День первый.
Вот бывает так: прошло всего несколько дней, а ты уже почувствовал, как приятно побыть тем, кем ты не являешься. И Вейн права: спокойные дни кратковременны для этого места именно в том времени, в котором мы живём сейчас. Но от этого они, признаюсь, не стали менее запоминающимися.Запись первая. Грустное лицо в маске лицемерия.
После разговора с Моникой, когда Натали уже успела растрепать всем о том, что решено мне было покинуть корпорацию, довелось напоследок узнать каково это — всё держать в себе, когда как я страдала недостатком этого минуса. И, как я уже сказала, тем же самым не страдала и Натали: эта ситуация показала не только то, что кто-то не умеет держать язык за зубами, но и также искреннее беспокойство хоть за кого-то здесь. Что касаемо осознания нужности здесь, то это я поняла далеко не сразу: мне пришлось хорошенько подумать, прикинуть, а уж потом разбежаться и кинуться в объятья правде. И это из тех стандартных доказательств правила, что «люди не такие, какими кажутся на первый взгляд». Вот так вот живёшь (или существуешь, гм) в незнакомом поначалу, но достаточно привычном тебе месте и ради ночлега в основном, как встречаешь в итоге знакомые тебе со временем лица, которые знать не хотел, но пришлось. А не хотелось, потому что знал, что это гибельное дело и заставит пожалеть даже такую, как я. Эти лица заставляют мыслить: «Ба! Неужели я либо всё это время была совершенно слепа, либо эти люди дочерта такие хорошие конспираторы!.. А ещё более — актёры. И ты в этом лишь только убедился.» Однако и не везде ты бываешь правым, и порой нас ожидают неожиданные повороты от таких же неожиданных людей. Ну, в общем, к делу. Конечно же, я рассказываю о том периоде моего существования, в которых мне пришлось узнавать не только Натали, как самую приставучую и доставучую (однако самую добрую и отзывчивую), но и двух других героинь, что невольно узнала здесь — речь, конечно, о Луизе и Изабелле, соответственно. Конечно, я не говорю также, что эти две были особенно хорошие примеры тому правилу, что я упомянула выше: однако они были одни из первых, кто на моём веку под это правила хоть как-то, но попал. А с ними мне также приходилось сталкиваться, так как обе плелись за Натали, являясь её главными соратниками в команде. И в те светлые дни перед концом начала, зародилась та история о них, которую кроме как сентиментальной и глупой, никак и не назовёшь. Как я и говорила, Луиза многим привлекала меня. Ещё с того самого момента, когда вела меня на эксперименты. «Экая такая копия меня, но живая, — думала я, — однако явно имеет какую-то душераздирающую или же тёмную историю за спиной». Такая же холодная и не привыкшая ни следовать советам другим, но и порой ни зову своего сердца. «Всё чувства на замок, — будто и говорила её каменное мужеподобное от хмурных бровей личико, — потому что ты знаешь: со своими проблемами ты никому не нужна.» Не нужна… Да. Действительно, совершенно нет. Сейчас я думаю: либо я ещё тогда жила подобным девизом, либо он появился в этой вселенной и окончательно укрепился, когда я увидела её. Не знаю, честно. Однако из этого как раз и следовало (и также думала моя головёшка), что если уж сравнивать Натали и Луизу, то именно вторая более всего подходила в роли командующей. Иногда мне кажется, что я это думала лишь из нарциссизма, а иногда — из-за искреннего мнения в зрелости и готовности у этой девицы. Потому что когда Вейн зачитывала мне досье, что дали в школе о той Хитоми Накамура, я невольно проматывала в голове и находила свои выводы, из которых, во-первых: у девочки были не все дома и, скорее всего, также было и в её семье; во-вторых: это что-то закалило её настолько, что она будто бы даже повзрослела и осознала всю тяжесть жизни гораздо раньше, чем закончилось детство. Может быть, так было и с Луизой: та самая семейная катастрофа, заставившая закалиться характер под напором утраты и боли, а может где-то — и животного страха. Потому что было видно: несмотря на горячий нрав, её нервы были настолько стальные и проверенные временем, что, кажется, любая пламень послаблений любого накала не могла пробить это пережившее ужас сердечко. И теперь единственным спасением для себя она посчитала терпение, крепкая броня и разговоры с тем, кто не причинит боли — ты сам. Я ещё в другие наши, краткие на тот момент, разговоры приметила ту привлекающую черту во внешности, что называли позже «стереотипом», привязывая это невольно к национальности. Ведь Луиза была полукровная немка с явно преобладающей именно «германской» кровью. Начиналось это с внешности, а заканчивалось дальнейшим впечатлением от беседы, а поскольку про беседу я невольно проговорилась, то пришла пора хоть как-то описать внешний нрав смурной героини этой истории. Немка была совершенно чистоплотна, будто даже бы до болезненной дрожи. Всегда выпрямленные идеально тёмные волосы без вихоров, льющиеся во всю спину, ухоженные и с виду мягкие, что так и хотелось потрогать также, как Натали меня трогает, думая что я загорюсь или что-то вроде того; всегда глаженая