхай, — сквозь смех советует Тецуро. — Здесь везде так. Просто расслабься. Ну, и займись поиском работы, иначе погрязнешь в праздности, лени и… растолстеешь, — он кивает на уже изрядно подтаявшее мороженое. Цукишима недовольно поджимает губы и переводит взгляд на рожок, про который явно забыл. Идея пролетает в голове мгновенно — Тецуро делает резкое движение вперед и, захватив губами ярко-розовый шарик — клубника, втягивает размякшую массу в рот, почти ничего не оставив на вафле. Рот наполняется холодным и сладким, излишек мороженого бежит на подбородок, и Тецуро давит на газ, хохоча и облизываясь. — Не зевай, очкарик! Тецуро и сам не совсем понимает, почему из всех возможных мест обучения в Европе выбрал именно Флоренцию. Может, потому что никак не мог определиться, что интереснее — новые технологии, дизайн или маркетинг, — и не понимал, куда двигаться дальше. А может, потому что на всех студенческих форумах только и разговоров было, что об особой атмосфере, дарящей вдохновение. Что именно здесь, словно по волшебству, однажды тебя посещает инсайт, и ты вдруг интуитивно находишь выход из тупика. Надо лишь открыться и принять то, чем этот город щедро делится с каждым, кто готов: его особый дух, ритм и характер. В первую неделю Тецуро лишь обалдело ходит на презентации курсов, среди которых нужно было выбрать себе предметы и составить учебный план. Поначалу у него разбегаются глаза и разбредаются мысли — в галереях слишком много шедевров, а в библиотеках — книг, в сутках же — слишком мало часов, а в жизни — лет, чтобы успеть все увидеть и понять. Потом примерно месяц его не отпускает постоянное ощущение, что он уже давно и везде опоздал: расписание занятий появляется примерно через неделю после официального начала учебы; о том, кто будет вести профильные предметы, их оповещают еще через несколько дней после того, как эти самые профильные предметы появились в расписании. С администрацией можно связаться только по электронной почте, но никакой гарантии, что ответ успеет прийти до того, как вопрос потеряет актуальность, а на прием к Ее Высочеству Секретарю следует приходить часам к семи, чтобы успеть попасть пред светлые очи до двенадцати, когда прием заканчивается. Иностранные студенты со стажем смотрят на новичков с искренним сочувствием, преподаватели добродушно пошучивают, и даже бариста в окрестных кофейнях доверительно ободряют — мол, ничего-ничего, все через это проходят, привыкнешь. И Тецуро постепенно привыкает — пить натуральный, свежесваренный, а не из автомата, кофе, оставлять чаевые, болтать о погоде, политике и ценах с продавцом, привозящим рыбу на Сант Амброджио, интересоваться здоровьем внуков дамы, пьющей ристретто в кофейне у кампуса, курить, угощать девушек коктейлями в клубах, всегда иметь при себе презервативы и держаться подальше от спорт-баров во время проведения крупных чемпионатов по футболу, то есть почти всегда. Открытость не в характере Тецуро, но он хорошо видит возможности, и ему по душе вызов. И вообще все новое. Он даже завел себе привычку каждый раз заходить в неизвестное кафе, благо их во Флоренции по три штуки на квадратный метр. Ему нравится пробовать и сравнивать, где панини вкуснее, кофе ароматнее, пицца сытнее, а девушки за стойкой симпатичнее. Конечно, без проколов не обходится, пиццу, например, здесь делают отстойно. Зато бариста хорошенькие. И всегда подскажут, какой сорт кофе лучше выбрать. — Что у вас сегодня вкусного? — Тецуро обольстительно улыбается девушке за стойкой, планируя поскорее получить свой кофе и выбраться на улицу. Он уже насмотрелся на странное оформление кафе, на стенах которого такая мешанина разных веков и направлений в живописи и графике, что даже слегка мутит. По слухам, готовят здесь неплохо, но, если на кухне придерживаются тех же тенденций, можно заработать несварение желудка. — Что-нибудь шоколадное и не слишком кислое. Девушка, ничуть не смущаясь, объясняет, что традиционно популярностью пользуется блю маунтин, но лично она предпочитает гватемальский марагоджип. Тецуро соглашается, берет двойной эспрессо и уже собирается выйти на улицу, когда в кофейню заходит не кто иной как Цукишима. Это уже смешно: из десятков японцев, что учатся во Флоренции, постоянно натыкаться на одного и того же. Они на пару секунд замирают в двух шагах друг от друга, потом Цукишима коротко кивает и проходит мимо, к стойке. Тецуро пожимает плечами и, выйдя из кафе, располагается за столиком на улице. Даже в нагретом дневном воздухе над кофе поднимается пар, и Тецуро подносит чашку к лицу, просто вдыхая аромат, потому что для первого глотка еще слишком горячо, а он не любит, когда кофе обжигает. С тех пор как он приехал сюда, прошло восемь месяцев. Помимо того, что уже успел изучить по специальности, он теперь гораздо лучше, чем в январе, говорит на итальянском, знает, где в городе можно послушать неплохую музыку, и обзавелся привычкой закуривать, пока его кофе не остынет. Вот и сейчас он достает сигарету и затягивается, на несколько секунд прикрывая глаза. Рядом раздается шорох, и столик едва заметно вздрагивает, когда на него с легким стуком опускаются две креманки с мороженым. Клубничным. Тецуро изумленно вскидывает глаза на стоящего рядом Цукишиму. — Эээ, я не заказывал, — делает он попытку пошутить. — Знаю. Это для страховки, — Цукишима с непроницаемым выражением, не спрашивая разрешения, опускается рядом и слегка морщится, когда сигаретный дым касается его лица. — Мм? — вопросительно хмурится Тецуро. — Мне бы не хотелось снова остаться без мороженого. — Какой ты злопамятный, Цукки, — усмехается Тецуро, туша сигарету, и отламывает кусочек от розового шарика. — Разве? — Цукишима вскидывает брови и выглядит искренне задетым — его мелочность в оригинальном оформлении широкого жеста не оценили. — Конечно. Я ведь не люблю клубничное. Снова придется мучиться. Цукишима пару секунд смотрит на него с поразительной смесью полного изумления и раздражения — Тецуро изо всех сил сдерживает смех, чтобы не испортить момент, — потом, не говоря ни слова, переводит взгляд на свою креманку и фыркает. — В любом случае, чтобы застраховаться от покушений на свой десерт, достаточно было просто сесть за другой… — Тецуро с улыбкой облизывает ложку и обводит ей соседние столики, только тут замечая, что все места вокруг заняты. Цукишима медленно моргает, глядя в его растерянное лицо, и вдруг захлебывается смехом, прикрывая рот ладонью. Тецуро неизбежно начинает хохотать следом. Они учатся в разных институтах, в совершенно разных частях города, но у обоих специальности связаны с искусством — да и зачем еще можно ехать учиться во Флоренцию? — и Тецуро начинает с завидной регулярностью замечать в музеях и галереях, где проходят занятия, светловолосую голову, возвышающуюся над основной массой посетителей. Возможно, он мог видеть ее и раньше, но здесь, в Европе, чаще обращаешь внимание на соотечественников с более привычной азиатской внешностью, среди которых сам, благодаря росту, раньше чувствовал себя белой вороной. — Представляешь, сегодня опять наткнулся на этого очкарика. От Кенмы на мониторе — только размытый силуэт на некотором отдалении: он полусонно тычется в разные углы кухни — выпивает стакан воды, ставит чайник, насыпает кофе. Кенме