Точки и линии

Волны облизывали берег Японского моря и поигрывали с кораблями, нанизанными на тонкую нить горизонта. Кикё вышел из крошечной рыбацкой хижины, где очнулся лежащим поперек продавленного матраса, среди листвы, водорослей и соленого запаха, от которого щипало в ноздрях. Что он делал в таком месте, зачем уснул в таком месте, как, в конце концов, оказался в таком месте, облаченный в китель с варийской нашивкой, но безоружный? Прежде всего Кикё ощупал себя. Всё цело. Поднялся, осторожно прокрался вперед, каждую секунду ожидая, что чья-нибудь ловушка захлопнется: он предполагал бомбу, срабатывающую от натяжения нити, или инфракрасные датчики. Ничего не случилось. Сгорбившись, чтобы выбраться наружу, он стал ногами в песок и удивленно посмотрел из стороны в сторону. Никто не ждал его в засаде. Пройдя несколько шагов к морю, Кикё понял, что знает этот берег, знает эти места. Солнце клонилось к закату, ползали крабы, он перекидывал из ладони в ладонь раскаленную гальку и улыбался кому-то, кто улыбался ему в ответ. У нее были легкие руки, летнее платье, волосы вились крупными черными кольцами, и, когда она наклонялась и прижимала его к груди, он чувствовал запах душистых трав и садовых цветов. Кикё повернул голову направо, затем налево и узнал себя — ребенка из далекого прошлого, каким был когда-то. У самой кромки воды стоял мальчик лет семи, тощий, длинноногий, похожий на птенца цапли. Его черные волосы взлохматил ветер. Он внимательно смотрел на женщину перед ним. Она смеялась, гладила его по щекам и пыталась поцеловать. Он уворачивался, уходил от прикосновения, втягивал голову в плечи. Она только громче смеялась. — Кикё, смотри внимательно! — закричала женщина — он звал ее когда-то мамой? Или никогда не звал, всё же?.. — Когда солнце будет садиться, смотри внимательно! Если увидишь зеленый луч, случится чудо, и ты станешь самым счастливым на свете!.. Он ответил ей что-то — слов издалека было не разобрать — и, нерешительно помявшись, словно боялся, что его поймают с поличным, уставился в небо. — О, до чего трогательная сцена, Кикё-тян. — Голос. Этот голос! Кикё вздрогнул всем телом и, вначале покосившись вбок, повернулся. — Увидел зеленый луч? Бьякуран. Перед ним стоял Бьякуран. Весь в белом, без той странной татуировки, что всегда привлекала внимание Кикё, и без грамма лака на волосах. Непривычно видеть его таким… обычным. — Насколько я помню, нет, Бьякуран-сама… — машинально ответил Кикё: он все еще не понимал, где он и что тут делает его бывший босс. — Как жаль, — казалось, искренне сожалел тот. — И она ушла, да? Когда — через неделю? Месяц? — На другой день. — Кикё грустно улыбнулся. — Ты проснулся в пустой квартире, — все тем же сочувствующим голосом сказал Бьякуран. — Совершенно один. Подскочил на ноги, выбежал на кухню, звал ее, сидел до вечера совсем один и не спал всю ночь, постоянно просыпаясь в надежде услышать, как щелкает входная дверь. На другой день пришел хозяин квартиры за деньгами. А дальше, Кикё? — Никто не знал, где ее искать. Наверное, они подали заявление в полицию, этого не знаю. За мной приехали бабушка с дедушкой. Кто-то из них выплатил долг, меня забрали. Бьякуран слушал с сочувственной улыбкой, и Кикё старался не смотреть ему в лицо. Говорить о прошлом, о котором, тем более, знали так много, ему не хотелось. Он и сам его уже не помнил — ни этой женщины, ни моря, ни раскаленного солнца над водой. — Где вы нашли всё это, в моей памяти? Я ведь не вспоминал