Toxic

— Блять. Несмотря на то, что Юри не знал русского языка, значение этого короткого и ёмкого словечка он выучил наизусть: настолько часто его произносил к месту и не очень Плисецкий. Ни одна тренировка, ни один приём пищи, ни один день не происходил без прекрасного и немного чарующего русского мата. К своему стыду (хорошо хоть Виктор не слышал), Кацуки порой пытался повторить эти «блять», «сука» и «нахуй в рот ебал», но у него не выходило даже на сотую долю также хорошо, как у Юрия. Видимо, красиво материться по-русски может только русский человек. На данный момент это «блять» относилось к… хотя, непонятно к чему. Вроде бы Плисецкому ничего не мешало, он просто лежал на диванчике, прикрыв глаза и болтая ногой, свисающей с подлокотника. Юри неуверенно поправил очки и ещё более неуверенно спросил: — Ты про что? — А?! — Юрий мгновенно вскинулся, агрессивно глядя из-под чёлки. Но успокоился, увидев Кацуки, скромно сидящего на полу на подушке. — Это ты, кацудон. Я и забыл, что ты тут. Юри едва заметно дёрнул уголками губ. Плисецкий часто, пугающе часто не замечал его. И самое забавное, что это было немного обидно. Хотя, наверное, это не имеет значения: теперь Юрий хотя бы не пытается снова ударить или наорать — воспоминания годовой давности заставляли оттягивать ворот футболки и судорожно сглатывать. А Плисецкий тем временем просто проигнорировал вопрос, видимо, погрузившись в свои мысли. Снова спрашивать что-то было неловко, поэтому Юри опустил глаза, дёргая за край своей домашней футболки, вытаскивая нитки одну за другой. Футболка уже давно начала распускаться, и вместо того, чтобы выкинуть её, прижечь край или просто обрезать некрасиво торчащие части, Кацуки просто вытаскивал ниточки и все больше приводил её в негодность. Успокаивало как-то.… А учитывая то, как сильно на него давило это самое неловкое молчание, тяжело повисшее в воздухе, успокоиться было просто физически необходимо. — Эй, свинюшка, — обидное прозвище резануло по уху, но Юри все равно резко вскинул голову, быстро моргая и глядя на Плисецкого. — А где Виктор? — Он пошёл в бар, — видя, как перекосило Юрия, Кацуки начал ещё быстрее распускать край футболки. Вроде бы он был не виноват в поведении Виктора, но желание извиняться за него и странный, иррациональный страх при виде подобравшегося, напрягшегося и откровенно злого Плисецкого, заставили лихорадочно зачастить. — Он сказал, что устал сегодня после тренировки с нами, что ему нужно развеяться и вообще, он придёт ещё до темноты… — Заткнись, блять, — Юрий рыкнул, сверкнув зелеными глазами, и резко сел на диване. — Мне насрать на причины, какого хрена он ушёл без меня? — Но ты еще несовершеннолетний даже по меркам России, Юрио… Не стоило этого говорить. — НЕ СМЕЙ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ ТАК! Юри схватился за лицо: нос обожгло так, будто по нему только что ударили. В голове звенело как от хорошего хука справа, но, что пугало больше всего, Плисецкий не сдвинулся с места. Он не бил, он просто смотрел злобно и яростно, но сидел на диване, вцепившись длинными, худыми пальцами в обивку так, что казалось, что она сейчас треснет. — Я — Юрий, ЮРИЙ, мое имя нормальное, и не смей его уродовать, ты, грязная свинка, — голос Юрия набатом отдавался в голове, а с каждым словом словно давали подзатыльник, хлестали мокрой тряпкой по лицу, били по зубам. Юри было больно, действительно очень больно, он, словно защищаясь, скорчился, максимально закрывая те зоны, куда теоретически могли приходиться удары, но не помогало. Вообще не помогало. Зажмурившись так сильно, насколько мог, Кацуки сжался в комок. Прошла, казалось, вечность — в комнате буквально звенела тишина, а удары прекратились. Всё?.. — Кацудон, ты чего? Я же не бью тебя, просто не смей называть меня вашим тупым японским именем, — как оказалось, на деле прошла от силы пара секунд, но голова гудела словно ватная, а лицо болело как после хорошей драки. Голос Плисецкого мгновенно растерял всю агрессию, лишь приобрёл растерянность. Юри же совершенно не понимал, что произошло, не мог же он настолько испугаться возможности удара, что ощутил его? Или мог? — Что это было?.. — он неуверенно приоткрыл лицо, смотря на искренне изумлённого Юрия, всё также сидящего на диване и не сдвинувшегося с места. — Это я должен спросить, — Плисецкий моргнул. — Я же просто психанул, какого хера ты так скорчился, словно тебя впятером в подворотне хуярят? — Мне было больно, — ещё более неуверенно ответил Кацуки. — Мне и сейчас больно. Он осторожно прикоснулся к носу, ощупал его, чувствуя, как подрагивают