Nohara Rin's post-traumatic syndrome

Огонь — главная управляющая сила инстинкта, духа, мысли и ума, заставляющая идти вперед, верить, надеяться, отстаивать свои убеждения. Главная движущая сила Огня — честолюбие. Огонь дает рвение, нетерпение, беспечность, самоуверенность, вспыльчивость, порывистость.

      Под одной из больничных палат сидела бледная, словно сама смерть, женщина с опухшими глазами и нервно бегающим взглядом. Пальцы с силой сжали сумку, стоящую на коленях.       — Доктор… — женщина резко подскочила, заметив, что из той самой палаты вышел достаточно молодой мужчина с весьма озадаченным лицом. — Медсестры сказали мне, но это же не так, верно?.. Вы же говорили, что есть шансы… — она смотрела на него практически неотрывно, будто именно этот доктор теперь мог решить судьбу ее старшей дочери.       — Елена Петровна, боюсь, что наши худшие опасения подтверждаются, — как можно спокойнее говорил мужчина, заметив во взгляде матери что-то похожее на сумасшествие. — Мы сделали все, что могли, но Яна, скорее всего, не дотянет до конца недели.       — Борис Аркадьевич, но Вы же… Неужели нет какой-то новой методики, пусть она будет дорогой, пусть будет риск, но должно же что-то быть! Пожалуйста, просто скажите, что хоть что-нибудь может помочь! Я любые деньги отдам, что хотите… — Борис Аркадьевич не любил свою работу именно из-за таких моментов, когда ты всей душой хочешь обнадежить человека, но понимаешь, что это будет враньем. Он молча смотрел на Елену Петровну, которая сейчас же была готова расплакаться, упасть на пол в истерике, но держала себя. Она держалась так уже год, наблюдая, как ее дочь гаснет на глазах.       — Вам лучше быть готовой ко всему, — он тяжело выдохнул, оставив Елену Петровну одну с полученной информацией. ***       Женщина тихо вошла в палату, заметив, что дочь спит. Совсем недавно она начала очень быстро уставать и практически ничего не ела, могла путаться в простых фактах, а иногда даже терять сознание. Елена Петровна и сама все прекрасно понимала, но не хотела верить. Она не могла.       — Мам? — Яна совсем чуть-чуть приоткрыла веки, немного улыбнувшись. — Как там Ника?       — С Никулей все хорошо… — немного растерянно ответила мать, подойдя ближе. — Спрашивала, когда ты домой вернешься. Я сказала, что еще немного.       — А потом, что ей скажешь? — Яна старалась не смотреть на маму, понимая, что тогда точно начнёт рыдать. Ей было жаль мать, младшую сестру, родственников… Она даже себя виноватой чувствовала за все то, что сейчас с ней происходило.       Будто лейкемия — это ее вина.       — Яна, пожалуйста, все будет хорошо, — Елена Петровна подсела ближе, взяв дочь за едва теплую ладонь.       — Ты так после каждой химеотерапии говорила, — выдохнула Яна, крепче сжав руку матери. — Если вдруг что, то держись, ладно? У тебя Ника еще…       — Яночка, не говори так, ради Бога, — Елена Петровна старалась хоть как-то осадить тот ком в горле, который подкатывал снова и снова. — Ты со всем справишься, обещаю. Я всегда буду рядом… Я тебя очень люблю… — Я тоже тебя люблю, — Яна не улыбалась. Она говорила сейчас эти слова серьезней, чем когда-либо, стараясь вложить в них все свои чувства и эмоции. ***       В ту ночь, как и во многие другие, Елена Петровна сидела в дальнем углу палаты в ужасно неудобном кресле. Вымотанная, она уснула под монотонное пиканье множества аппаратов, подключенных к ее дочери.       Это был такой привычный звук, что женщина проснулась в ту же секунду, когда он оборвался, перейдя в длинный беспрерывный сигнал. ***       — Ой, какая ж мерзость… во рту будто кошки нагадили, — я поморщилась, пытаясь прийти в себя после какого-то до жути странного кошмара, в котором я умерла. Ну, говорят, если умрешь во сне, то в реальной жизни будешь жить еще долго. Хотя… мне такое не грозит, учитывая мой диагноз.       