и чистая одежда, от которой исходит (а может, это и от самой Луизы) приятный аромат прошедшего приятного прошлого, полного людской идиллии. И притом в отличие от той же Натали, что имела в комплекте домашний наряд «драное, но родное», Луиза ходила не только в чистом, но всегда в одном и том же. То есть либо у неё весь гардероб состоял из подобных вещей, либо она стирала одну и ту же ежечасно при любом удобном случае. (Несложно было бы представить, каким было её любимое времяпровождение...) Формой же была та самая куртка, как и в тот раз, когда я видела её со спины: чёрная, с той эмблемой корпорации, которая была на всех формах, у всех, кто там обитал, не считая Моники (которая это, похоже, и придумала) — та самая переплетающая лента, словно кровь, тёмную луну в виде месяца, которую держала птица за рвущийся кусок ленты. «Очевидный символ гибели на волоске, — приметила я ещё тогда, а сейчас всё более убеждалась в идеальном описании этого предприятия.» Куртка была длинная, до колен, с большим капюшоном и широким воротом, из того странного шероховатого материала, отличающегося хорошей прочностью. Такого же кроя широкие брюки, суженные книзу, увеличивающие и невольно прибавляющие внушительности, как и куртка, фигуре Луизы. Лишь только по тому, как сидели вещи, было хоть немного ясно, что носила хоть и крепкого, но всё же тонкого и женственного телосложения девушка. И ни одной волосинки на одежде. Ни одного пятнышка или пыли. Ни одной складки. И всё — как смоль чёрное, жёсткое, но привлекательное. Но были и свои изюминки — будто изъяны, знаки того, что могло сказать: многое в душе Луи хранится просто под чернью своего притворного высокомерия. Несмотря на черный цвет, были четыре вещи, что выделялись сильно: это белоснежная, будто хрустящая, как снег, рубашка, а также такой элемент, как две полоски белого и оранжевого цвета на брюках у широких (естественно!) карманов; на куртке, начиная от груди по диагонали к низу до рёбер, над карманами, которые были прямо под этими полосами; на хорошо завязанном галстуке почти у его кончика. А в остальном всё то же: глаза, такие же тёмные, тяжёлые армейские ботинки из кожи с толстой рифлёной подошвой и жесткими шнурками, а также кожаные перчатки. Суженное овальное лицо с выраженными скулами, всегда спрятанные под хмурыми разросшимися бровями взгляд холодных, но всё замечающих глаз. Спокойный необрывистый голос низкого тембра. Этим всем она долгое время казалась мне парнем из-за того уже, что в ней не было ни капли грима или косметики, а черты лица казались острыми, а не очерченные линиями, какие были, например, в той же Изабелле — в ней как раз чувствовалась именно то, что не было ни во мне, ни в смурной — детская неразвитость и вера во всё доброе и хорошее. Именно поэтому мне было странно, что именно она подчиняется, а не правит. «Мне кажется, что даже по сравнению с этим эгоистом Дайкири она лучше всех понимает, что значит «команда» и «управлять». А в Изабелле, да: больше невинности и детской разглаженности лица. По сравнению со всеми, она выглядела максимум лет на тринадцать, но и притом даже я казалась старше. Губы хитро раздвигались в тонкую ниточку, глянцево поблёскивая. Брови тонкие, не прямые и с бугорком книзу, но тёмные и двигались полукругом: выражение лица никогда не было печальное или хотя бы даже задумчивое — скорее удивлённое и как бы любопытное, молча наблюдающее и делающее какие-то выводы. Вероятно, даже нехорошие. Но я уже говорила, что в отличие от всех, кого я знала, в ней больше всего не было ничего детского и человеческого именно по поведению. Холодность и лояльность в действиях Луизы были не без каких-либо причин в прошлом; разрывающая Натали амбициозность — часть её искреннего нрава, но Изабелла не владела ни скрытностью, ни открытостью. Потому что вся её биография, сразу видно было, складывалась будто из сказок и лжи, а то, что о ней знали, не делало их знакомыми с ней близко. Может быть, её даже не звали Изабеллой, но особенность таких людей в том, чтобы прятаться от других и притворяться — и вот это лишь может быть по какой-то там причине. А может быть, девице было просто удобно так вливаться в доверие. Нет, она ничего не хочет взамен. Она никому не сделала и ни желает сделать больно. Ни капли зла. Потому что главным спасением для неё остаётся желание быть невидимкой и тем миниатюрным существом, от которого ничего не ощутишь плохого и кого можно слепить невинным уже по желанию этого самого существа. Появиться, пожить и исчезнуть вовек, не оставив о себе ни капли воспоминаний, а также информации о существовании. Поэтому видно было, что Изабелла сторонилась социума. Также как и Луиза. Одна из явного презрения, а другая из-за нежелания его познать. Однако было то, что мешало стилю жизни Изабеллы и так выявляло внутренние переживания Луизы. И моё появление, послужив катализатором, усугубило и ускорило этот процесс. ... Возможно, для людей я была кем-то вроде интересного экземпляра в биолаборатории, а может как редкое животное из Красной книги. А может, слова, произнесённые