пальцы. Удары ощущались более чем реально, нос адово ныл. Коснувшись одной ноздри, Юри поморщился и взглянул на пальцы. Даже кровь пошла, что за… Судорожный вздох в сантиметре от него заставил коротко вскрикнуть. Дёрнув головой вверх, он едва не врезал по подбородку Плисецкому, который как-то за одну чёртову долю секунды совершенно бесшумно и незаметно переместился прямо к Юри. — Что за чёрт?! — Кацуки действительно не мог понять, что происходит. Да, порой он реально тупил, но то, что происходило сейчас, было окончательно за гранью его понимания. Плисецкий находился буквально в сантиметре от него, зрачки его были расширены словно после дозы наркотика, а дыхание сбито. — С тобой всё нормально? — Да… — Юри буквально согрело одно это слово, приятные мурашки прошлись по позвоночнику. Стоп, это произошло от одного слова? Юрий неотрывно смотрел в его лицо своими безумными красными глазами. Красными?! Юри захлебнулся новым вопросом, ощутив, как чужой палец коснулся его носа, аккуратно вытирая пару капель вытекшей крови. Плисецкий прикрыл глаза и медленно погрузил палец в рот, медленно посасывая и тихо выдыхая. Юри замер. Какой-то непонятный страх свернулся крохотным ежиком в сердце, едва заметно дергаясь с каждым движением губ Плисецкого. Тот же, словно ощутив это, медленно вытащил палец изо рта и немигающим взглядом уставился прямо на Кацуки. Было такое ощущение, что тот пьян вдребезги, хотя нет, они оба пьяны, потому что ничем другим нельзя было объяснить эту ситуацию. — Как мышонок занервничал, — голос Юрия стал урчащим, кошачьим, нежно-тягучим, он отдавался нежным бархатом где-то в глубине груди, завораживал, манил, увлекал за собой, обволакивал сладкой патокой и пачкал в липком меду, в котором застревают мысли. Юри с ужасом осознал, что ради такого голоса он может прямо сейчас с улыбкой вскрыть себе горло коньком или воткнуть висящую на стене катану прямо в живот, подражая японским самураям, или прыгнуть со скалы, или есть цыганские иглы одну за другой с таким наслаждением, будто они величайший деликатес во вселенной. Ради него и ради этих красных глаз напротив, ради них можно сделать всё, что угодно. Голова кружилась, Юри откинулся назад, опираясь на вытянутые руки, и нервно выдохнул, мелко дрожа, будто от холода. Что… — Ох, да тебя же повело, — низко хохотнул Плисецкий, и этот смеющийся звук вибрацией отдался во всем теле Юри, заставив того дернуться и несколько раз судорожно вдохнуть, ёрзая по полу. — Маленький слабый мышонок, не умеющий держать себя в руках… — Ю… Юрий… — Кацуки зажмурился до тёмных кругов перед глазами, а кулаки сжал так, что ногти впились в кожу. Господи, его всего лихорадило, хотелось сделать всё что угодно, лишь бы этот голос продолжал звучать, продолжал обволакивать и дарить неземное блаженство, господи, пожалуйста, не останавливайся… — Не останавливаться? — удивление, явственно слышимое в этом божественном голосе и едва заметное в этих алых глазах, заставило тихо вскрикнуть и прогнуться, всё тело сладко заныло, подводя наслаждение все ближе и ближе к… сексуальному? Когда это успело произойти? Юри уже не мог думать, а просто едва заметно кивнул и тяжело выдохнул, непроизвольно расставляя ноги в ответ на вопрос. — Ого, да ты ведешь себя словно малолетняя проститутка с Думской, — насмешливый и такой жадный интерес жалящим звуком неожиданно отдался на внутренней стороне бедра с такой силой, что Кацуки взвыл и упал на пол перед сверлящим его взглядом Плисецким. Во второй раз за сегодня он свернулся в клубок, понимая, что незаметное поначалу возбуждение стало катастрофическим, явственно выпирая из-под слабой резинки домашних брюк. Алые пятна загорелись на щеках, Юри не мог понять, что происходит, но голова кружилась настолько, что это уже было неважно. — Шлюха, — голос, исполненный уверенности, буквально вжал в пол, ставя в коленно-локтевую. Тягучее удовлетворение, которым был исполнен каждый звук, густой смолой стекало от копчика к лопаткам, прогибая в спине настолько сильно, что позвоночник жалобно захрустел. Юрий так и не сдвинулся с места, он лишь пожирал глазами, обжигая не только голосом, но и взглядом. Кацуки дернулся, понимая, что чрезмерно свободная футболка сползла к самым плечам, обнажая спину и живот, но… неожиданно стало наплевать. — Приласкай себя, — зачем думать, когда мягкий шёпот, такой контрастный по сравнению с прошлой грубостью, буквально обнял за плечи, а сердце упало куда-то под рёбра. Смущение ещё больше обожгло щеки, но Юри с облегчением потянулся вниз, уже было залезая под резинку штанов. — Нет, не так. Не трогай член. От