Aliis inserviendo consumor

[Миллард] Когда он в последний раз оказывался на улице в столь поздний час? Он вышел на морозную темную улицу со служебного выхода, ведя за собой всех остальных и дважды нарушая все правила нахождения в больнице для Бронвин и Джейкоба, что все еще являлись пациентами этой больницы. И все же в ту секунду, когда Хью подскочил на его руках, Миллард испытал тот же прилив воодушевления. Он готов был идти куда угодно, черт возьми, лишь бы ни капли прошлого не попало в год будущий. Бывал ли он в принципе ночью на улице? Нет, особенно зимой. Иначе бы эта волшебная тишина скрытой снегом улицы показалась бы ему знакомой. Он застыл, не понимая, почему, несмотря на холод, весь этот отраженный снегом свет уличного фонаря так греет его изнутри. И тишина… Возможно ли, что на территории этой больницы вообще бывает тихо? Снег крадет каждый из случайных звуков. Он кажется обманчиво мягким, и Миллард поневоле трогает пушистый белый слой на парапете, оставляя следы от своих пальцев. Он чувствует себя другим, словно в эту ночь он наконец-то вышел за пределы своего комфорта, обнаружил, что мир может предложить ему намного больше. Он обернулся. Вспышка внутри была патогенетически связана с необыкновенной улыбкой Хью Апистона. Он курил – черт возьми, разве Миллард когда-нибудь одобрял это? – держа в другой руке полупустую бутылку шампанского, пытаясь развернуть ее так, чтобы разделить между стаканчиками, что протягивал ему Джейкоб. И ведь алкоголь Миллард тоже никогда не одобрял, не испытывая от него ничего, кроме желания спать. Это не мешало ему смотреть на Хью… Смотреть так, словно он способен перевернуть жизнь Милларда с ног на голову, дать силы изменить все, что раньше так сильно сковывало его. Он был волшебно легкомысленным, порочно беспечным, настолько единым душой, телом, сознанием, подсознанием, что Миллард видел в нем лишь поводы для внутреннего восхищения. В нем взрывались вулканы и рождались целые ураганы неизвестных ранее чувств, заставляя его щеки – при содействии холода и алкоголя, конечно – гореть приятным румянцем. Он вдруг понял, что действительно жив. И пусть устои его все еще сохраняли свою силу, Миллард вдруг протянул руку за своим стаканчиком. Он доверял Хью даже больше, чем это было логически объяснимо. Обнаруживая на себе взгляд Апистона, он переживал странную волну мелкой дрожи, необъяснимый озноб нетерпения, который черпал силы из пережитых танцев. Это не было танцем, но, черт возьми, просто черной дырой, в которую Милларда против воли затаскивало с огромной силой. Он скользил взглядом по лицу Хью открыто, слишком открыто для самого себя, застревал в его темных глазах и ощущал растущую потребность быть рядом, быть кем-то, кто заслуживал бы взгляд, внимание, заслуживал бы в принципе ответа. Яркие вспышки бенгальских огней так резонировали с необычайно ярким светом внутри, что нарастал с каждой секундой. Миллард по большей части молчал, потерянно воспринимая из происходящего особый вид энергии, до сих пор ему не знакомый. Он заторможенно наблюдал за тем, как передаются оставшиеся подарки, ровно до тех пор, пока в его руках не оказался потрясающей красоты конверт, этакое послание из прошлого, которое моментально поглотило все его внимание. Он едва не пережил остановку сердца, понимая, что его руки оказались в кольце рук Хью. Конверт этот – подарок, который он словно бы совсем не заслужил. Робость лишила его возможности говорить, и Миллард словно онемел, переводя взгляд с конверта на лицо Хью. - С Рождеством, - мягко произнес Хью, подарив ему один из самых прямых взглядов, который только и был знаком Милларду. Миллард нелепо кивнул, не доверяя своему голосу, и помял конверт в руках, как если бы вдруг забыл, как такие открываются. Он медлил, и это не нравилось Хью. Он попросту оторвал кончик конверта, вручая Милларду карту с таким сияющим видом, словно только что победил в Олимпийских играх. Миллард плавно опустил голову. Карта. Это подарочная карта в один из тех магазинов, где книги можно считать произведением