Я привычно слегка приоткрыла веки, ожидая увидеть свою палату, насквозь провонявшуюся едким запахом лекарства, окна с решетками и недовольных жизнью медсестричек, которые меня, наверное, уже ненавидят.       Меня ожидало капитальное такое разочарование, скажу я вам.       Это была не моя палата. Ну совсем не моя. Это даже не палата. В общем, я ничего не поняла. Хоть это и мое привычное состояние по жизни, но легкий испуг появился. Я зашевелилась еще сильнее, ощутив неприятный отек всего тела. Офигев от такого положения вещей, я неспешно повернула голову, желая понять, какого размера трындец подкрался незаметно.       Упитанный товарищ, ничего не скажу.       У меня в руке привычно был вставлен катетер, куда подключилась сама капельница, но осознание того, что он не мой пришло мгновенно. Этот был каким-то доисторическим и явно некачественным. Мама бы не позволила такой использовать… В руке помимо капельницы торчали еще какие-то непонятные приспособления, которые не давали ею нормально шевелить. Рядом стояла странно шипящая шайтан-машина, которая, видимо, снимала показания моего организма.       Атмосфера вокруг напоминала морг. Тоже темно, тоже воняет, тоже мрачно и холодно. На секунду я решила, что меня по ошибке доставили именно сюда, но потом быстро отбросила этот вариант, потому что знала, что тогда бы провелось вскрытие. Ну, поскольку моя грудная клетка пока в целости и сохранности, следовало найти другую причину такого странного перемещения.       Размышляя о том, почему я до сих пор жива, ведь врачи мне больше пары дней не давали, я от скуки рассматривала свою руку. И… Это не моя рука! В смысле, точно не моя!       Ступор. Паника.       Дело в том, что у меня ладонь была узнаваемой: длинные и тонкие пальцы, как у какого-то скелета, с торчащими косточками и суставами. Явные голубоватые вены всегда были очень заметны, а из-за болезни вылезли еще сильней. Вся тыльная часть ладони была в уколах, потому что брали кровь очень часто, а из одного места не всегда выходило.       Но это…       Рука была совершенно обычной. Да, явно худая, но ничем не выделяющаяся.       По телу пробежался неприятный холодок.       Я только хотела начать биться в истерике из-за того, что вообще ничего не понимаю, как услышала скрип двери. В комнату попало немного света и ушло немного вони.       — Хм, а ты уже не спишь? — мягко говоря странный голос, который говорит на японском! Все. По-моему я просто шизонулась. Или это предсмертная агония. Да, точно.       Ну, хоть японский я понимаю. Зря что ли на востоковеда поступала и в Японию летала… Захотелось нервно засмеяться, но я вовремя поняла, что тогда точно с ума сойду.       — Нет, — крякнула я. Это было единственным из японского, что я сейчас могла выговорить. Мне всегда было проще слышать, чем говорить.       — Чудесно, — незнакомец точно ухмыльнулся. Не буду уточнять, чем конкретно я это почувствовала, но уверена была точно.       Он подошел ближе, остановившись около той самой шайтан-машины внимательно рассматривая ее показания. Я с перепугу вжалась в жесткую подушку, пытаясь делать вид, что все под контролем. Ну, учащенный пульс и подскочившее давление выдали меня с потрохами.       — Ты определенно идешь на поправку, Рин, — довольно заключил мужчина. Я точно где-то его видела, но из-за того, что свет падал ему на спину, я не могла увидеть лица. Только силуэт, причем непонятный.       — Я… — сказать, что у меня округлились глаза — ничего не сказать. Я подумала, что они нахрен из орбит повылазят и полопаются.       — Еще немного, и мы сможем приступить к главному, — а вот такие многозначительные выражения меня вообще в ступор ввели. Я думала, что сейчас откуда-то выпрыгнет мужик с камерой и девка с микрофоном, вопя, что это сюрприз. Типа, Яночка, ты скоро помрешь, поэтому повеселим тебя под конец твоей скучной двадцатилетней жизни.       Но это были не шутки…