ничего так долго. — Кикё повернулся назад. — И этой хижины тут не стояло. Она из другого времени в моей жизни… Бьякуран усмехнулся и дружески похлопал Кикё по плечу. — Ну-ну, Кикё, не говори ерунды. Это ведь твой сон и твоя голова. Все это ты сам нашел. — Он покачал головой. — Я тут не при чем. А хижина, кстати, симпатичная. Откуда она? — В ней прятался кто-то из семьи Монти. Думал, не заметим. — Ах да! — Бьякуран закивал. — Помню, конечно, помню. Вам пришлось отправиться за ним на край света. Романтично, не так ли, Кикё-тян? Но Кикё ничего не ответил. Если это был сон и его голова, то странно, что не получалось проснуться. Странно, что ему снился Бьякуран. Никогда раньше тот не навещал его во снах, тем более в таких необъяснимых. — Время проявляет себя причудливо, — вдруг произнес Бьякуран, рассматривая того Кикё, который только что с грохотом выронил из ладони камень. — Ты был очаровательным ребенком. Но я никогда не думал, что ты японец… Кикё отмахнулся. Не японец — лишь наполовину, по матери, — но какое это имело значение? Тем более что всё — это лишь сон. — Что мы здесь делаем? — спросил он вместо ответа. Бьякуран снова повернулся к нему и сощурился от улыбки. — Ждем чуда, конечно, Кикё. Смотри внимательно на горизонт. Солнце садится. Он так резко распахнул глаза, что перед ними запрыгали разноцветные искры, а вся комната пошла ходуном. Темный потолок угрожающе поплыл вниз. Кикё сморгнул наваждение и приподнял голову, осматриваясь. Потолок на всякий случай передумал падать. Стараясь не разбудить Сквало, сопевшего рядом, Кикё сел, свесился с кровати и поднял сброшенное прочь одеяло. Ночь выдалась душной, и даже распахнутое настежь окно не спасало от удушающей жары. Воздух словно высосали пылесосом. Голова раскалывалась на части. Неудивительно, что ему приснился Бьякуран и все это — море, пляж, хижина. Летом, особенно в жару, он всегда плохо спал, но чаще снились кошмары. Сон оставил после себя неприятное сосущее чувство где-то внутри. Кикё встал, походил немного, выглянул в окно: какие-то ребята воевали за девушку и бутылку вина, из которой их подружка, судя по пьяному смеху, выхлебала уже не меньше половины. За окном воздух был еще гуще — хоть топор вешай. Ни листочка не шелохнется. Идеальная, статичная иллюстрация спокойствия, возведенного в абсолютную степень. Только Кикё это скорее злило, чем радовало: сам он найти гармонии и овладеть собой не мог. Может, этот сон был каким-то знаком, сигналом? Или просто его разыгравшимся воображением? Без Бьякурана жизнь текла совсем по-другому. Зажмурившись, Кикё попробовал представить себе, что будет, если завтра все вдруг изменится, его бог восстанет из пепла и, переродившись, взойдет на свой небесный трон. В душе ничего не дернулось. Только неприятное чувство тревоги еще сильнее сдавило грудь. Кикё выдохнул, распахнул вторую створку окна и вернулся в постель, повозился немного, откинул стянутую футболку и, улегшись, перекатился на бок. В глаза вспышкой бросились выбеленные волосы. Кикё скрипнул зубами, убрал их в сторону и зажмурился, про себя считая до десяти. Вдох — выдох… Сквало тоже завозился вдруг, подвинулся к нему вплотную так, что стало еще жарче, чем раньше, опустил вниз руку и до острой рези в глазах сжал искусственными пальцами ладонь. — Если не спишь, дай мне выспаться, — сонно протянул он и смачно зевнул. — Дышать нечем, — неубедительно ответил Кикё. — Голова разболелась. — Она у тебя постоянно болит, — все так же сонно, перемешивая