по натуре, а может потому, что у меня остановлено сердце (как известно, символ человеческих чувств) могут вызвать не только чувства любопытства, но и желание познать с точки зрения типичного дружелюбия, как Натали, приматывающаяся ко мне постоянно когда надо или нет. Или кто-то ещё в тени, что наблюдал за мной. И зачем именно, мне долгое время было не ясно, а позже ясно, но не до конца. Чаще всего мы с Луизой переговаривались. Началось это как раз после того, как меня поместили в лазарет и продолжилось уже тогда, когда я начала новую жизнь под названием «кажется, пора уходить, но ещё рано». Отличалась она и здравостью мыслей, и тем, что говорила совершенно спокойно, чётко и по давно выработанному мировоззрению у неё в голове. В тот раз, когда мы встретились ещё до того, как я узнала её лучше, речь зашла и теме командования вместо Моники Дайкири или Натали. Да, смурная была единственным за всё время (даже впоследствии) человеком, с кем я изначально вообще обсуждала что-либо по своей личной воле. И да, это было именно потому, что, разговаривая с ней, я чувствовала, будто говорю с собой. И это лучшее чувство, особенно в этой смерти. И, поскольку в плане разговоров мы были взаимны, в тот вечер, когда я сидела по-обычному на одном из балконов в инженерной комнате (давно уже пустой и позабытой кем-то), то долгое время взгляд острых тёмных глаз, который я часто наблюдала на себе, наконец прямо оказался передо мною. Причём она не стала ничего объяснять: даже не спрашивала, как мои дела или хочу ли я вообще слушать то, что она говорит. Просто поставила перед фактом, что говорить она сейчас будет - и будет много и долго. Так, будто копила все эти мысли много-много лет, ожидая человека, которому непременно это всё расскажет. Быть может, так оно и было, ведь одиночество нередко даже в окружении следует за нами о пятам. Она знала точно, что было мне интересно, и я понимала, что это занимало и её. Может, увидела даже это сходство в первой нашей встрече, в первом разговоре. И могла просчитать и выудить тот именно момент, когда можно прийти и поговорить. Я знала это только потому, что замечала за самой собой. Но в доказательство я спросила перед: - А Натали? - Она спит. - В десятом часу? Даже не предполагала, что бы она могла делать, чтобы отрубиться раньше десяти. Видно, носилась как обычно и трепала свежие новости с мест событий корпорации. Ну, или снова усердно тренировалась. На всякий случай. А что касаемо того разговора, то скажу так: многое для меня стало после, хоть и чуточку, но ясно, именно после трактовки Луи. ... - Знаешь, хоть и плохо, наверное, так говорить, - начала она разговор чуть погодя по нужному руслу, снова потирая указательный палец ногтем большого: эта привычка наблюдалась у неё уже долгое время, так что невольно я каждый раз останавливалась взглядом как на белые ухоженные руки Луизы, словно мрамор, так и на крашеные чёрным ногти (соответственно из предыдущего описания), - но я часто думаю, что глава Корпорации Тьмы является вообще не сторонницей борьбы с Чёрным Мотыльком. Так, я поняла в первый раз, как называется корпорация Виолета. А речь в общем шла о самой Монике. - Кажется, будто она до сих пор под его влиянием, - продолжала она, - шло много слухов, что она была воспитанницей его отца или работала долгое время ассистенткой, однако была очень близка с этой семейкой. И, в конце концов, позже она была обязана, когда группа исследователей разъелась в целую систему и после смерти всех первоначальных участников перешла к Виолету, как преемнику и сыну его президента, который не то что не выкинул выжившую чудом госпожу Вейн, но и относился к ней очень даже близко, пока та по её словам не сбежала оттуда из-за терзания совести за жизни тех людей, над которыми приходилось ставить эксперименты. Я могла бы понять, почему из-за неопытности она не хочет ставить себе в преемники ни Дайкири Накамура, ни Наташу Романову, однако, буду честна, я уверена, что причиной всему просто боязнь потерять власть и выйти из-под указаний Виолета, так как, я думаю, именно она делает всё, чтобы корпорация рухнула, когда как те двое просто хотят своими жестокими способами, но пытаться её восстановить. Просто она и сама не шоколадка с приятным вкусом начинки, пусть и с виду во внушающей обёртке. Я много лет наблюдаю за ней и многое могу сказать. Например то, что Вейн кажется серьёзной, однако это не так. Она не носит ни за что ответственности, ни на что не влияет, а также я редко её вижу как таковую, ибо притом она зачем-то сидит часами в своём кабинете и с кем-то говорит, а значит, либо у несчастной давно полетела крыша, либо она что-то явно готовит к тому, чтобы мы все исчезли. И то, что она говорит про занятость - полный бред. Это место действительно похоже на обычный детдом, с одним лишь отличием: здесь иногда детям и подросткам приходится носить форму, как в школе, и иногда выходить на смертельные походы. А так, в общем-то, отличий немного. Будто мы играем в игрушечную страшную жизнь, притом не находясь в безопасности, однако нас никто и не