сегодня к первой паре, и без чашки кофе для него даже трубы судного дня — пустой звук. — Какого очкарика? — долетает до Тецуро, который уже поужинал и теперь листает в планшете расписание учебных занятий на неделю. — Ну Цукишиму. Я тебе рассказывал — забавный такой, оглобля с меня ростом, из Мияги. — А, — Кенма падает за стол перед ноутбуком и в ожидании, пока закипит чайник, роняет голову на сложенные перед собой руки. — И что он? — Он, оказывается, на реставратора учится. Палаццо Спинелли. В Токио у них филиал, а на последние два года он сюда приехал. — Угу, — голос Кенмы едва различим за звуком закипающего чайника. — Не спать! — резко окликает Тецуро. — И поешь чего-нибудь, а то на привидение похож. — Не могу. Сначала кофе, — бубнит Кенма, снова встает и плетется готовить себе оживляющий напиток. — Так что там с этим Цукишимой? — А, да. Сегодня наткнулся на него в Палеонтологическом музее — думал, он там со своим курсом, — но нет, сам по себе. Сказал, что искал там динозавров, представляешь? — Тецуро посмеивается. — И что такого? — Кенма возвращается уже с чашкой дымящегося кофе и привычно незаинтересованным выражением лица и снова усаживается перед ноутбуком. Потом заправляет за уши упавшую на глаза челку. — Да вроде бы ничего, но кто сейчас вообще интересуется динозаврами, кроме детей? А Цукишима на ребенка никак не тянет. Смешно, — Тецуро тоже складывает руки на стол перед собой и упирается в них подбородком. Так кажется, будто они с Кенмой, как раньше, сидят по разные стороны кухонного стола в его доме. — Ясно. Куро, ты неисправим, — Кенма делает первый глоток — осторожно, боясь обжечься, но уже не в силах терпеть. — Да ладно тебе. Мне было скучно. — Я так и понял. Тебя-то как в Палеонтологический музей занесло? — Да так, заказ отвозил. Кстати, как у тебя с работой? Кенма плотнее обхватывает кружку с кофе, намеренно не встречаясь взглядом с Тецуро. Открывает рот, снова закрывает. Тецуро вопросительно вскидывает бровь. — Не спрашивай пока, — хмурится Кенма, — боюсь сглазить. Лучше расскажи, что нового у тебя. Тецуро понимающе хмыкает и лениво прикрывает глаза. — Клево, ты даже не представляешь. На этой неделе начинается курс по стартапам у Бруно Фабиано. Будет офигенно, говорят, — он широко зевает и вытягивает руки вперед, напрягая плечи. Только вчера они закончили очередной спецкурс и практикум. С проектом пришлось повозиться пару ночей. Кенма делает еще глоток и снова поправляет упавшую челку. Впервые за весь разговор его внимательные глаза встречаются с взглядом Тецуро. Несколько секунд он словно собирается что-то спросить, но потом опять утыкается в кружку. Бормочет: — Яку передавал привет. — Спасибо. И как он? Тецуро благодарен, что Кенма не задает лишних вопросов, потому что пока не готов отвечать на них. Чувство, поселившееся где-то между ребрами, обостряется, едва заканчивается один спецкурс, и утихает с началом нового. Новое дает ощущение движения. Или надежды на него. Или иллюзии. Об этом не хочется думать, но придется — не сегодня, так через неделю, максимум — через месяц. Если продолжать начатое, документами надо озаботиться уже в октябре, но самое главное, понять, хватит ли денег и можно ли получить скидку или грант… Вот и курс по привлечению финансирования пригодится. — …Иди спать, ты все равно уже не слушаешь, — доносится до него голос Кенмы, и Тецуро открывает сонные глаза. Кажется, ему что-то рассказывали про бывших сокомандников: кусками звукозаписи на быстрой промотке мелькают имена Яку, Торы, Льва. Даже забавно, что из них двоих теперь именно Кенма поддерживает с ними связь. — В следующий раз не дедлайни с проектом, а то спишь на ходу. — Да, мам, — очень серьезно кивает он, и Кенма сурово сдвигает брови и поджимает губы. Тецуро фыркает: — Общение с Яку на тебя плохо влияет. — Неправда. — Правда. — Неправда. — Правда. — Не… Не начинай. Что в выходные делаешь? Тецуро снова потягивается и трет ладонями лицо. И правда, пора на боковую. — Не думал еще. Попробую вытащить ребят поиграть. Или в бассейн… Или в клуб, — он опять зевает — широко, с удовольствием. Ресницы слипаются от выступивших слез. — Все, иди к черту, — усмехается Кенма. — Не могу больше видеть твою сонную физиономию — сам засыпаю. А мне сегодня обязательно надо быть в универе. — Ладно-ладно, ухожу. До связи. И… удачи, пусть все получится, — подмигивает Тецуро. Кенма закатывает глаза. Неуютное чувство, которое испытывает Тецуро, когда речь заходит о его планах, — ощущение упущенных возможностей и потерянного времени. Как сквозняк между ребрами. Организация выставок, ивентов, привлечение средств и спонсоров, поиск новых, интересных направлений и имен — то, что, по сути, является его специальностью и должно было получить в Европе новый толчок — как-то само собой отошло на второй план. Флоренцию хотелось вдыхать полной грудью и пробовать на вкус, трогать руками и рисовать. За всем этим он совершенно не замечал, как привыкает к бурному, но в то же время слишком хаотичному и необязательному току жизни, и только через пару месяцев всерьез задумался, чем же он занимается здесь. Возможно, стоило прислушаться к словам тех, кто советовал ехать в Великобританию, Германию, Австрию, где образование сразу заточено под построение карьеры, амбиции, стремительный рост и трудоголиков. Но Тецуро все еще кажется, что он не готов расстаться с этим городом, он еще не все понял о нем. Возможно, в те несколько месяцев, что остались ему до окончания магистратуры, он таки сможет найти здесь то, что искал. Цукишима Кей в представлении Тецуро ведет себя вызывающе. Как можно постоянно пить свой ванильный латте в одном и том же кафе? Даже если это лучший ванильный латте в Тоскане. Как можно все вечера проводить дома, когда вокруг — Флоренция? Особенно если ты иностранный студент. Как можно вести себя так по-стариковски, когда тебе едва за двадцать? Они знакомы не так давно, но как-то незаметно для себя успели сблизиться и прийти к компромиссам: вместе работать в библиотеке или заниматься, расположившись на газоне в одном из парков, или иногда перекусывать в любимом кафе Цукишимы, когда совпадает свободное время. Динозавров, к слову сказать, они тоже нашли, как раз когда пришли с конспектами и книгами в Ботанический сад рядом с университетом. Набрели случайно и еще с минуту ошарашенно пялились на многометровые красочные модели с длиннющими хвостами и шеями, а потом, не сговариваясь, уселись в тени кедра неподалеку от вставшего на дыбы диплодока. Во всем виновата их относительная изолированность, думает Тецуро, здесь не так уж много студентов из Японии, поэтому возможность личного общения с соотечественником особенно ценишь. И дело даже не в том, что оба — приезжие, не принадлежащие этому месту, как бы комфортно и хорошо здесь ни было, а в том, что есть человек, которому не надо объяснять, почему ты видишь мир так, а не иначе, потому что он смотрит на него под тем же углом. Ну, или в их с Цукишимой случае, с той же высоты. Цукишима напоминает ему маленького Кенму, у которого не было близких друзей и тысячи увлечений, как у сверстников, и которого хотелось растормошить, заставить смеяться, бегать и играть, зажечь в нем искру. Иногда Тецуро задумывается, каким был маленький Цукишима и что было бы, если бы они