***
Сердце бешено колотится у него в ушах, пока он пытается заново научиться дышать, жадно глотая ртом воздух. Фокусируя взгляд на почти потухшем пламени свечи, Криденс постепенно заставляет себя перестать трястись после сна. Рубашка, промокшая насквозь, неустанно липнет к спине, а капли пота заставляют все ещё свежие ожоги пульсировать на коже. С момента Дня — по-другому он в своих мыслях не называл произошедшее — прошло около трёх суток, но в полуразрушенный дом до сих пор никто не пришёл, что настораживало и мучило его. Каждое движение отдавалось в душе Криденса навязчивой тревогой, перемешанной с физической болью. Он передвигался от кровати к небольшому тазу, вокруг которого была расставлена наполненная водой посудина разных объемов. Криденс любил чистоту, чистые вещи. Не потому, что ее любила и Мэри Лу, а потому, что это было совсем немногим, что зависело и от него самого. Сломанные деревянные балки и щепки попадались на каждом шагу, сажая в босые ноги несколько больных занос за раз. Половина второго этажа была разрушена, словно часть дома решила поглотить сама себя, и ему приходилось ютиться под лестницей. Он не помнил, как смог добраться сюда и принять своё человеческое обличие — обличие Криденса Бэрбоуна, так сильно давившее на него, словно невидимая рука на огромную гематому. Он не знал, почему никто не приходил за ним, не искал его с собаками, бешено лающими под дверью. Или волшебникам не нужны собаки? Этого он тоже не знал. Его волновала судьба Модести: забрали ли ее люди из министерства или она скитается по ледяным улицам Нью-Йорка? Мысль о ней заставила выполнить ежедневный ритуал. Считая секунды в своей голове, он делал усилие на каждую новую отсчитанную. Раз. Встать, опрокинув гору полотенец со стула, служащего прикроватной тумбочкой, отчаянно хватаясь за него в поисках опоры. Два. Распрямиться. Три. Взять себя в руки. Последнее было самым тяжелым, тягучим и долгим. Он поменял рубашку, застегнулся на все пуговицы, умылся ледяной водой и, надев шляпу в надежде скрыться под ней полностью, вышел в застывший холод ледяного проулка. Чёрная дыра где-то изнутри навязчиво заурчала. Он утешил себя тем, что это голод начал свой бессмысленный монолог, и, быстро окинув взглядом пустой проулок, пошёл по всем местам, которые они с Модести знали в Нью-Йорке благодаря раздаче салемских листовок. Под строгим присмотром Мэри Лу никто из ее детей так и не выучил города больше, чем рядовой турист. Бывало, что Криденс увлекался и заходил слишком далеко от дома, но страх наказания висел над ним непроглядной тучей, и он как можно реже позволял себе подобное. Он много читал, дозволенного и того, за что Мэри Лу могла отхлестать по шее, но не мог побороть тягу к знаниям. Все вещи за пределами дома казались бесконечно далёкими, желанными и необходимыми. Каждый день, сидя ли за обеденным столом и стараясь не пересекаться ни с кем взглядом, периодически подбрасывая часть своей порции сестре, голод которой всегда был заметнее и больше его собственного, или идя в густом полумраке улиц за покупками с Мэри Лу, не отлучавшейся во время светового дня ни на секунду со своего просветительского поста, он желал соприкоснуться с миром плотнее. Ему необходимо было иметь уверенность в том, что он узнает, что значит бродить по улицам, без цели, наслаждаясь вечером, ужинать не по часам, может быть даже есть на ходу, рассказывать шутки и быть вовлечённым в разговоры. Криденс был одним из тех, кто годами непроизвольно нарабатывал в своём мозгу список желаний, но не из тех, кто мог бы сделать что угодно за любое их исполнение. Усталость, измотанность и детское, доверчивое любопытство и юность во всех ее