искусства, где книги стоят, как вся его зарплата, где стоят издания, ценность которых может понять только абсолютно больной на голову человек, прямо как он. Где стоит одно из самых ранних изданий, скажем, Толкина с его же рисунками, где книги – это часть истории, к которой Миллард всегда мечтал прикоснуться. На ней не было написано суммы, но что-то подсказывало Милларду, что ему стало бы нехорошо от подобной цифры, ведь он никогда не позволил бы потратить столько на книги, имея кредиты за спиной. Сердце его билось так часто, словно он бежал марафон и был в нескольких секундах от того, чтобы выиграть. - Ты можешь пожить у меня. Это вырвалось от всего сердца, возможно, на чистой лишь благодарности. Она была так сильна, что скрыла смущение и истинный посыл приглашения, того, что он репетировал всю ночь. Ведь для самого себя Миллард видел это приглашение настоящим признанием, ведь он, черт возьми, ненавидел других людей за весь бардак, что они приносят вместе с собой. И, тем не менее, он не чувствовал присутствие Хью хоть сколько-нибудь напрягающим. Скорее, наоборот, от его близости Миллард начинал по-детски волноваться, казаться самому себе очень потерянным и неловким, абсолютно не способным на… - С радостью. Если бы он только мог издать хоть один звук из того стона, что мысленно разорвал все его сознание. Ему было так тяжело решиться на это ночью, так легко сказать сейчас, но что, если быт, идиотские привычки, отвратительный характер поставят под удар невероятное чувство к Хью, что, если он не справиться сам с собой, не сможет стерпеть какую-нибудь мелочь, которая не имеет никакого значения… - Только уж предупреди обо всем сразу, - и эта широкая, самая искренняя улыбка согрела Милларда сильнее, чем любой алкоголь. Он хотел открыть рот, чтобы сообщить самые элементарные правила, и тут же закрыл, понимая, что ему плевать. В эйфории, что рождалась в нем от вида Хью, от его ответного взгляда, Милларду было абсолютно все равно, где он вздумает оставить свои ботинки – ровно на коврике, бросил на пол или даже помоет и спрячет в обувницу, как утомительно делает сам Миллард. Он вдруг понял, что ему самому плевать, где будут его ботинки, если он войдет в свою квартиру вместе с Хью. В прошлый раз нельзя было списать его взгляд на кого-то еще, думать, что это Джейкоб заслуживает все это. Да и в этот, честно говоря, уже сложно, учитывая, что все время приличного соприкосновения давно закончилось. Миллард перестал чувствовать онемевшие пальцы, что все еще грелись о руки Хью. Он вообще забыл о карте, что когда-то вызвала бы в нем подобие радости на бесконечно ровном эмоциональном фоне. - Я не угадал? – слегка нахмурился Хью. Миллард трижды начинал фразу и трижды осекался, не в силах сказать даже первый звук. - Это почти все, о чем я только мог мечтать, - прошептал он, уткнувшись взглядом в мокрый от растаявшего под колесами машин снега. Почти, потому что на самом деле он вдруг подумал о том, что хотел бы оказаться наедине. В своей квартире, которую он даже не нарядил, потому что не хотел оказываться там в одиночестве, впервые за долгий период времени, не в силах объяснить себе, где же он так конкретно облажался. Неужели это он столь дефектен? - Значит есть, над чем поработать, - заключил Хью, ничуть не меняя тона, за что Миллард был ему чрезвычайно благодарен. Он был удивительно эмоционально нестабилен, не понимая, откуда же вдруг в нем столько разных эмоций и где они жили столько лет. Он едва ли остался стоять ровно в тот момент, когда рука в обрезанной перчатке коснулась его щеки. - Пожалуйста, не одевай больше эти очки, - Хью склонил голову к плечу, а Миллард склонялся к ответу «Никогда». – Хотя нет. Дома. Дома. Он едва ли смог вдохнуть. Все окружающее остановилось на миг, и Миллард был уверен, что в следующую секунду он переживет поцелуй словно первый в своей жизни, и еще никогда в жизни ему так не хотелось ускорить время, еще секунда, и он потеряется в том, кто же он теперь есть. Протест был буквально ощутим, когда Хью отстранился, как