оказались соседями, а иногда ему кажется, что Цукишима — это просто его ностальгия. По дому, по другу, по детству. Красивое европейское слово очень подходит Цукишиме, как и то настроение, что в него вкладывается. — Попозируй мне, — однажды предлагает он. Тецуро и сам не знает, зачем ему это, — он редко рисует, больше скетчит и даже тогда предпочитает животных или птиц. Не людей. — Зачем? Цукишима создан для того, чтобы быть моделью, — рост, сложение, идеальная форма головы, приятное лицо. И способность, сосредоточившись на чем-то, подолгу сохранять неподвижность. В этом он тоже похож на Кенму. Тецуро так не умеет. — Просто захотелось тебя нарисовать. Пепел с сигареты падает на землю, потому что Тецуро забыл о ней, разглядывая Цукишиму. Сделать набросок он легко мог бы и после первой встречи, если бы захотел. Но тогда это было ни к чему — пересечение казалось случайным, сам Цукишима — скучным и плоским. Мысль о том, чтобы нарисовать его, пришла в голову позже, когда случайных пересечений стало больше, так что со временем они, похоже, просто перестали сопротивляться странной прихоти этого города, то и дело сводившего их вместе. Пришла как попытка понять, что там — за этой подчеркнутой вежливостью и отрешенным выражением лица. — Я пас. Куроо фыркает. — Так и знал, что ты это скажешь. — Он отворачивается, глядя на идущих мимо туристов, пытаясь на глаз определить, откуда они, и подносит сигарету к губам. Краем глаза он видит, что Цукишима, хотя и скривился от его ответа, не отводит взгляда, словно ждет чего-то или хочет сказать. — Южная Африка, — вдруг говорит он. У Тецуро уходит несколько секунд на то, чтобы понять, и он недоуменно оборачивается, торопливо выпуская дым в сторону. — Почему ты так решил? — Акцент, — говорит Цукишима, чуть вскидывая подбородок, так что солнце, отражаясь от очков, делает его лицо совершенно непроницаемым. — Хороший английский, но некоторые звуки слишком… небрежные. Тецуро недоверчиво прищуривается. Цукишима почти постоянно в наушниках, хорошо разбирается в музыке, но южноафриканский акцент — это слишком. — К тому же они говорят «ja» вместо «yes». — Может, они из Германии, — ляпает он первое, что приходит в голову, и тут же кисло кривится в ответ на вскинутые над очками брови: конечно, с чего бы немецкой группе разговаривать между собой по-английски? — Сейчас! — он торопливо тушит окурок и устремляется вслед за туристами, исчезающими за углом. — Ну что? — спрашивает Цукишима, когда он через пару минут возвращается, падает на стул и достает новую сигарету. Догадка оказалась верной, группа действительно приехала из Южной Африки, но вздернутый вверх уголок рта Цукишимы не дает Тецуро покоя. Он затягивается, медленно выпускает дым, не сводя глаз с собеседника, и залпом допивает остывший кофе. — Это не акцент, — наконец говорит он. Глаза у Цукишимы похожи на янтарь на солнце — светлые с россыпью искр и темными вкраплениями. И сейчас эти глаза смеются. А потом и сам Цукишима начинает смеяться — как-то по-подростковому неуклюже и забавно. Тецуро тоже невольно улыбается. — У их гида на сумке целая коллекция значков с символикой, — наконец говорит Цукишима, немного отдышавшись. — А ты побежал спрашивать! В этом он весь: слишком взрослый, отстраненный, ленивый и невыразительный большую часть времени, но Тецуро уже знает, что Цукишиме просто так удобнее. Он похож на древнего вампира, прожившего на этом свете не одну сотню лет и до смерти уставшего от людей, их глупости и бесполезных усилий. Порой это выглядит так же смехотворно и нелепо, как само сравнение. А потом вдруг происходит что-то, и вампир превращается в обычного студента, словно из-под наслоений поддельных мазков проступают яркие краски оригинала. — Так когда? — Тецуро кладет голову на руки и заглядывает снизу в лицо Цукишимы. — Никогда, — без всякого выражения отвечает Цукишима. — Пустая трата времени. Ты же даже не художник. Это верно. Тецуро неплохо рисует, но тут, во Флоренции, таких «неплохо» больше, чем черепицы на крышах. Дождь или дворники каждое утро смывают с брусчатки и плитки очередную Мону Лизу или Венеру, нарисованных мелками, а то и всю Тайную вечерю целиком. И каждый вечер они появляются снова. Поэтому Тецуро приехал сюда изучать историю искусства, а не живопись. — Ты тоже не палеонтолог, но это же не мешает тебе тратить время на всяких ископаемых. Палаццо Спинелли, где учится Цукишима, вероятно, самая крутая реставрационная школа в мире: здесь лучшие преподаватели и колоссальные возможности для получения практических навыков, доступ к огромной технологической базе. Дух захватывает. Странно, что дух захватывает скорее у Тецуро, чем у Цукишимы, который о своей учебе говорит мало и без особых эмоций. Но когда Тецуро спросил, почему он не пошел в палеонтологию, раз уж так неровно дышит к динозаврам, тот ответил, что учится именно там, где всегда хотел. Цукишима с досадой цокает языком, а потом демонстративно смотрит время на телефоне и достает мелочь, скользнув взглядом по чеку. — Мне кажется, что самая бесполезная трата времени — этот разговор ни о чем, Куроо-сан. — Не называй меня Куроо-сан, Цукки. Я уже отвык от таких формальностей. Цукишима лишь поджимает губы Он оставляет деньги на блюдечке с чеком, поднимается, привычным жестом расправляя собравшиеся на бедрах брюки, и надевает наушники, все это время висевшие у него на шее. У него через сорок минут занятия на левом берегу, добираться через полгорода, он и так засиделся — Тецуро бы наверняка опоздал, если бы оставил себе всего сорок минут на дорогу. Но Цукишима никогда не опаздывает, а Тецуро почему-то приятно думать, что тот сидел в этом кафе до последнего ради разговора ни о чем и компании, которую называет пустой тратой времени. Поэтому Тецуро не может сдержать ухмылки, когда Цукишима первым говорит «До завтра». Когда тот уходит, он достает из сумки блокнот с Джиджи на обложке и делает несколько быстрых набросков. Глаза. Брови. Губы. Руки. Снова глаза — прищуренные, удивленно распахнутые, полуприкрытые веками. Губы — искривленные усмешкой, плотно сжатые. Карандаш зависает над бумагой, словно марионетка, потерявшая кукловода. Наброски похожи на пазл, который осталось только собрать, но картинка не складывается, и Тецуро убирает блокнот. Он из тех, кто свято верит, что усилия и труд все перетрут. Со временем. Когда на несколько разосланных совершенно разным людям сообщений Тецуро получает ответ «Извини, сегодня не выйдет», его так и тянет проверить, не глюк ли это мобильного оператора. Пара слетевших свиданий — не проблема, а вот то, что в волейбол поиграть снова не получится — третью неделю подряд — обидно. Вечер пятницы оказывается удручающе свободным. Если у Тецуро в организме возникает недостаток волейбола или дружеского охохо, он обычно звонит Бокуто. Это здорово повышает тонус и креативность. Иногда, правда, прямо пропорционально креативности повышается способность генерировать абсурд, но в пятницу вечером это совсем не страшно и даже полезно. Однако Бокуто на сборах, а значит, выпавшее из его крепких рук знамя дружбы придется подхватить Цукишиме. Тот берет трубку после трех гудков. — Цукки, ты должен стать мне на этот вечер лучшим другом. — Прошу прощения? — Что, незнакомое слово? Дружба — это бескорыстные