проявлениях шли в его душе рука об руку, всякий раз спотыкаясь об обстоятельства, но успевая сформироваться во многие жизненные позиции. Он направлялся в одну из социальных столовых, в которых кормились за копейки, а периодически и бесплатно, все бедняки и бездомные, которые попадали под агитацию Вторых Салемцев, в надежде встретить там Модести, но заранее знал, что и сегодня ее там не будет. В ответ на его вопрос тучная женщина в фартуке бросила своё «не видела» и принялась разливать коричневую массу по тарелкам огромным половником. Криденс хотел есть, но постарался поскорее убраться оттуда, чтобы избежать вопросов о матери, не появлявшейся несколько дней. Он заметил, что все ещё мысленно периодически называет Мэри Лу матерью и его передернуло. Впервые он мог вдоволь насмотреться на здания вокруг, людей и их жизнь за окнами. Он волновался за Модести, но что-то подсказывало ему, что если ее забрали те люди, они вряд ли причинили ей вред. Она была им не нужна, и скорее всего ее пристроили в очередной приют. Им нужен был он, и он решил, что больше не было смысла сидеть и ждать в развалинах, пока дверь вышибут заклинаниями, а его убьют на месте. Ему всегда хотелось посмотреть на Таймс-Сквер и Центральный парк, о которых так много было написано в книгах, что он хранил под кроватью, периодически вытаскивая и пряча в проулках недалёко от дома. И следуя какому-то внутреннему зову, он направился в сторону парка, читая каждую надпись на вывесках и домах.1
5 декабря 2016 г. в 00:24
Коридор, разливающийся перед ним голодной чернотой, ужасающе пуст, и половицы скрипят даже под весом ребёнка. Он двигается, нервно притормаживая шаг с каждым новым глухим ударом, доносящимся из-за двери в конце коридора.
«Как ты посмела практиковать свои мерзкие фокусы в доме нашей матери?!»
Звон посуды заглушает слабые всхлипы.
«Ты притащила этого щенка, которого родила от мерзавца, такого же как ты!»
По полу глухо рассыпается что-то, что напоминает ему обо всех разноцветных декоративных шариках из закаленного стекла для давно разбитого аквариума, которые он часто перебирает перед сном.
«Мэри, нет, нет!»
Дверь распахивается, с треском врезаясь стальным засовом в стену, и от неожиданности он спотыкается о неровные деревяшки под непослушными ногами.
«Криденс, беги, беги!!!»
Мать кричит, закрывая собой дверной проем, пока Мэри Лу цепляется за её волосы, пытаясь оттащить внутрь. Ему страшно и слезы начинают предательским течь по щекам, но он не может сдвинуться с места, на четвереньках наблюдая за матерью и тетушкой.
В какой-то момент, воспользовавшись замешательством сестры, Мэри Лу выбивает из ее рук палочку и ударяет сестру первым, что попадается под руку. Ещё секунда и Криденс видит, как подкашиваются ноги матери, и пока он встаёт с пола, делая бесконечно долгий рывок в ее сторону, кровь из ее виска уже медленно подбирается под ботинки Мэри Лу.
Лицо Мэри Лу отвратительно перекошено, и она сползает вниз по деревянному косяку, опуская длинные пальцы в кровавую лужу. Криденс дёргает мать за рукав, но она не хочет вставать. Он тормошит ее за плечо все сильнее, начиная беззвучно задыхаться, но она продолжает лежать на месте.
Мэри Лу отвешивает ему затрещину, словно приводя саму себя в чувства, и зовёт его двоюродную сестру, чтобы та увела его с ее глаз. Он пинается изо всех сил, попадая ногами сестре в живот, но та не отпускает его из своей стальной хватки, и приглаживая его по голове, словно буйное животное, тащит вниз по лестнице.
Его тошнит и он теряет сознание на предпоследней ступеньке, скатываясь сестре под ноги и теряясь в мягком полумраке, словно в непослушных волосах матери, раскиданных по деревянным половицам.