если бы передумал. Миллард закусил губу. Ведь дома. Дома же. Что не так, черт возьми… Как во сне Миллард слушал, как Хью предлагает погулять. Настойчиво, как если бы от согласия Джейкоба зависит все в этом мире, и грусть холодной паутиной оплетала все его внутренности. Он видел, что Джейкоб не особенно хочет гулять в такой холод, что он не выглядит полностью здоровым, что Клэр засыпает на ходу, и что все они слишком вымотаны своими жизнями, чтобы так сильно бросать вызов жизни. - Я бы не рекомендовал им покидать свои отделения надолго , - произнес Миллард хрипло, словно ждал, что вызовет этим волну негатива. Но плохо скрытая улыбка Хью полностью дезориентировала его. Он так легко согласился, словно все это было… Демонстративно. Миллард кивнул Джейкобу и Еноху. Они прощались, и сложно было представить, что отсюда начинается новая глава в их отношениях, начинается дружба, для которой так много обоснований и так мало логических предпосылок. Миллард обнял Клэр, хотя никогда раньше не испытывал потребностей в объятиях, и позволил Бронвин заключить себя в объятия, хотя всегда стеснялся девушек. Он вступал на тонкий лед неизвестности, ведь куда бы они не шли отныне с Хью, они все равно вернуться в его квартиру поздно ночью. И так будет каждый день. От волнения Милларда даже немного подташнивало. Он мог бы сказать, что всегда немного заглядывался на тех, кто был шумным, активным, полным жизни. Полной себе противоположностью. Он любил тех, кто умел улыбаться, чья улыбка была фактически лекарством для тех, кого депрессия давно похоронила под своим весом. Таких людей было очень мало, и редко когда все сочеталось в одном человеке. Идя рядом с Хью по заснеженной алее, едва ли различая в слабоватых линзах очертания других людей, что рискнули погулять в столь поздний час, Миллард старался впустить в себя тишину этого снежного вечера, чтобы вытеснить каждое из своих сомнений. Он шел, не понимая, почему не негодует от сигаретного дыма, как раньше, почему вообще идет куда-то в холод, а не стремится домой. Украдкой он скользил взглядом по лицу Хью, признавая его просто чертовски красивым. Эта красота была совсем не канонична, как ему было привычно, совсем не книжна, а весьма жива и обычна, и тем не менее, Миллард не помнил, взглянул ли хоть раз на кого-то еще с тех пор, как уложил Хью в ординаторской почти в медикаментозный сон, перенимая его боль абсолютно случайно. Хью занял его сердце с первой же минуты. Так, как это и должно происходить, как он всегда этого ждал, как верил в единственный способ действительно полюбить кого-то. Отпихивать это было бы просто глупо, да Миллард и не пытался. Он боролся лишь с собой. Своим стеснением и неуверенностью в себе в вопросах отношений с тем, кто, кажется, с другой планеты. Он постарался просто отвлечься на то, как скрипит снег.. Через несколько минут Миллард наконец понял, что зудящее ощущение несовершенства касается расстегнутой куртки Хью. Он терпел почти пять минут и три порыва ветра, прежде чем решительно остановиться. Так нельзя. Он развернулся лицом к Хью, что замер после него, с интересом на него поглядывая. Миллард застегнул его куртку так уверенно, словно полностью имел на это право. Он старался сохранять суровое выражение лица – ведь он же врач, это логично – но вместе с тем не сдержал улыбки, что ответом улыбке Хью расцвела на его лице. Миллард отступил, моментально отведя взгляд, как если бы порыв этот продемонстрировал совсем иной смысл, абсолютно не врачебный. Ему не все равно, и он показывал это много раз, но чтобы настолько… Настолько неожиданно. Миллард не умел открываться сразу. Ему было тяжело снимать лист брони за листом, пытаться доверять. Твердое убеждение в том, что он кардинально отличается от окружающих сложилось за многие годы не на пустом месте, и ему было проще всего скрывать каждую из своих особенностей, нежели раз за разом пытаться объяснять. Вот и сейчас он больше всего боялся, что Хью просто спросит, почему он так сделал. Это был бы самый логичный вопрос. Хорошо, что Хью не был