трогает. Просто аккуратно убирает по одному. - Все те каноны насчёт безопасности корпорации, а вернее попытки её обезопасить, тоже фарс. Ибо у нас есть комната с радарами, на которых легко оповещается, где, что и как по всему периметру. Однако в последний раз до последнего ни один из нас об угрозе не знал, когда как до случая с тобой все за полчаса были готовы к угрозе. Я даже подняла этот вопрос на совете, когда ты ещё восстанавливалась, так как одна знала хорошо это место с самого практически начала. Вейн в тот раз отмазалась, что радары почему-то были сломаны, однако Саймон, - это наш юный инженер, - поведал, что о поломке ему не говорили. Однако всеми силами та оправдалась. Зато в моей душе зародилось нечто вроде такого крепкого чувства, что что-то явно нечисто. Грядёт что-то плохое с тобой. Поэтому я постаралась как можно раньше поговорить, пока есть возможность, и не тянуть, потому что очень волнуюсь за то, что может нас всех ждать дальше. Всех нас. - А по тебе не видно, что ты волнуешься, - криво улыбнулась я ей, невольно прервав. Впрочем, я сказала это весьма беззлобно, но она этого не поняла по тому, как на совершенно белом лице зарозовел болезненный румянец. Она снова принялась резать подушечку пальца. - Я действительно волнуюсь, - она вздохнула весьма устало и раздражённо, как бы говоря: "И ты меня, как все, под одну гребёнку. Как же вы меня все достали с этим". Однако пояснила: - мне бы нафиг это было не надо, если бы только я не знала этих людей всех очень хорошо. Местами я желаю даже Вейн найти свой луч света, хотя по многим причинам я в последние месяцы совершенно ненавидела её, а тот раз был просто последней каплей. Мне просто совершенно нравится это место и эти люди, я не хочу, чтобы разрушение всей системы разфасовало нас по разным городам и странам снова. Особенно меня и Натали, меня и Изабеллу!.. Изабелла... Ты ведь знаешь, как я люблю Изабеллу? - Была совершенно без понятия, - честно сказала я, не видя их вдвоём ни разу. Впрочем, почти всегда и не зная местоположения самой Изабеллы. - Я очень люблю Изабеллу, - продолжила Луиза, всё больше рдея, - она самый близкий здесь друг, который точно никому ничего не расскажет. - Потому что ей попросту некому. - Именно! - подхватила смурная, сияя глазами, - однако у неё есть я. Мы с ней две одиночки, которые держимся вдвоём. С ней мы - словно одно целое. - Сейчас ты мыслишь нездраво, - качнула я головой, - её жизнь построена на сказках и выдумках жизни, которой у неё никогда не было. Даже мировоззрение - то, чего она построила просто чтобы не выделяться. - Откуда тебе знать? - это второй раз, когда смурная (почти смурная) повысила голос и сжала руки в кулак, - ты даже не говорила с ней! - Это часть моей способности, - сказала я, - видеть то, чего не видно глазам искренних и мягких людей... А ещё это стало понятно после того спора. - Ты более неё говоришь выдумками и загадками! Мне было жалко на неё смотреть. Кажется, эта была одна из тех ситуаций, в которых даже холодное сердце вдруг расплавлялось всего от одной искры спички. Плюс я всё-таки мало понимала в любви даже при жизни - настолько, что даже не помнила, любила ли я своих родителей, маму и отца, а также брата... Да и как я любила? Поэтому я ответила так, как могла ответить максимально, чтобы показать, что я сдаюсь (вернее, притворяюсь, что признаю): - Прости. И на Луизу это подействовало. Она моментально изменилась в лице. А позже, когда она продолжила тему, жар с щёк на глазах спал. Она не стала ничего более добавлять и оправдываться. Просто мысленно приняла и продолжила о старом, однако оставив клеймо в моём прогнившем мозгу. Теперь я знала "каменное сердце" даже больше, чем хотелось. - Есть вещи, в чём она не соврала, - для начала сказала Луиза издалека, как бы подводя к концу прошлую тему, - мутантов у нас всё-таки забирали, притом точно также, что давно вызывало у меня непонимание, но по юности и неопытности я не могла сообразить, как такое может быть и почему, и зачем. Однако, признаться честно, хоть многие из них и были очень сильны, всё же по сравнению с тобой им не доставало мощи именно духа, а не физической силы. Что есть, несомненно, у тебя. - Мне это льстит. - Сильно ты не радуйся, - отмахнулась хмурая Луи, надвинув брови, - чем больше способностей ты имеешь, тем больше соков из тебя в итоге выжмут, пока в итоге не окажешься в банке. Они обследуют каждый миллиметр твоего тела, органов и того, что может в организме породить такие изменения, а потом вырвут это всё и запихнут в какую-нибудь ядерную смесь или очередное оружие, чтобы продавать другим корпорациям и наживать денег для больших исследований. Если же регенерация у тебя окажется намного сильнее, чем мы себе представляем, то ещё более тебе я не завидую, а более и себе, как человек, который насмотрелся на всё в прошлом и больше знать подробностей не хочет. Несмотря на то, что я не слабонервная. - Это ты о происшествии с Натали? Луиза замолкла всего на секунду, как бы прикидывая, соврать или сказать правду, тем самым во втором случае уже не в силах