Однажды в Хогвартсе

Такого урока я не смог припомнить за всю свою школьную жизнь. Нет, с самого начала моего обучения уроки Зелий простыми не были – наверное, лучше всего происходящее можно описать как завтрак на поле, усеянном бомбами-вонючками. Стоило сделать хотя бы один неверный шаг, и ты весь… ну вы поняли. Профессор Снейп почему-то невзлюбил меня и всячески подчёркивал свою нелюбовь, оскорбляя мои умственные способности – если и не словом, то презрительным фырканьем. Или же своим особенным взглядом. Мы так и называли его – «только для гриффиндорцев». Снейп обычно допускал немного завуалированных «разоблачений» моего ума – всего по одному или по два за урок. Происходило это так: вначале обязательное шипение, что руки-то мои выросли, но не в том месте – для рук не предназначенном. Потом обязательно следовало язвительное замечание, что очки, конечно, хорошее подспорье для тех, кто слаб зрением, но если бы изобрели приспособление для помощи тем, кто слаб умом, было бы гораздо лучше. Слизеринцы подобострастно хихикали в кулак, как только их декан принимался острить. Беззвучно, но плечи у них тряслись весьма отчётливо. Шума Снейп бы, конечно, не потерпел, но своих он всё равно никогда не наказывал. А вот мне и Невиллу доставалось. Умел же человек одним косым взглядом высказать все свои мысли. Мне такого было не дано, поэтому я обычно утыкался глазами в котёл, пол, на доску или в собственный конспект. А хотелось… как же хотелось всё высказать нашему профессору Снейпу! И что слизеринцы ничуть не лучше нас, как бы он ни пытался всех в этом уверить: Крэбб с Гойлом плавили котлы не реже Невилла, а варили бурду вместо зелья почаще меня. И что Паркинсон списывала домашние эссе у Нотта или Малфоя так же регулярно, как и мы с Роном – у Гермионы. Но им всё это прощалось – свои же, а мы отдувались за оба факультета. Иногда Снейп позволял себе больше. Я бы никогда не додумался анализировать его поведение – заняться мне, что ли, нечем? – но Гермионе только дай покопаться в чужой психике, вот она и вывела эту закономерность. Как только случались какие-то происшествия – вроде нападения на магглов, – Снейп придирался ко мне чаще. Как будто это я был виноват, что Волдеморта тянуло на убийства. А уж если же я взрывал котёл или портил ингредиенты, тут просто нельзя было не одарить меня порцией своего неиссякаемого саркастического остроумия, что Снейп регулярно и проделывал, испытывая, вероятно, чувство глубокого удовлетворения. То ли верил, что его зельеварение должно помочь мне поквитаться с Волдемортом, то ли просто я у него был альтернативным способом для снятия напряжения. Может, стоило подсказать ему более традиционный, к которому прибегали все остальные? В общем, надеюсь, я описал достаточно, чтобы дать понять: для меня уроки зельеварения являлись одним сплошным стрессом. Но этот «сплошной стресс» за один день превратился в сущий кошмар. Был понедельник. И это абсолютно точно, потому что тяжёлый день, помноженный на тяжёлый урок, забыться по определению не мог. Зелья стояли в расписании первыми. Мне оказалось достаточно перешагнуть порог класса и взглянуть на профессора, который уже маячил у кафедры, чтобы понять очевидное: он был сильно не в духе. Нет, он не кричал, не бросал в нас, учеников, наши же пергаменты и не снимал баллов больше, чем запланировал. Снейп кратко и словно плюясь словами объяснил тему, дал задание, а затем нашёл себе место возле моей парты и дальше, чем на два шага, от неё не отходил – даже на вопросы учеников отвечал сугубо дистанционно. И постоянно комментировал, комментировал, комментировал. Но почему-то его комментарии касались только меня. У меня горели уши, сыпались мимо котла компоненты, нож опасно дрожал в руке, а внутри кипела злость – не хуже зелья, между прочим. Конечно, при таком обучении ничего путного выйти не могло. Мне требовалось успокоительное, моему детищу – Эванеско: вместо геля цвета пармских фиалок, как сообщила Булстроуд Забини таким шепотом, что слышно было всем, кроме Снейпа, в моём котле натужно булькала жижа, похожая на нефть и источавшая редкое по едкости зловоние. – Ноль за урок! – мстительно и с улыбкой, словно внепланово наступило Рождество, констатировал мой самый «любимый» профессор. – Это вам не пасквили строчить, мистер Поттер, тут думать надо… Всё, что мне оставалось, – понурить голову и признать правоту преподавателя. Не блистал я в зельях, не блистал. А Снейп, полный самодовольства, понёсся проверять результаты других, кому повезло не привлечь его настойчивого внимания. Я так и не понял его претензий по поводу пасквилей, а потому решил задержаться после урока и спросить, в чём, собственно, я провинился. Меня не пугали ни потеря баллов, которая наверняка мне обеспечена, ни возможность опоздать к МакГонагалл – важнее было понять, что же я натворил. Мы считали Снейпа на редкость злопамятным типом, поэтому я даже не сомневался в том, что он потом меня с потрохами будет сжирать каждый урок до самого выпуска. Уж лучше выяснить сразу, как искупить вину – предполагаемую или реальную. Однако Снейп, заметив моё внимание к собственной персоне, быстренько укомплектовал несколько подставок колбами с варевом учеников и стремительно покинул класс. Я остался смотреть ему в спину и чертыхаться про себя. Начало недели оказалось испорченным бесповоротно.