приказа, нет, от просьбы, жаром пахнувшей на дрожащее в ожидании хоть чего-то тела, Кацуки зашипел, кусая губу так, что выступила кровь, наполняя рот солоноватым привкусом. В голове мутилось, но руки послушно нашли соски, до боли сжимая их и выкручивая. С низким стоном Юри перекатился на спину, по дороге теряя где-то очки. Всё тело горело изнутри, он просто лихорадочно шарил по нему руками, пытаясь найти хоть что-то, что сможет облегчить ему страдания, эту сладкую, сладкую пытку. — Да-а-а-а, — Плисецкий протянул гласную и сжал зубы. Судя по звукам, он остервенело царапал ворсистый ковер, цепляясь за него, чтобы не кинуться вперед, не наброситься, не сократить тот жалкий метр расстояния между ними. Но Юри было уже наплевать. Он в состоянии, близком к экстазу, дрожал, оглаживая свою грудь и цепляя ногтями соски. — П-покажи мне всё, что ты умеешь. «Он заикается», — в голове пронесся лёгкий смешок, который на секунду отрезвил Кацуки. Но стоило взглянуть Юрию прямо в глаза, в два этих чертовых омута, как с губ сорвалось послушное «Да». Он неловко стянул с себя брюки вместе с нижним бельём, мягко падая на спину и разводя ноги так широко, что Плисецкий буквально захлебнулся воздухом и прокусил нижнюю губу маленькими, едва заметными клычками. Откуда у него?.. Хотя это было второстепенно, сейчас Юри было важно другое: — Смотри на меня, пожалуйста… — он поднёс три пальца ко рту, а потом со старанием начал облизывать их и обсасывать, разводя и сводя, пихая резко вперед, а затем медленно назад, так, что от нижней губы до них потянулась нитка слюны. — М-м-м, — Юрий так сильно сжал челюсти, что клыки прокусили тонкую кожицу губ, и две струйки крови медленно потекли вниз, ярко выделяясь на неестественно бледном лице и приковывая взгляд. Но это уже тоже было неважно. Тело ломило и горело, голова кружилась похлеще, чем от алкоголя, а рука была заведена назад и осторожно растирала мокрыми пальцами сжавшееся колечко мышц. Но не успел первый палец толкнуться вперед, как Кацуки просто впечатало в стену железной хваткой, а в рот вторгся чужой язык. Это было сладко. Юри жмурился и стонал в поцелуй, выгибаясь в практически каменных руках, ощущал холодное дыхание на губах, солоноватый привкус своей и чужой крови, приторную сладость слюны, словно Юрий только что съел несколько упаковок мармелада. Плисецкий буквально хозяйничал у него во рту, но Кацуки был совершенно, абсолютно не против, лишь шире приоткрывал рот, позволяя делать с собой что угодно. Всё тело окутала сладкая истома, поцелуй был одуряюще влажным, а палец Юрия, который тот чувственно облизал, проник в расслабленное тело и с тихим хлюпаньем ходил туда-сюда. Голова шла кругом, Юри подавался навстречу, выгибался, сжимал и расслаблял мышцы, понимая, что еще, ещё немного, и он просто кончит, не прикасаясь к себе, потому что слишком много всего за раз, слишком хорошо, слишком сладко. Плисецкий добавил второй палец, входя так туго, что Кацуки вскрикнул, широко распахивая глаза и сильнее подаваясь навстречу. Юрий взвыл, будто сам переживая всю эту гамму эмоций, и горячо прошипел на ухо, опаляя его холодным дыханием: — Ты мой, — а потом впечатался губами в шею, облизывая, целуя и… — БЛЯТЬ! — такой знакомый голос с такими незнакомыми злобными интонациями раздался где-то на периферии, но кому какое дело… Кацуки лишь громче застонал. Но неожиданно невидимая рука отшвырнула Плисецкого в сторону, а прямо в замутнённые сладостью карие глаза уставились абсолютно ледяные голубые. — Твою же мать, — какие-то странные русские слова, что они значат, зачем они, Юри не хотел их слышать. Он хотел снова этой сладости, от которой так правильно сводит в паху, так нужно тянет мышцы… — Кончи для меня, — от этих трёх слов взрывается мир. Сквозь Юри словно пропустили электрический ток, он напрягся всем телом и кончил настолько сильно, что забрызгал свой живот и футболку. Абсолютно без стимуляции, просто глядя в эти голубые глаза и слыша этот не менее невероятный, чем у Плисецкого, голос. Кацуки без сил обмяк, мгновенно отключаясь от реальности, и повис на Викторе, который мгновенно прижал его к себе левой рукой. Разглядывая безмятежное лицо вырубившегося Юри, Никифоров прикрыл глаза и покачал головой. Медленно переведя взгляд направо, он со вздохом напряг и расслабил вторую руку, увеличивая ток крови по ней. В запястье правой руки впился длинными вампирскими клыками Юрий, судорожно втягивая в себя драгоценную пищу и явно ничего более не соображая. Виктор перевел взгляд с одного Юрия на другого, ещё раз вздохнул и выдохнул ёмкое: — Блять. Будущее обещало быть тяжёлым.