взаимоотношения между людьми, основанные на любви, доверии, искренности… — Я знаю, что значит дружба. Я только не понимаю, откуда ты взял, что нас связывают искренность, любовь и… доверие? — Цукки! Ты меня обманываешь?! — потрясенно восклицает Тецуро, но тут же добавляет совершенно обыденно: — Ну хорошо, как насчет бескорыстия? — Ты в самом начале разговора сам исключил такую возможность, сообщив, что я тебе должен. — Мда, — Тецуро широко улыбается, несмотря на то что его планы на вечер явно под угрозой; словесные пикировки с Цукишимой хороши в любое время суток, — мой прокол. И все же, ты ведь не занят? — Что в твоем понимании — занят? — Нуу, скажи, что на тебе сейчас надето что-нибудь, кроме трусов, а рядом не сидит парочка симпатичных девчонок в одном белье. Кажется, Цукишима поперхнулся. После небольшой паузы, во время которой Тецуро счастливо ржал в трубку, до него доносится: — Нет, не занят. — Тогда мы идем в клуб. Жду тебя через час в Фулл-апе. — Я… Тецуро успевает нажать отбой до того, как Цукишима начнет отнекиваться, а значит, тому придется все же появиться в назначенном месте. Настроение у него, конечно, будет так себе, но через час он, по крайней мере, уже расхочет прибить Тецуро на месте. Как он и предполагал, ровно через час приходит сообщение: >> Я у входа. Где тебя искать? Тецуро выныривает из удушливо-красного полумрака клуба и поверх голов вышедших покурить ищет глазами светлую макушку. Когда он наконец находит Цукишиму, тот уже не один — болтает с какой-то милой итальянкой, которой приходится неловко запрокидывать голову, чтобы смотреть Цукишиме в лицо; то есть не то чтобы болтает — скорее, вежливо слушает чужую болтовню. Хорошо быть симпатичным блондином, с легким уколом зависти думает Тецуро. — Привет, Цукки, — лучезарно улыбаясь, подходит он ближе. — А ты времени зря не теряешь. Познакомишь? Цукишима окидывает его таким взглядом, который Тецуро не очень хочется толковать — ради сохранности собственного эго его можно назвать придирчивым, — останавливается на торчащих волосах, и уголок его губ самую малость ползет вверх. — Конечно, — после паузы, во время которой Тецуро успевает напомнить себе, что он уже взрослый мальчик и давно перестал беспокоиться по пустякам, да и вообще, кого сейчас удивишь необычной прической? — соглашается Цукишима. — Это Франческа, мы с одного потока. А это Ку… — невозможно не заметить, как до Цукишимы доходит, что представлять приятеля, как это принято в Японии, неудобно, потому что здесь в ходу имена, но и назвать его по имени он не решается. Тецуро не собирается ему помогать. — Тецуро, — наконец выговаривает Цукишима, — мой… соотечественник. — Очень приятно, — Франческа улыбается, на щеках играют ямочки. — У вас, японцев, очень красивые имена. — У тебя тоже, — Тецуро бросает быстрый взгляд на Цукишиму, оценивая свои шансы с новой знакомой, но тот мало того, что стоит столбом, вообще смотрит куда-то в сторону. — Ты одна? Составишь нам компанию? — Я здесь с подругой, она отошла, — Франческа оглядывается, длинные черные локоны скользят по плечам. Тецуро с удовольствием рассматривает смуглую кожу в вырезе белой рубашки, пытается поймать взгляд. — Как удачно, — замечает он. — Мы… Вынырнув из-за плотной группы поодаль, к ним подходит ослепительно рыжая девица и не слишком приветливо прищуривается на Тецуро. Она выше Франчески, длинноногая и белокожая. Тецуро думает, что они с Цукишимой составили бы отличную пару, но тот словно язык проглотил. Господи, ну что за детский сад? — Простите, что задержалась. Привет, я Але, — она по-мальчишески протягивает Тецуро узкую ладонь. Он с ироничной улыбкой пожимает ее. — Тецу… — последний слог замирает у него на губах, когда Але кладет одну руку на талию Франчески и быстро целует ее в висок. — Оу. — Прости, не расслышала. Тецу? — Да, — просто кивает он и, улыбаясь, склоняет голову к плечу. Снова незадача. Закусив губу, он косится на Цукишиму. Тот отвечает взглядом сейчас-лопну-со-смеху, но при этом даже не улыбается и вообще очень естественно делает вид, что просто мимо проходил. — Так вы учитесь с Цукки? Але пару секунд смотрит с недоумением, потом до нее доходит. — Милое прозвище! — фыркает она, а вот Цукишиме уже не смешно. — Да, у нас несколько совместных лекций, но специальности разные. Ну что, идем? — она чуть поворачивает голову к прильнувшей к ее плечу Франческе. — Нас ждут в «Двадцать один». Пока! Хорошо вам провести время. Задумчиво хмуря брови, Тецуро продолжает смотреть вслед девушкам, когда рядом раздается тихий смех. — Что? — Тецуро сует руки в карманы и направляется обратно в клуб. — Мог бы и предупредить! — Тецу, — Цукишима склоняет голову к плечу и иронично приподнимает бровь, но идет следом. — Тебя следовало бы назвать Флэш! Тецуро оглядывается через плечо, делая шаг в грохочущий музыкой проем, и не может удержать хищную ухмылку. — А ты вот геройского прозвища вообще не заслужил. Так что завидуй молча. — Вытянувшаяся физиономия Цукишимы бесценна, громкий бит по мере приближения к источнику звука проникает под кожу, прямо в мышцы, заставляя их непроизвольно сокращаться в такт, Тецуро чувствует, что вечер пятницы наконец начинает себя оправдывать. Многие знакомые считают Тецуро болтуном и балагуром, но, погружаясь в музыкальный драйв и ритмичное колыхание толпы, он получает возможность отдохнуть от необходимости говорить и придумывать темы для беседы — бесценное ощущение после недели непрерывного общения с одногруппниками, преподавателями и клиентами. Не то чтобы все это ему не нравилось, но смена деятельности — лучший отдых, и Тецуро отдыхает, отпуская свое тело на волю инстинктивных, бездумных движений в клубе или интуитивных — на волейбольной площадке. Цукишима сейчас — незаменимый компаньон, он дает ощущение принадлежности, его присутствие рядом — якорь, чтоб не унесло, и так же, как якорь — невидимо, но ощутимо. Даже удивительно, насколько комфортно Тецуро чувствует себя оттого, что, вскидывая голову и скользя взглядом по танцующей толпе, почти сразу находит высоченную фигуру с белобрысой макушкой. Цукишима сидит за барной стойкой, потягивает «белый русский» и равнодушно поглядывает вокруг. Или втыкает в смартфон, скроля новости или читая книги. Порой находит глазами Тецуро и смотрит с выражением «ну что, с тебя уже хватит?» и вскоре снова отворачивается. В какой-то момент Тецуро понимает, что бутылка пива уже улетучилась из организма, и пора пополнить запасы алкоголя в крови, поэтому начинает прокладывать себе дорогу к бару. Пробиваться приходится через весь зал и внезапно забацанный диджеем популярный микс. На освободившийся рядом с Цукишимой стул он не успевает — туда присаживается какой-то метросексуал явно старше них, и, выныривая из-за очередной оказавшейся на пути спины, Тецуро видит, как он салютует Цукишиме своим коктейлем и что-то говорит. Тот пару секунд рассматривает незнакомца — по выражению лица даже не понять, о чем там может идти речь, — потом качает головой, и губы его складываются в однозначное no. Незнакомец, похоже, что-то уточняет с усмешкой, Цукишима слегка дергает бровью — явный признак досады, — и Тецуро, наконец, ловко уклонившись от другого посетителя с двумя переполненными льдом бокалами, оказывается рядом. — Ффу, — вздыхает