остановить неминуемую исповедь. - Да... Именно о нём. Мы нашли её, мы видели всё и нам это не понравилось. Нашли в самой той операционной с брызгами крови по белым плитам, крики и слёзы со всех сторон, совершенно коматозную Натали под ослабляющими препаратами. Она была как желе, совершенно не видя нас и смотря сквозь даже одним своим глазом. Во втором была глубокая дыра, будто они просверлили путь туда. Тогда разорвало всех от вида прямо на пол поголовно, включая и меня. Порой я вижу её и меня начинает колотить дрожь. - Но подожди, - вдруг задумалась я, - если ты знаешь о случае с Натали, значит... - Да, - кивнула Луиза, - я непосредственно участвовала в той операции. Это ещё одна из тем, которую Вейн рассказывать тебе не стала бы, как бы ни клялась или божилась. Потому что, увы, но я знаю достаточно много, чтобы её разоблачить. Есть вещи, где она была права, а есть, где сильно прикрыла истину. Не соврала она в том, например, что те шестнадцать человек, что участвовали в операции, действительно в большей степени были застрелены или ранены, притом вторых, как мы думаем, постигла участь нашей Наташи, в том числе и командовавшего тогда группой, старшего брата Саймона - того самого нашего инженера, мальчика из группы Дайкири. Однако не вернулись одиннадцать человек, двое потом из корпорации перевелись в зону 7, что находится в Америке, а ещё двое детей, очень впечатлительные близнецы, от страха, что Виолет придёт за ними, около трёх дней не выходили из комнаты, а через пять дней, силой проникнув в их логово, мы увидели, что те как пару дней назад повесились на галстуках из этой самой злосчастной формы. И именно вот так группа корпорации из Осаки, которая была самая большая среди резиденций в Японии, потерпела серьёзные потери и резко скатилась в самое дно. Но тогда команды делились по иному: была группа по охране и нападению, где состояло шестнадцать человек, и группа медицины и скорой помощи, где состояло двенадцать девушек. Когда всю первую группу стёрло с лица земли, вторая распалась сама собой. Лечить-то было некого уже. - И в итоге ты осталась одна. - Да, верно, - ответила Луиза, - и совершенно рада, что так. Ибо было бы больно мне смотреть на тех, кто тогда был в курсе всех событий. Это были самые первые люди этой корпорации, что знали больше, однако теперь я тот, кто знает больше всех, не считая самой Моники... И хорошо, может, что одна. Проще... Зато объясняется для многих, почему я здесь старше всех. - А сколько тебе лет? - Семнадцать. "Ну, это может и объясняет, но только то, почему ты не только выглядишь старше всех молокососов отсюда, но и почему выше самого великого Дайкири, по меньшей мере, на голову; ну, а всех остальных, включая меня - даже на все две." - Ты старейшина этого места, - не без иронии сказала я. - Есть и много причин, почему жалею, что знаю слишком много, - Луиза снова вздохнула, сделав тем самым глубокую паузу, а потом как бы недвусмысленно прибавила, - например, потому что некому всё это рассказать. Про то, почему она не выделяет в исключения Изабеллу, я спрашивать не стала во имя спокойствия её поклонницы. - Ну уж не вашей курчавой сплетнице о том говорить! - Это одна из вещей, что она рассказывать не стала бы, но лишь из-за стыда перед нами и теми, кто не знал нашу историю и верит в храброе прошлое Натали. - Ах да, она же... - Да. Хотя во многом ты и права, может.Запись вторая. Отношения друг с другом, как рабство от стереотипов.
Теперь её речь пошла о том, каково на самом деле в глубинах корпорации. - Со стороны может казаться, что у нас тут всё гладко и сладко, однако всё не так, как хотелось бы, чтобы было. Всё на деле не очень дружно, а что хоть как-то и улажено, то лишь посредством долгих распрей и недомолвок в прошлом. А также путём расового непонимания. Просто для этого представь себе: каково может быть людям, а особенно детям, да и ещё разных национальностей, сброшенных вдруг ни с того ни с сего с разных стран в одну, да притом многим незнакомую? Учитывая, что жили все далеко друг от друга и в своих мирах, учили каждого в семье (если у того она была) по-своему. Кого-то же учила суровая жизнь в приютах, но суть одна - везде есть ассоциации всего, в том числе и о иностранцах с точки зрения каждого. И не важно, кем даровано тебе это мнение, важно то, что чаще всего оно у тебя уже есть и ничего с ним не поделаешь. Даже пытаясь что-то скрыть, поведение кричит о том сильнее - также, как глаза, лицо в общем и наши действия. Первой проблемой, естественно, был языковой барьер. Конечно, по дуновению палочки немец не поймёт француза, а китаец испанца, так как к такому жизнь никого не готовила. Поэтому пока что первое время мы общались, жестикулируя друг с другом. Однако есть как плюсы, так и минусы, которые преобладали. В большем случае было то, что, даже несмотря на то, что в бою такой подход был бы даже очень успешным, в быту же не дал бы людям друг о друге никакого особенного представления, а также часто каждый определённый жест воспринимался по-своему и совершенно не так, и опять же всё благодаря (или не благодаря) прошлому традиционному для каждого воспитанию; либо просто не понимали, что хотят до него донести. Однако по воле случая было решено начать распри по поводу главного языка для всей корпорации. И каждый на своём пытался максимально неприлично выставить себя и свой язык в лучшем свете. Однако всё кончилось, стоило вмешаться Монике: это тоже воля случая, так как та была американкой. И она быстро потом донесла, почему нам пришлось учить именно её язык. Во-первых, потому что она является главнокомандующей и не обязана притом была бы учить языки ради того, чтобы понимать каждого, а посему всем лучше стоит учить английский, чтобы понимать именно её. А второе - это то, что многие, благодаря школе, в какой бы то ни было мере знали и понимали местами английский. Однако кому-то надо было бы доучить таких неспособушей, как мы. Но, к счастью, в группе были две девушки-американки, которые как раз и были назначены учить, и те самые, что потом перевелись в Америку в зону 7. Обеим было примерно по двадцать четыре в тот момент и обе знали несколько языков: одна три языка: английский, немецкий и испанский, другая - английский и французский, однако и того хватило, чтобы выучить не только эти национальности, но и восемь японцев и одного итальянца, так как по одному из обоих национальностей знали немецкий язык. Остальные же выучились благодаря практике и небольшому запасу английских слов на уровне второго класса: к таким относилась наша Наташа, потому что не было ни одного человека, знающего хотя бы более или менее русский язык. - То есть ты хочешь сказать, что тут совершенно все разговаривают исключительно на английском? - Да, - ответила Луиза, прибавив как бы в подтверждение, что не на немецком: - Ja. - Значит, и я тоже... - я задумалась. "Видимо, тоже особенность, - пронеслось в голове". - То есть ты не знала английский? - поинтересовалась черноволосая Луиза, стрельнув взглядом. - В тринадцать лет я знала не настолько много, чтобы понимать совершенно все слова с их контрастом и многозначительностью, да ещё и без личного переводчика. И, честно говоря, до этого момента я даже и не задумывалась, на каком языке и говорю. - Зато теперь будешь знать, - улыбнулась Луиза впервые за всё время, что я её знала. Я говорю это потому, что в будущем наблюдать это буду не часто. Однако теперь, забыв, может, о споре по поводу Изабеллы, совсем оживилась в беседе со мной. А вернее, в своём монологе. - В итоге, да: как ни иронично, но несмотря на то, что мы находимся в Осаке, все говорят на языке нашей повелительницы. Что касаемо второй важной причины, почему такие разлады сжирают хрупкий мир корпорации изнутри, так это стереотипы, и только они. Все эти предрассудки и стереотипы по поводу национальностей до сих пор стали как бы пропастью между теми же двумя командами, собранными так и выученными надавливать на больное друг другу во имя лидирующей роли. Меня считали странной из-за моей аккуратности и боялись моего спокойного характера. Все говорят: "Она ходит с невозмутимым лицом, будто ничего её не тревожит, а потом однажды кто-нибудь проснётся с ножом в заднице" и всё в таком духе. Все считают, что если я всегда чиста и свежа, то значит, что все немцы такие. Однако в моей школе по меньшей мере пять человек, бывало, ходило в помятой форме и не краснело притом, а кто-то мог громко объявить, что забыл умыться этим утром. И это было бы нормально. Ненормально считать то, что должно быть у всех, ненормальным. А также как-то раз я попросила засунуть то, что я должна была сунуть по "стереотипным рассказам", им в то же самое место [задница] потому, что так бы им может стало бы проще понять, что значит "воспитание" и почему мы отличаемся друг от друга, но так похожи на своих родителей. И почему для меня это нормально, а для него нет, и почему тогда его можно назвать грязнулей и пришить этот статус к его именно национальности. Хотя тот человек, по иронии судьбы, был француз. То есть люди, которые считают ту же аккуратность чем-то необычным - совершенно нелепы, так как это не то, что приходит с неба, а то, чему можно научиться каждому дураку, хоть и воспитание многим не позволяет это также, как ум. И это плачевно. Как я и сказала, это разрушало нехило. То есть выходило так, что один человек как бы пытался подтрунить над другим, тем самым либо обижая его, либо провоцируя на действия или споры. И это действительно провоцировало сильно. Даже меня. Стало так, что обидеть другого никогда не было проще, как в тот момент. Когда есть способы "как" и причины "почему". А другой, пассивный, даже несмотря на сказанное, если бы оно было даже где-то правдиво (все не без греха), разве стал бы признавать свою слабость? Конечно же нет. Кому понравилось бы, например, если бы сказали, что испанцы более разговорчивы, американцы наивны и податливы, а японцы - рабы своих работ. Потому что со стороны его самого, всё, что бы он ни делал - обычно и типично, и уж совсем никак не плохо. К примеру, несмотря на привязанность Наташи к Дайкири, она на людях его ненавидит, так как он