логичен. Они шли вдоль улицы, разделяя молчание как нечто совершенно естественное. От мороза покалывало щеки и слегка немели искусанные в волнении губы. Миллард едва ли замечал, куда они идут и как долго. Он был настолько напряжен, запутан в своих желаниях, что попросту потерял ощущение времени. На какой-то краткий промежуток времени он так устал от самого себя, что потерял всякий контроль. Рука его вдруг нашла руку Хью и доверчиво сжала ее. Миллард проклял себя последними словами. Покраснел. - Есть идея. Он едва не упал в ту секунду, когда Хью потянул его за собой. Высокий холм с блестящей ледяной дорожкой посередине, и вот он уже, утопая в снегу, вынужден подниматься наверх вслед за Хью, которому подъем давался намного легче. Что-то холодное и мокрое задевало его щеки, и Миллард даже не сразу понял, что это снег снова падает с неба, как будто его и так не хватало на земле. Его ботинки не были рассчитаны на подобные прогулки, и множество вредных, занудных мыслей еще рождалось в голове Милларда до тех пор, пока он не оказался наверху. Вид отсюда не открывался совершенно никакой, да и Миллард вряд ли бы заметил даже слона рядом с собой. Он застыл, забыв о своих мокрых ботинках, и замерзшем лице, о зуде в горле, что всегда возникал в ответ на холод – он стоял напротив Хью, смотря прямо ему в глаза. Что бы ни задумал Хью, Миллард готов был разделить это вместе с ним. Несмотря на миллион своих страхов и сомнений. Со смесью удивления, восхищения и удивления он смотрел за тем, как легко Хью спускается по ледяной дорожке далеко вниз, каким-то чудом сохраняя равновесие на ногах. Миллард сомневался в том, что сможет съехать ровно даже на попе, он вообще не помнил, катался ли хоть когда-нибудь с ледяной горки, ведь все его детство родители оберегали его от любых болезней, любых травм, что логично привело его к бесконечным болезням в детстве. Едва ли он катался хоть раз в жизни. Он рефлекторно помотал головой, когда Хью помахал ему рукой снизу. Помотал еще раз, хотя тело его уже двинулось в сторону этой дорожки. Конечно, он никогда не станет кататься на ногах, он просто… Ветер бил ему в лицо, а скорость спуска захватывала дух. Снег, казалось, оставлял на нем на такой скорости почти царапины, но все это не имело никакого значения, ведь сам факт этого ночного катания, в снегу, в холоде, все это сумасшествие, на которое он никогда не был способен, подарило ему легкость, свободу от самого себя. Он улыбнулся, оставаясь лежать там, где скатился, разглядывая полное хмурых снежных туч небо, оранжевое от бесконечных городских фонарей. Отблески далеких фейерверков то и дело вспыхивали с разных сторон, и тихий, неравномерный гул хлопков доносился издалека неверным отзвуком, словно весь этот мир, весь этот праздник оказался далеко за пределами нового мира, что они разделили на двоих. Хью наклонился к нему, протягивая руку. Снег замер на его ресницах и непослушных прядях, выбившихся из-за неплотно надетой на лоб шапки. Шапка эта шла вразрез со всем чувством правильного внутри Милларда, и вместе с тем он совсем не хотел ее поправить, как куртку. Она была… Была символом всего того, что так сильно тянуло его к Хью. Он принял руку Хью, уже не представляя, каким человеком спустился с этой почти детской горки. Но точно не тем, кто был раньше. Поступки его приобретали нелогичность, теряли обоснованность. Он заражался от Хью этой удивительной спонтанностью, что помогала ощущать жизнь в полной мере. Задумывался ли он когда-нибудь о том, что действительно живет, что не просто существует, исполняя свою работу и выплачивая многочисленные кредиты? Задумывался ли он когда-нибудь, что действительно хочет жить, ради чего-то… или кого-то? Притяжение к Хью было даже слишком сильно. Оно требовало выхода, возможно, подпитанное алкоголем. И пусть на что-то открытое Миллард все еще не был способен, рука его дернулась словно сама по себе. Он дернул Хью на себя, невольно охнув от веса его тела. Смех Хью стал для него полной неожиданностью. Он склонил голову, не понимая, что