он, опираясь на плечо Цукишимы, и делает знак бармену, — еле протолкался… Бутылку Peroni, пожалуйста. Еще один знакомый, Цукки? — Нет, — отвечает Цукишима так, словно прохожий спросил у него, как пройти на Пьяцца дель Дуомо, и уже уходит. Тецуро переводит вопросительный взгляд на незнакомца, потому что тот не только не уходит, но продолжает очень пристально наблюдать за ними. От этого внутри пробуждается знакомое азартное волнение, будто на волейбольной площадке встретился с соперником, с которым предстоит игра и который оценивает, на что ты способен. Ощущение приятно щекочет нервы, и Тецуро усмехается и неожиданно для самого себя подмигивает. На лице незнакомца мелькает растерянность, потом сменяется неловкой улыбкой. — А, ясно. Извините, — он все же встает и уходит. Бармен как раз ставит на стойку бутылку пива, и Тецуро тут же занимает освободившееся место. — Чего он хотел? — Ничего, просто недоразумение, — Цукишима снова утыкается в свой телефон. — Он тебя с кем-то перепутал? — Тецуро с наслаждением делает сразу несколько больших глотков. — Скорее, не меня, а место. Тецуро недоуменно моргает. Снова эти ребусы; Цукишима часто говорит загадками, обрывая себя на полуслове, так что приходится додумывать, но сейчас Тецуро лень. — Ладно, я ничего не понял, так что пошли танцевать, а то сидишь тут, словно в библиотеку пришел, — он оглядывается по сторонам и тут же замечает на противоположной стороне стойки пару девушек, которые явно посматривают на них и переговариваются; очень хорошеньких девушек. — О, смотри какие! — подталкивая Цукишиму локтем, он открыто улыбается, и девушки улыбаются в ответ. — Пойдем, им явно нужна компания. — Извини, я пас. — Черт, Цукки, да ты только взгляни, какая грудь у той темненькой! Только дурак или гей не клюнет, — Тецуро тянет Цукишиму за собой, но тот не двигается с места. — Ведь ты же не дурак… — и тут он наконец оглядывается на Цукишиму, который смотрит на него в упор, с явным вызовом склонив голову набок. — То есть… Цукишима аккуратно высвобождает рукав, за который уцепился Тецуро, и снова устраивается на стуле, с которого его почти стянули. Тецуро чувствует, как щеки окатывает жаром. Пазл с тихим щелчком встает на место, и сегодняшние недоразумения обретают новый смысл: и безучастность Цукишимы, когда Тецуро пытался склеить его знакомых девчонок, и мужик, чем-то интересовавшийся у Цукишимы, и «перепутанное место» — действительно, чтобы подцепить кого-нибудь, тому следовало, наверное, пойти в YAG… Тецуро никогда не страдал гомофобией и считал себя достаточно наблюдательным, но почему-то до этого момента был абсолютно уверен, что Цукишима такой же натурал, как и он сам. — Блин, я как-то не подумал… Цукишима прикрывает глаза и улыбается — вежливо и тошнотворно-сладко. — Разочарованы? Извините, что не смогу составить полноценную компанию, Куроо-сан. — Да ладно, подумаешь, драма, — после капитанства в школьном волейбольном клубе и должности старосты на курсе у Тецуро уже черный пояс по выходу из неловких ситуаций. — Меньше конкуренции, — он подмигивает Цукишиме, и тот, кажется, еле удерживается от того, чтобы закатить глаза. — Только давай все же без «Куроо-сана», а то странное чувство после… этого, — он неопределенно машет бутылкой в сторону, намекая на покинувшего их незнакомца. Цукишима секунду недоуменно хмурится, потом качает опущенной головой и фыркает — Тецуро скорее догадывается, чем слышит за громкой музыкой. Он делает глоток пива и вопросительно кивает на опустевший бокал Цукишимы: — Еще один? — Нет, спасибо, — Цукишима качает головой. На стеклах очков бликует стробоскоп, и Тецуро никак не может рассмотреть выражения его глаз. — Не люблю много пить. — Да ладно, я тебя потом дотащу до дома, — Тецуро толкает его в плечо. Несильно, но Цукишима все равно вздрагивает и кривится. — Зачем приходить в клуб, если ты не пьешь и не танцуешь? — Хочу напомнить, что это была ваша идея, Куроо-сан. — Цукишима выпрямляется на стуле, будто проглотил линейку, и смотрит укоризненно. — Я предпочитаю менее бессмысленное времяпровождение. Тецуро хохочет: — Ты неподражаем, Цукки. Давай, всего один танец, и я отстану. На танцполе как раз включают что-то жаркое и латиноамериканское, и Тецуро начинает пританцовывать на месте. — Это выглядит по-идиотски, — Цукишима поджимает губы и дергает плечом. — Я никуда не пойду. Но они все-таки идут на танцпол, и Куроо отчаянно пытается не ржать, глядя, с каким выражением лица Цукишима двигается, отчаянно не попадая в ритм музыки. Потом он все-таки соглашается на еще один коктейль, потом — еще на один танец, а потом они, запыхавшиеся и разгоряченные, вываливаются на улицу, и Тецуро готов поклясться, что видит на губах Цукишимы слабую тень улыбки. Он ничего не говорит, и Цукишима тоже молчит все время, пока они ловят такси и едут к его дому. Он сидит, выпрямившись и сложив руки на коленях, как примерный мальчик из хорошей семьи, и Тецуро снова очень хочется смеяться, но он держится. — Неплохо повеселились, да? — спрашивает он, когда такси останавливается в нескольких кварталах от дома Цукишимы, и тот уже собирается выходить. Тот оборачивается, смотрит на него несколько секунд совершенно нечитаемым взглядом — в неверном свете уличных фонарей его лицо снова, как у какого-нибудь вампира, кажется возвышенно-бледным, а затем медленно кивает: — Да, неплохо. Спасибо за приглашение, Куроо-сан. Тецуро машет рукой: — Не стоит благодарности. И я же просил не называть меня так! Цукишима дергает плечом, оставляя вопль без ответа, и закрывает дверь машины. Тецуро через стекло наблюдает, как тот исчезает в тенях узкой улицы, и думает, что сегодняшний вечер стоит повторить. Вечер не повторяется. Просто потому что в этом нет необходимости. В следующий раз Тецуро договаривается с соседями в общежитии о турнире по GTA, но за два часа до начала остается без партнера — его кидают ровно в тот момент, когда он болтает с Цукишимой в Line. — Чееерт, — раздраженно тянет он, быстро набивая в телефоне сообщение кидале о том, что он думает о его поведении. — Ну вот, теперь придется сидеть и ждать, пока кто-нибудь вылетит… Цукишима что-то пишет в параллельно открытом файле и вопросительно поводит бровью. — Проблемы? Тецуро пару секунд скроллит список контактов, а потом вдруг ловит озарение: игры — это стихия социофоба Кенмы, но Кенма далеко, а кто рядом? — Цукишима — Цукишима тоже социофоб — следовательно, должен бы неплохо шарить в игрушках. — Цукки, ты же играешь в видеоигры? Готов поспорить, что играешь, и неплохо! Тот переводит взгляд на окно видеочата и некоторое время будто бы изучает выражение Тецуро, который изо всех сил сохраняет на лице воодушевление и преисполненность надеждой, — потом прищуривается. — Смотря что ты хотел. — Мне нужен партнер. Мы запланировали сегодня в общаге чемпионат, но напарник у меня только что слился, спасай. — У меня вообще-то сдача проекта в среду… — В среду! А сегодня воскресенье. Это же почти вечность! — Ключевое слово «почти». — Ой, да ладно. Ты же не первокурсник, чтобы переживать из-за таких вещей, уже должен бы знать, как все делается. Дуй сюда, начало в пять. Если дойдем хотя бы до четвертьфинала, обещаю, что до четверга оставлю тебя в покое, — Тецуро прижимает левую руку к груди, а правую поднимает