относится к ней совершенно иронично и несерьёзно. На деле же, как говорил Саймон Новак, он и вовсе презирает русских. По какой причине - неизвестно, но видимо сложив у себя в мозгу, что если такая у нас Наташа, то и все остальные такие же. - Или он просто боится, что она лучше его. - Нет, она не лучше, - Луиза покачала головой, - в том и фишка. Однако, зная, что девочку это обижает, он продолжает язвы в её сторону. - А если он боится, что она его превзойдёт? - не унималась я. - Скорее, он не верит в то, что она сможет его превзойти в чём-либо. Он, скорее всего, зная это, берёт на себя право её принижать и давить на чувства. Вот от кого быстрее "получишь в задницу". Я пожала плечами. - А может, и так. Но ведь и ты веришь, что в итоге она его превзойдёт? - Верю, - она слегка улыбнулась, но всего на мгновение, - вот только не представляю в чём. Честно говоря, я тоже не особенно и знала, судя по слухам о мастерстве Дайкири. - Что касаемо Кири (так она назвала внезапно лжебратца, пояснив, что так его зовут многие, кроме (исключительно!) Натали), то он, несмотря на шутки про русских и французов, имея притом в подчинённых двух таких же вот неопрятных (причём действительно так), сам не отличается особой активностью и трудолюбием. А также желанием помогать кому-нибудь, кроме себя любимого. Не считая того, что он чистокровный нарцисс, также я бы назвала его как раз деспотом, - да! - тем самым из твоей характеристики, будто бы они перепутали и ты тогда была маленькой девочкой, а он старшим братом, и именно о нём тогда писали характеристику, а не о тебе. Я как ни посмотрю на Вас, а невольно думаю: эта холодность всё-таки не Хитоми настоящей, а нынешней, также, как и нынешнего Кири. - Зато это объясняет, с чего этот "Кири" мне сразу не понравился, - мне даже стало на мгновение противно от этой мысли, что он мог быть моим братом: мысли вдруг перемешались ко мне, а воспоминания попытались протиснуться из невозвратимо закрытого ящика со всеми теми старыми картинками в голове, что там хранились. Однако, даже не зная всех подробностей, было то, что без сомнения мне ясно: воспринимать это всерьёз не стоит. И не стоит по этому делу так много думать. Однако невольно приходится так, потому что тоска по прошлому в душе раздирает меня. Луи это понимала также, как и мои попытки найти объяснению всему вездесущему. И она действительно хотела хоть чему-то помочь. Однако торопиться и прыгать с места на место было не в её компетенции. Отличала Луи разборчивость не только в плане того, куда пойти, что найти и когда сделать, но и после чего стоило бы что-нибудь начать. Но пришла пора и кульминация нашего разговора - первого и единственного долгого и вкрадчивого за всё время, сколько я её знаю.Запись третья. Предводитель равенства.
- Что касаемо причин, почему опять же Вейн никогда бы не стала доверять свои полномочия подросткам, так это их умения обращаться с людьми, а особенно - с теми, кем управляют. Управление у них во многом схожее, хотя и всё-таки значительно отличается некоторыми особенностями. Дайкири, без сомнения, предводитель деспотизма. Его правила основаны на подавлении другого и принижении перед собою, а также подтрунивание, как над Натали, но для того только, чтобы разогревать и мотивировать союзника. Правда, из-за этого дружеских отношений он почти ни с кем из своей группы не имеет, потому что у людей есть свойство запоминать то, что им говорят и, укладывая в голове, со временем либо верить в это, либо опровергать в этом случае обидчика возненавидеть. Однако часто его команды, наказания за непослушание пусты, так как он не представляет, что значит у людей "индивидуальность". Ему сложно найти ключ к людям, поэтому он всех подгребает под одного бесполезного бойца и тычет этим. Но в случае, когда грозит опасность жизни, все просто обязаны ему помочь и спасти - и на то, чтобы в этом убедить, он прикладывает всю лесть, что у него ещё бывает временами. Натали такая же придирчивая, но она знает хотя бы цену индивидуальности. Но только не со всех граней. Да, она, общаясь, познаёт привычки и часто распределяет каждому посильную задачу. Однако часто она забывает об этом именно непосредственно на задании. У каждого есть свой предел - своя рамка, дальше которой он физически зайти не может. Однако Натали часто не понимает, - причём искренне, - почему человек не смог подняться выше головы. Она говорит, что "ради задания можно выложиться на полную", однако под этим словом она имеет в виду не сто процентов, а сто двадцать минимум, если не все триста. И когда вдруг у её соратников неожиданно не выходит, она принимается восклицать: "Почему ты не пристрелила его, он же не так далеко", хотя ты даже понятия не имеешь, кто "его" и где, или "надо было добежать и добить!", хотя на тот момент ты еле шевелил ногой. Многие не могли забираться по домам, кто-то не умел быстро лазать по канату. Но никто и не говорил им когда-то, что они станут "охранниками мутантского спокойствия". Вот так и выходит: один слишком эгоистично подходит к делу, а другой просит того, что нереально