такого смешного в произошедшем, с его стороны это был скорее ужас от того, что творило его тело. Испуганным зайцем его сердце билось намного быстрее, чем это нужно было, ведь все его тело оказалось в ловушке, которую он и хотел, и не хотел одновременно. Холод снега вдоль спины потихоньку проникал через пальто, оставаясь единственной реальной связью с тем миром, в котором он еще должен был быть самим собой. Только это заставляло его просто лежать, испытывая напряжение внутри, сражаясь с ним, лишь бы не совершить еще больше поступков, за которые потом ему будет обязательно стыдно. Хью оперся на руку, оказываясь над ним. В каждой из его улыбок было что-то уникальное, новый оттенок радости или удивления, и Миллард с готовностью изучал их, анализировал и сохранял в своей памяти. Напряжение внутри так сильно реагировало на эти улыбки, причиняя почти боль от невозможности найти ему выход. - Ты улыбаешься. Миллард с запоздалым удивлением осознал, что это правда. За свою улыбку ему стало моментально стыдно, хотя, черт возьми, что такого в том, что ему действительно нравилось все происходящее? Он так долго закрывался в себе, что теперь каждая новая, незнакомая по своей силе эмоция делала его почти пещерным человеком, впервые вылезающим на свет божий. - Эй, ну нет, ну куда, - раздраженно пробормотал Хью, ущипнув его за щеку в таком потешном жесте, что Миллард против воли снова улыбнулся. Улыбка была настолько естественной реакцией в тот момент, что этого он даже не осознавал. – Так лучше, - констатировал Хью, подарив ему очередную, необычно мягкую улыбку. Возможно, было даже слишком мокро и холодно. Возможно, пальто Милларда вообще не было рассчитано на подобное. Возможно, он поступал глупо, продолжая лежать без единого движения, боясь, как бы этот момент не прекратился. Возможно, уже завтра он сильно заболеет, как болел всегда, оказываясь в абсолютно некомфортных для себя условиях. В тот момент снег никак не мешал понятию комфортные условия. Вряд ли Миллард понимал, насколько весь его взгляд выдает мольбу. Все его способности совершать что-то безумное для самого себя закончились, так что он попросту думал лишь о том, чтобы все произошло само по себе, чтобы Хью совершил что-нибудь удивительное, неожиданное. Что-нибудь, что позволило бы им преодолеть это мизерное расстояние между собой. Что-нибудь, чтобы Милларду хоть на секунду стало легче от сильной неизвестной потребности. - Надо вставать. Нет. Черт возьми, нет, Миллард не был готов к тому, чтобы все это осталось просто в прошлом, бессмысленно, без какого-либо продолжения… Он замер, не понимая, почему они не встают, как озвучил Хью. Улыбка его расцвела оттенками хитрости, подсказывая Милларду, что он не до конца понимает смысл происходящего. - Ты бы себя видел. Он не успел даже покраснеть. Ему не хватило внимания на то, чтобы привычно сомневаться или испугаться, не хватило времени, чтобы убежать, как он часто делал раньше. Холод отступил вместе со всеми остальными чувствами, что не касались мучительно нежного прикосновения чужих губ к своим губам. Пожалуй, это был один из самых невинных поцелуев в жизни Милларда, и тем не менее он вызвал невероятную по своей силе реакцию. На смену сильному холоду моментально пришел жар, опаливший щеки и кончики ушей, воздуха перестало хватать, учитывая, что он забыл о необходимости дышать, и весь он реагировал так остро, так глупо для самого себя, как если бы это был первый поцелуй в его жизни. В некотором роде действительно первый. Хью давал ему время привыкнуть. Миллард сражался сам с собой, не представляя, что должен делать, растерявшись и забыв о всем том, что уже продемонстрировал свою симпатию. Так много мыслей рождала эта чертова пауза, что Милларду уже хотелось отстраниться и попросту себя не позорить. Вряд ли он мог считаться психически здоровым, учитывая двойственность всего его… Он с благодарностью прижался щекой к руке Хью. Он сдавался целиком и полностью, не имея никакого другого выбора, признаваясь сразу в том, что он не такой, не может перестать