ладонью вверх, предусмотрительно скрещивая пальцы, убрав их из поля зрения Цукишимы. — Клянусь. Они проходят в полуфинал, на дворе глубокая ночь, понедельник, и настроение в рядах как игроков, так и зрителей, еще полчаса назад азартно вскрикивавших и требовавших сгонять за ред буллом, все ближе клонится к отметке «сон». От выпитого кофе во рту кисло, а в голове пусто. Спать не хочется совершенно, но Тецуро уверен, что стоит ему принять душ и ткнуться лицом в подушку, он заснет в ту же секунду. Цукишима сидит на полу, прислонившись спиной к стене, — секунду назад тер пальцами покрасневшие веки и сдвинул очки на макушку, да так и забыл их там — глаза закрыты, длинные ноги вытянул в пространство между столиком, стульями и подушками. И, кажется, он уже спит. — Эй, — Тецуро подползает ближе и теребит его за плечо, — Цукки, ты еще жив? Тот открывает глаза, мутно смотрит, похоже, не совсем осознавая, что происходит, потом хмурится и начинает озираться по сторонам, ища очки. В этот момент он сам на себя не похож: смешной, растерянный и какой-то беззащитный, что ли. — Да вот они. — Тецуро со смешком перетаскивает очки ему на нос, но Цукишима в последний момент отпихивает его руки и сам поправляет дужки за ушами. — Если ты еще не совсем раскис, у нас через десять минут продолжение… С другой стороны, в полуфинал мы уже прошли, до четверга я, как и обещал, тебя не потревожу, мы можем прямо сейчас вывесить белый флаг, — он смотрит в потолок, но все равно краем глаза видит недовольно сведенные брови и поджатые губы. — Я пас, — выдает Цукишима свое коронное, но в этот раз это звучит так здорово, что хочется смеяться. Тецуро прячет улыбку, а Цукишима вздыхает: — Все равно уже скоро утро, проще совсем не ложиться. Тецуро встает на ноги, потягивается и подает Цукишиме руку, от которой тот, естественно, отказывается и поднимается сам. Он сантиметров на пять выше Тецуро, и те несколько секунд, когда он, сонный и потерянный, искал очки, кажутся просто фантазией. — Если выиграем, обещай, что попозируешь мне. — С чего бы это? Мне кажется, ты забыл, что сам просил меня об услуге. — Но разве ощущение от победы не стоит того? Цукишима, конечно же, закатывает глаза. Чего Тецуро совсем не ожидает от Цукишимы, так это что они смогут сыграться, как сокомандники. Цукишима вообще не производит впечатления командного игрока — от него не дождешься слов поддержки или одобрения. Вот на любимую мозоль наступить и объяснить популярно, в чем ты лох, — всегда пожалуйста. Но Тецуро и сам не дурак потыкать в чужие комплексы, к тому же давно вышел из возраста, когда ему требовалась внешняя мотивация. А может, никогда в него и не входил. Полное откровение для Тецуро и то, что Цукишима может быть азартным. Конечно, он не станет играть во что-то, чего не понимает и в чем может налажать, но вкус победы он любит не меньше самого Тецуро, а значит, очень. И так раз за разом они объединяются — в лазертаге, видеоиграх, боулинге, — потому что оба знают, что хотят одного — вместе сокрушить противника во что бы то ни стало. Когда через два месяца плотного общения Тецуро совершенно случайно узнает, что Цукишима еще и в волейбол в школе играл, ему хочется позвонить производителю и потребовать ответа, почему у его чутья так рано истек срок годности и нельзя ли его заменить по гарантии. Два месяца притирок, подколок и подначек, регулярно всплывающая в разговорах тема волейбола, и Цукишима ни разу даже вида не подал, что понимает, о чем речь. А теперь выясняется, что играл и в средней, и в старшей школе, да еще на той же позиции, что и сам Тецуро. Ему даже возмущаться и выяснять, какого черта, не хочется — до такой степени офигения доводит его это открытие. Он просто называет время и место, куда в ближайшие дни собирался пойти поиграть, и лучшим своим капитанским тоном велит Цукишиме принести с собой форму. Тот, похоже, тоже не готов возражать или спорить, потому что приходит в назначенное место, и они играют сначала друг против друга, потом команды перемешиваются, и они снова оказываются по одну сторону сетки, плечом к плечу. Если бы Тецуро рассчитывал на участие в каких-то турнирах, то Цукишима к ним не готов, просто не в форме — любому очевидно, что он ботаник, предпочитающий сидеть дома, зарывшись в учебники, или бесконечно смотреть околонаучные документалки, а не носиться по волейбольной площадке. Но он хорошо видит игровую ситуацию, быстро ориентируется, без проблем оценивает сильные и слабые стороны соперников. Постепенно и будто нехотя он подстраивает свою игру под советы и команды Тецуро. Ему, пожалуй, не хватает физической силы и — поначалу — решимости, он словно бы всякий раз спрашивает себя «что я здесь делаю?», но к концу второго часа, несмотря на усталость, он все еще держится и не уходит с площадки до самого конца. Зато потом, в раздевалке, падает на скамейку и просто сидит без движения, накинув на мокрую голову полотенце. Плечи и ребра ходят ходуном от тяжелого дыхания. — Не рассиживайся, — командует Тецуро, направляясь в душ и попутно шлепая его раскрытой ладонью по спине. Тот вздрагивает. — Бегом в душ. — Дома схожу, — глухо отзывается Цукишима. — Тут же рядом. — А. Ну как знаешь. Дождешься меня? Я быстро. На улице их внезапно встречают сумерки, и Тецуро на секунду кажется, что вместо двух часов они играли все шесть. Небо нависает над самыми крышами, грозовые тучи царапают брюхом колокольню Джотто, и восточный край неба подсвечивают золотые зарницы. — Упс. До кампуса отсюда добираться не меньше получаса. Тецуро морщится и застегивает мастерку под горлом; ветер гонит по асфальту мелкий мусор, бросает пыль в лицо. — Ладно, погулять не получится. Я позвоню, — кидает он, толкая Цукишиму в плечо, и уже собирается сбежать, как тот ловит его почти на лету за рукав. — Не успеешь, — говорит, протягивая из-под навеса ладонь. — Уже начинается. Побежали ко мне. И они бегут. То есть сначала просто идут быстрым широким шагом — Тецуро чуть вприпрыжку, Цукишима слегка насупившись и сунув руки в карманы. Капли, сперва похожие на брызги, постепенно тяжелеют, дождь набирает силу, молнии вспыхивают все чаще, а гром катится по небу огромным боулинговым шаром, с грохотом врезаясь в невидимые кегли, и всякий раз это страйк. Они переходят на бег, но все равно, пока добираются до дома Цукишимы, по обочинам текут реки, в каждой расщелине брусчатки струятся ручьи, и они вваливаются в подъезд насквозь мокрые, даже в кроссовках чавкает. В квартире Цукишима, сбросив обувь и мокрые носки у порога, молча исчезает в комнате, а Тецуро неловко застывает, заливая пол и не зная, как быть. Через минуту Цукишима возвращается с полотенцем, смотрит с осуждением. Очки и лицо он уже вытер, но вода с волос снова капает на лоб, стекает по шее, исчезая в мокром вороте футболки. Тецуро ловит внимательный взгляд и думает, что, наверное, выглядит по-дурацки — со своей-то прической, рука сама тянется пригладить наперекор всему торчащие волосы, но Цукишима не смеется. — Раздевайся. — Он ждет, когда Тецуро соскоблит с себя прилипшую одежду, и кидает в него полотенцем. — Проходи. В комнате на стуле — футболка и шорты, надеюсь, влезешь. Я — в душ. — И, уже открыв дверь в ванную, оглядывается, усмехаясь: — Никогда бы не подумал, что даже дождь не