исполнить. Один - ради себя, другой - ради мечты. Но что важнее? - Мы сами? - Конечно. Все мы. Однако и я понимаю, что этот подход наиболее гибельный в нашем случае. - А как же ты? - Что "я"? - Почему ты не стала командовать какой-нибудь группой? Становиться предводителем равенства? - Я же сказала, - снова усталый вздох, - потому что гибельно это дело. Люди имеют свойство не только мотивироваться и под напором выполнять или перевыполнять задачу, но и притом совершенно лениться и давать слабину. Они часто расслабляются от мягкого напора, а я, как бы не выглядела суровой, по-другому и не смогла бы, кроме как хоть немного пытаться поддержать и дать человеку отдохнуть. Так в итоге я сделала бы хуже и себе, и этому человеку, и он бы потом мог возненавидеть меня. За то, что я, к примеру, спасла его, но не смогла притом помочь другому, а тот был к тому же ещё и не подготовлен к такой ситуации. Всё это очень сложно, Хитоми, и я точно уверена, что ещё мала для этого. И мне стоит стать, сделать себя хоть чуточку твёрже и серьёзнее, чтобы я могла совмещать местами деспотизм, притом мотивировать перевыполнять задачу, но и оставаться гуманной. И обещаю: если вдруг когда-нибудь я почувствую, что готова, то о том тебе непременно скажу. А теперь прощай. Однако перед самым уходом Луи, я сказала ей напоследок: - Я хочу тебе сказать на будущее, чтобы ты подумала над тем. Да, командовать стоит и особенно командовать здраво, однако важнее всего, мне кажется, именно то самое равенство между собой. То есть когда ты не чувствуешь себя низшим по родословной, нацианальности или какой-то деятельности, а просто знаешь, что если что, тебе помогут и вернут силу духа, коли ты её потерял. И все равны, однако есть люди более активны и сильны, а есть слабее, но способные что-то делать. Однако лучше так, чтобы слабые по своей воле и желанию прислушивались к словам сильных, а сильные, в свою очередь - ставили на правильный путь и шли на уступки слабых. Группа людей, поневоле или нет, но собранная в команду, должна не выть от этой самой команды, пытаясь от неё убежать, а жаждать в ней находиться и помогать - в компании тех людей, на которых действительно можно положиться и кто не стал бы постоянно тыкать на твои слабые стороны или опрометчивые ошибки. Действительно чувствовать в своём напарнике ту существо, которое способно ошибаться, однако также исправляться и совершенствоваться при должном подходе. И да. Ситуации бывают разные. Люди бывают разные и всякое с каждым может произойти: кто-то теряет дорого человека или целую семью, а кто-то и вовсе страдает от того, что совершенно её не имел; кто-то поневоле уходит туда, куда не хочет, работает над тем, над чем не желал, но пришлось ради каких-то своих целей, но притом порой так и не достигая её. Кто-то же может просто вынужден жить по воле судьбы в неравенстве и несправедливости и порою мелочь, отличавшая, с одной стороны, одного человека от другого, в другом случае может попросту в корень изменить жизнь этого самого человека, а также мнение о нём или же мнение о самом себе. Людям свойственно переврать правду, выставив другого изгоем. Просто потому, что так сложились обстоятельства. Так распорядилась жизнь. И, став кем-то вроде изгоя, я невольно в душе сама загрезила о равенстве, однако не видела её нигде, даже по отношению к обычным людям. И даже у вас здесь. Потому что ни Дайкири Накамура, ни даже Натали, которой, признаюсь, я невольно восхищаюсь, не имеют, твоя правда, свойства относиться как к равным, - действительно показывать это! - по отношению к людям рядом с собой. Но притом я теперь вижу это равенство в себе. Потому что сегодня увидела этот дух в тебе. И вот уже из того же рассказа твоего о том, насколько сильно стереотипы и правила убивают все пути к хорошему отношению обычных людей между собой, становится ясно, насколько этот сегодняшний мир теперь в конец безнадёжен, и ни одна война, ни один человек теперь не способен никак остановить этот толкающий в бездну процесс. Но когда-нибудь это смогла бы сделать ты. Помочь, натолкнуть на истину, что мы с тобой для себя решили. Уверена, придёт такой момент, когда и тебе придётся раскрыть свою сторону, и надеюсь, в этот момент ты станешь той самой роботшей без чувств, которой я тебя увидела впервые. Но роботшей такой, чтобы притом показать: ты имеешь чувства. Но тебе хватает сил совмещать их с действиями, ведущими нас из ямы. Луиза весь монолог стояла молча и не поворачивала головы. Потом она тихо что-то проговорила и вышла из инженерной, прикрыв за собой дверь. Я задумалась. Настолько, что засмотрелась на то место, где всё это время стояла Луи. Полная Луна, заглядывающая в мрак инженерной, таящая незванных гостей, выплеснула свой свет на плитку кабинета: настолько, что теперь от голубоватого подсвечивания пол напоминал хорошо отшлифованный лёд. На том месте, где стояла Луиза, светились три или четыре упавшие не так давно слезинки, превратившись в нечто переливающееся, искристое и невинное, словно снежинки на свету, собравшись вместе. Я снова невольно задумалась.