слова с зевками, возразил Сквало. — Попроси Луссурию что-нибудь с этим сделать. Иначе я сам попрошу — но то, что он сделает, тебе не понравится. Кикё фыркнул от смеха и прижался совсем вплотную. Жарко, конечно, жарко. Но голос Сквало и перебранки, которые тот затевал, его всегда успокаивали. Вот и сейчас. Что будет, если завтра Бьякуран восстанет из пепла?.. Кикё подтянул к животу ноги и прижался так, чтобы было удобно лежать, устраивая руку на поясе Сквало. Тот не сопротивлялся, устраивался удобнее и, к счастью, давно выпустил его из металлических тисков протеза. Что будет — кого из них Кикё предаст?.. — Не хочу думать об этом, — нечаянно вслух сказал Кикё. Скрипнув кроватью, Сквало развернулся к нему, уперся лбом в лоб и выдохнул в губы: — Ну не думай. Всегда тебе говорю: от твоей привычки крутить всё в башке по сто раз, только одни проблемы. Мнительный такой, а Хранитель Облака в Варии. Скажи кому — сдохнут со смеху! — Давай, ерничай дальше… — недовольно ответил на это Кикё. Сквало ойкнул от последовавшего щипка и легко поцеловал его в губы. — Спи, и без того меньше пары часов осталось. Не выспишься — твои трудности. За окном зашуршала листва, и вроде подуло свежим ветром. Кикё закрыл слипающиеся глаза и обнял Сквало в своей беспокойной полудреме. Еще мелькали перед глазами картинки — одна за одной — из прошлого, настоящего и параллельных историй жизни. Болело с той стороны, где когда-то была вшита коробочка Ада — теперь там виднелся белый, уродливый шрам, который Сквало, вопреки протестам, очень любил целовать. Два часа до подъема тянулись долго-долго. Кикё метался между сном и реальностью, между двумя оттенками белого и всё пытался понять, за что он хватается. Он вспоминал всех — и Бьякурана, и Закуро, и Блюблелл, и Дейзи, и Торикабуто, даже Госта, — хотя и не забывал никогда. Он вспоминал фрагменты разговоров, и постоянную ругань, и то, каким на вкус оказался горячий шоколад с маршмэллоу. Он вспоминал бои, победы, раны. Где-то в глубине сознания еще помнил всё, что связывало его с коробочкой. И кольцо… Вспоминал и думал только об одном: пусть произойдет чудо и больше не придется об этом думать. Когда, наконец, пришло время просыпаться, и Сквало разбудил Кикё в привычной манере — «Встаешь за шестьдесят секунд или остаешься без завтрака», — его очень тошнило и хотелось делать что угодно, лишь бы не оставаться в кровати. Кикё встал меньше, чем за шестьдесят секунд. Сквало никогда не лез в его дела, и даже если заметил мрачное настроение, которое Кикё таскал за собой из комнаты в комнату, пока они одевались, ничего по этому поводу не сказал. Из квартиры они вышли вовремя, спустились вниз и сели в уже поджидавшую их машину. От вида моря закружилась голова. Кикё резко затормозил и вцепился в Сквало. — Зачем мы здесь? — Не знаю. Придем — узнаем. — Тот смотрел чуть-чуть с подозрением, чуть-чуть изумленно. Кикё улыбнулся и покачал головой. Они пошли дальше, мимо желтых домиков, спускавшихся по крутому пригорку к морю вместе с ними, и, наконец, вышли к берегу. Дул сильный ветер. Это море совсем не походило на то теплое и спокойное из сна — даже вода в нем казалась серой. Кикё завернулся в китель, защищаясь от летевших в него брызг, и так крутанулся на месте, что невольно оказался лицом к лицу к горизонту. Солнце поднималось вверх. Он прищурился, сжал в ладони невидимый камень и замер, выжидая, пока остальная Вария выясняла отношения. Над горизонтом на одну секунду вспыхнул зеленый луч.