исправит положения. Когда Тецуро вытирается и надевает сухое — подошло без проблем, словно из своего шкафа достал, — до него вдруг доходит, что с момента знакомства он впервые оказался у Цукишимы в квартире. Не то чтобы он надеется увидеть что-то неожиданное или забавное, но это даже странно, что до сих пор ему не приходило в голову напроситься в гости и попытаться узнать Цукишиму получше. Впрочем, это можно записать в ту же колонку, что и азарт и волейбол; Цукишима не горит желанием делиться своей жизнью и личным пространством со всеми желающими, и то, что с Тецуро все же делится, выглядит почти как комплимент. Во всяком случае, просматривая полки с книгами и фигурками динозавров, Тецуро чувствует себя польщенным. Книг не так уж много — переводные учебники по реставрации, пара по старинной архитектуре — то, чего, видимо, не нашлось в электронном виде. Справочники, путеводители, учебник итальянской грамматики. Ни фотографий, ни сувениров, даже немного обидно: как если бы кто-то нарочно хотел воспроизвести интерьер в комнате среднестатистического иностранного студента. В самом углу, правда, торчат три изрядно потрепанных корешка, напоминающих Jump, и Тецуро протягивает к ним руку. Это действительно старое издание Jump’а, и — что? нет, вы серьезно? — манга называется «Большое путешествие с динозаврами». Тецуро невольно прикрывает ладонью глаза и беззвучно смеется. Обалдеть. Но она ведь совсем древняя — вышла в конце восьмидесятых, кажется, он даже видел томики раз-другой в раменных, еще в детстве. Он листает мягкие, много раз читанные до него странички, пробегая глазами по фреймам с динозаврами, поглаживает облачка с иероглифами, и внутри почему-то теплеет. От ветхой бумаги словно исходит особое настроение, запах, и непонятно, может, это просто проекция собственных мыслей и желаний, а может, и правда, мангу подарил Цукки кто-то близкий, но она стоит десятка семейных фотографий. Тецуро бережно возвращает журналы на полку и оглядывается. На стенах — несколько классических видов Флоренции и Венеции, видимо, повешенных здесь арендодателем. Не похоже, что Цукишиме есть до них дело. Диван, телевизор, музыкальный блок, рабочий стол — массивный, широкий, старый. На столе, помимо аккуратных стопок учебных материалов, ноутбука и наушников, какие-то карандашные наброски узоров, пара кружек с недопитым кофе — ага, все же за работой Цукишима предпочитает не латте — и что-то бесформенное, наспех накрытое тканью. Тецуро с улыбкой оглядывается на дверь ванной, прислушивается. На фоне шума дождя за окном слышно, что душ все еще включен, и он осторожно поднимает ткань. То, что открывается взгляду, похоже на металлического дикобраза: тиски, тяжи, штыри разного размера — несколько секунд уходит на то, чтобы понять, что вся эта конструкция удерживает деревянную дощечку размером с небольшую книгу. Тецуро наклоняется, чтобы рассмотреть поближе. Запах старого дерева и лака теперь ощущается отчетливее, и Тецуро вдруг осознает, что вся квартира Цукишимы, просто более размыто и неочевидно, пахнет так же. Он снова оглядывается по сторонам, словно только теперь замечая деревянный стул в углу, полку-этажерку с книгами, наконец, сам стол. К ним тоже приложил руку Цукишима? Тецуро проводит пальцами по гладкой поверхности столешницы, словно надеется получить ответ, и вдруг чувствует, что чего-то не хватает. Он резко оборачивается, поняв, что вода больше не шумит. Цукишима стоит в метре от него и, едва он оглядывается, начинает смеяться. Тецуро с громким облегченным вздохом прикрывает глаза и присаживается на край стола. Цукишима заходится в новом приступе хохота, почти сгибаясь пополам. — Очень смешно, — огрызается Тецуро. — Видел бы ты свое лицо! — тот продолжает смеяться, утирая выступившие слезы. — Словно кот, увидевший за спиной огурец! Надо было сказать «Бу!» — тебя бы, наверное, подбросило на метр. Щеки теплеют — надо ж было так попасться, — но Тецуро невольно улыбается: хохочущий, как мальчишка, Цукишима — невероятно забавное зрелище. — Ты себя-то в зеркале когда видел? Огурец и есть, — наконец фыркает он. — Белобрысый, длинный и зеленый. На Цукишиме действительно надета темно-зеленая футболка, и он на миг перестает смеяться, растерянно оглядывает себя и кривит уголок рта. — Уел, — разворачивается и идет на кухню. — У меня есть сыр, ветчина, помидоры, хлеб… Будешь? Желудок с воодушевлением отзывается на мысль о еде. — Шутишь? После волейбола-то. Да я сейчас все что угодно съем! — Тецуро устремляется за Цукишимой к холодильнику. — Так, — после трех сэндвичей Тецуро чувствует если не приятную тяжесть, то некоторое удовлетворение. Дождь вроде бы ослабел, но еще не закончился, и тянет поговорить. — Что это у тебя там, на столе? Насыпая кофе в кофеварку, Цукишима хмуро косится через плечо. — Ерунда, — бурчит он. — Практическая работа. — На дому? — усмехается Тецуро. — Не слышал, чтобы с антиквариатом давали работать дома. Цукишима ставит кофе на огонь, прислоняется задом к столу и скрещивает руки на груди. — Я и не говорил, что это учебное задание. — Когда Тецуро недоуменно вскидывает брови, он со вздохом отводит взгляд и объясняет: — Это шкатулка. Купил на блошином рынке. Красное дерево, девятнадцатый век… кажется. Дно сильно деформировалось, так что вся конструкция поплыла, замок перекосило… Ну и вот. Из кофеварки начинает вырываться пар, и Цукишима сосредотачивает взгляд на происходящем, явно радуясь возможности переключить внимание — щеки и уши у него заметно порозовели. Тецуро с усмешкой думает, что светлые волосы и белая кожа — это не так уж и здорово: о том, что ты смущен, становится известно всем и сразу. — Не боишься испортить? — Там не так уж много работы. И потом, это уже не первая… — Цукишима обрывает себя на полуслове, будто случайно выболтал страшную тайну, и сцепляет кисти перед собой. Тецуро разевает рот. — То есть эта мебель — тоже твоя работа? Цукишима в ответ округляет глаза, бросает быстрый взгляд в гостиную и фыркает, губы ползут в ехидной улыбке. — Ты мне льстишь? С чего бы? Конечно, нет. Я только кое-где восстановил отсутствующие части и подновил покрытие. — Покажи-ка! Цукишима снова хмурится, потом пожимает плечами и, сняв кофе с плиты, делает шаг в гостиную. — Здесь и здесь, — нехотя показывает он на декоративные завитки по периметру стола, — не хватало нескольких кусков, пришлось восстанавливать… Потом грунтовка, тонирование, лак… — И что, ты сам все делал? — Тецуро в полном изумлении проводит рукой по рельефу, пытаясь найти подвох. Цукишима закатывает глаза. — Нет, конечно. Детали декора мне помогли сделать на факультете. — Вау. А еще что? — Обивка на стуле, ну и вот эта полка. Но тут ничего особенного вообще: прошлый век, материалы вполне доступные. — И что ты собираешься делать с этой шкатулкой? — Тецуро кивает на стол. — В смысле? Попытаюсь привести в приличное состояние. Что еще? — Цукишима недоуменно сводит тонкие брови. — Это же просто хобби… Тецуро снова открывает рот, но от возмущения даже не знает, что сказать. Учиться в лучшем реставрационном вузе, заниматься тем, что любишь, иметь возможность применять свои навыки, тратить на это время и деньги, и все равно считать, что это ничего не значит! Цукишима тоже ничего не говорит — просто возвращается на