думать, не может отвечать сразу, потонув в своих собственных сомнениях. В его представлении этого было достаточно, чтобы Хью забыл о нем и просто ушел, осознав, что все происходящее просто ошибка, которая требует долгого привыкания друг к другу. Он не стоит такого терпения. Миллард не знал, умел ли Хью читать мысли или же нет. У него не было никакого объяснения тому, что каким-то образом все его сомнения оказались раскрыты перед Хью. Он не оставил Милларду никакой более паузы. Все смешалось в единый клубок восприятия, вписываясь в память прочными ассоциациями, которые отныне всегда будут возвращать его в самый нелогичный момент его жизни. Волнуясь лишь за то, чтобы как можно точнее запомнить все до самой доли секунды, у Милларда не было возможности остановить себя. Вся его симпатия, все его притяжение к Хью приобрело контроль над телом, и руки сами по себе оказались на шее Хью, как если бы была возможность притянуть его к себе еще сильнее. Весь его прежний опыт казался абсолютно никчемным, учитывая абсолютное равнодушие к поцелуям, лишенным всяческого эмоционального отклика. Он не помнил ни единого раза, чтобы все его тело так отчаянно горело от одного лишь соприкосновения губ, чтобы необычное отчаяние превращало его в кого-то абсолютно безрассудного, и он бы обязательно устыдился, если бы хоть один процент его сознания не был занят Хью. Обязательно, если бы не ощущал странное напряжение в руках, что в ответ держали его. Словно… Словно Хью испытывает нечто похожее. Нечто, для чего обычного объятия не хватает, для чего нужно что-то настолько сильное, что обязательно вызовет боль, и эта боль – единственное, отчего они еще остаются в своем разуме. Должно быть, он поспешил, позвав Хью к себе. Весь этот момент заставил его перенасытиться впечатлениями, которых не было в его жизни, возможно, просто никогда. Ему требовалась хоть минута в одиночестве потом, это точно, либо он просто может довериться Хью… Он ошибся. Ему не хватает того, что он уже имеет, и даже если до того ему было стыдно и страшно и бог знает что еще, сейчас Миллард в отчаянии тянулся к Хью навстречу, абсолютно забыв обо всем, что волновало его еще минуту назад. Если Хью отстранялся хоть на секунду, чтобы сделать вдох, то Миллард следовал за ним, как заколдованный, если Хью, казалось, просто уставал, то Милларду казалось, что он может так вечно. Он сходил с ума от того, как Хью отвечал на его попытки вернуть поцелуй, нравились руки на своем лице, что держали его словно бы случайным образом, перебирая светлые и тонкие пряди. - Мы замерзнем здесь к чертовой матери, - поймал он шепот Хью и признал, что он может быть слишком прав, но разомкнуть руки у него не получалось. С отчаянным вдохом он спрятал лицо в вороте расстегнутой куртки Хью, боясь пылающих щек и своего иссушающего желания близости. Ему было почти невыносимо прятаться в тепле весьма укромного местечка, утыкаясь носом в его шею и просто дышать, боясь того момента, когда ему все же придется показать свое лицо. Никаких объяснений. Просто острая, просто болезненная потребность испытать подобное еще раз, подобное и что-нибудь… Все, что только возможно. Привкус сигарет на губах не казался отвратительным, наоборот, Миллард без конца слизывал его, как сумасшедший, напоминая себе, что все это не самый реалистичный сон. Еще несколько секунд, и ему придется просто посмотреть на Хью. Но вместо этого что-то изменилось. Он осознал, что происходит, лишь тогда, когда оказался над землей. Испуганно посмотрев вниз, Миллард тут же добровольно перевел взгляд на Хью – с изумлением, детским недоверием и настоящим испугом, плавно перетекающим в сильную нежность, настолько сильную, что поначалу она рождала панику. Хью взял его на руки, хотя в этом не было никакой необходимости, и хотел бы Миллард смотреть на это с той же легкостью, с какой воспринимал он. В его лице не было ни намека на сомнения. - Придется о тебе позаботиться, - подмигнул ему Хью, и Миллард снова вспыхнул, пряча взгляд. Вряд ли он когда-нибудь мог мечтать о большем.