кухню и разливает кофе по чашкам. Тецуро берет свою и отходит к окну, наблюдая, как небо постепенно очищается от туч, а на крыши и стены ложатся рыжие мазки закатного солнца. Повисшее молчание, несмотря на все незаданные, но никуда не девшиеся вопросы, не причиняет неудобства. Думая об этом, Тецуро приходит к забавному выводу, что причиной тому их с Цукишимой схожесть. Он ведь тоже так до сих пор и не определился, что делать дальше. Ему скоро двадцать четыре, и он знает, кем видит себя лет через двадцать-двадцать пять, но как прожить предстоящие двадцать лет, чтобы задачка сошлась с ответом, не понимает. У него есть образование, навыки, интуиция и желание добиваться цели, но все это больше похоже на детали странного механизма без маркировки и инструкции, которые совершенно непонятно, как должны соединяться между собой. А еще Тецуро не уверен, что все эти детали — из одного конструктора. Он не знает, окупятся ли, принесут ли результат его усилия и вложенные в учебу деньги, все, что он сейчас может, это получать удовольствие от происходящего. — Куроо-сан, — раздается за спиной тихий голос, и Тецуро с досадой кривится, но не оборачивается. У этих съемных квартир со старой, видевшей десятки лет и знавшей сотни человеческих прикосновений мебелью есть непостижимое свойство: в них очень быстро начинаешь чувствовать себя как дома — словно все эти вещи собрались здесь именно ради тебя и терпеливо ждали твоего возвращения. — Просил же. Тецуро. — Тецуро… — деревянно повторяет Цукишима, и на этот раз тот специально не оборачивается, хотя очень хочется, потому что щеки у Цукишимы сейчас, наверное, пунцового цвета. — Почему ты приехал учиться именно сюда? Тецуро опускает плечи. Ну вот. А он-то думал, как с ним уютно и хорошо молчится. — Если я скажу, что всегда мечтал увидеть подлинники Челлини, поверишь? — он наконец оборачивается и, поставив чашку на широкий подоконник, боком присаживается туда же. Цукишима пару секунд изучает его лицо, потом отводит взгляд и пожимает плечами. — Звучит вполне правдоподобно. Наверное, это… как закатное небо по сравнению с фотографиями закатного неба. За окном как раз наблюдается захватывающая дух иллюстрация этой метафоры, и Тецуро усмехается. — И это тоже. Причин много, но если ключевое слово в твоем вопросе «сюда», то, наверное, потому, что мне не хотелось оставаться в Японии. — Почему? — Угнетало ощущение предсказуемости, предопределенности. Боялся проснуться однажды лет в тридцать и понять, что день будет точно таким же, как вчера и позавчера, и неделю, и месяц назад. Токио… — Тецуро понимает, что впервые пытается облечь в слова свои страхи и мотивы, и вместо этого делает неопределенный жест рукой. — Я люблю Токио, но это, наверное, свойственно всем столицам: слишком сильная центростремительная сила, однажды перестаешь сопротивляться. — И... — теперь Цукишима смотрит прямо, маленькая чашка с оставшейся парой глотков эспрессо тонет в переплетенных длинных пальцах. Так и хочется взять в руки карандаш и блокнот. — Ты нашел то, что искал? Тецуро самому очень бы не помешало узнать ответ на этот вопрос, он вздыхает и проводит рукой по волосам — жест, всегда выдающий его неуверенность. — Еще не знаю. Иногда мне кажется, что я пытаюсь дойти до горизонта. — Мне нравилось в Токио, — замечает Цукишима после паузы. — Тогда как тебя сюда занесло? — Долгая история, — и смотрит в чашку, словно надеется найти там дверь в параллельное измерение и уйти от ответа. — У меня полно времени, — Тецуро глубже садится на подоконник, упираясь в него ладонями, и не может удержаться от улыбки. — Я же ответил, так что ты тоже должен. История за историю. Наконец Цукишима вскидывает взгляд, хмурится, и кажется, что в его глазах отражается закатное солнце — даже за стеклами очков они кажутся слишком яркими. Он поджимает губы, и Тецуро вновь настигает острое желание взять в руки карандаш и сделать очередной набросок. — А что будет, если ты получишь степень, а горизонт так и останется… горизонтом? Вернешься в Токио? Поедешь в Лондон? Или в Берлин? Не боишься, что однажды, когда тебе будет тридцать, ты проснешься и поймешь, что день будет таким же, как вчера, позавчера, неделю, месяц, пять лет назад? Неважно, Нью-Йорк за окном или Париж, ты поймешь, что все твои усилия, потраченное время — целые годы — были напрасны. За все три месяца, что они знакомы, Цукишима впервые говорит о себе так открыто. То есть, конечно, формально он продолжает говорить о Тецуро, но очевидно, что это касается его лично. Кажется, еще чуть-чуть, и последние наслоения краски, скрывающие подлинное изображение, осыплются сами собой, и можно будет прочесть имя автора оригинала. Догадки и предположения теснятся в голове, отвлекая внимание от заданного вопроса, и Тецуро в какой-то момент ловит себя на том, что продолжает пялиться сквозь Цукишиму, не осознавая этого, а поймав, начинает смеяться. Растерянно моргнув, Цукишима снова хмурится, а через несколько секунд, видя, что Тецуро не останавливается, наигранно вздыхает. — Воды? — он мрачно вскидывает бровь. — Нет-нет, — Тецуро очень старается перестать, но некстати всплывшая ассоциация Цукишимы с картиной тут же напомнила ему об известной «Женщине в окне», на которой при плановой реставрации под портретом миловидной темноволосой девушки обнаружилось другое лицо — блондинки с волевыми чертами, острым, внимательным взглядом и вызывающе очерченной грудью. — Боооже… — он честно пытается успокоиться и делает глубокий вдох. — Нет, все же налей, — фыркает он, стараясь подавить последние всплески смеха. Цукишима качает головой, но тем не менее встает, наливает и протягивает ему стакан. — Уфф, — наконец выдыхает Тецуро, осушив половину. — Спасибо, Цукки. — Это самая беспонтовая попытка уйти от разговора, — невозмутимо заявляет тот. — Что? А, нет, я не пытался. Просто… вспомнил кое-что, — лицо средневековой проститутки с картины снова некстати всплывает в памяти, и Тецуро стоит серьезных усилий не заржать, глядя на Цукишиму. — Знаешь, я вдруг подумал, что если и через пять лет буду получать удовольствие от того, чем занимаюсь, то неважно, что там будет за окном — Токио или Стамбул — мне не о чем будет сожалеть. Если в какой-то момент понимаешь, что твое время пришло, то разве оно того не стоит? Звучит как-то слащаво и ужасно пафосно, так что Тецуро виновато усмехается и снова невольно приглаживает волосы. Но Цукишима не улыбается, только смотрит — сосредоточенно, выжидающе, опустив руки по швам, — и вздрагивает, когда в гостиной начинает трезвонить телефон. Тецуро срывается с подоконника, на ходу пытаясь вспомнить, куда дел мобильник, и находит его в прихожей на столике — выложил из мокрой мастерки. С экрана озорно поглядывает фотография девчонки, с которой они познакомились позавчера на практикуме, и Тецуро очень надеется, что звонок этот не имеет отношения к учебе. Через минуту он заглядывает на кухню. — Мне пора, за мной сейчас заедут, — уголки губ в предвкушении неудержимо ползут вверх. — Конечно, — Цукишима пожимает плечами и, забрав чашку с подоконника, несет в раковину. — Можно я пока останусь в твоем, а то боюсь шокировать девушку ароматами спортзала, если переоденусь в волейбольную форму. Тот молча кивает. — Что ж, спасибо... Пойду соберу свои манатки.