Обычное утро Тины Голдштейн

      С тех пор, как Персиваль Грейвз любезно одолжил своей подопечной шарф, дабы она не простудилась и, - упаси Мерси Льюис! - не слегла с простудой на неделю, а то и больше, прошло пять дней. Тина вернула его на следующий же день, с утра, так как ей было жутко неловко от этого хоть и приятного, но, как ей казалось, ненужного знака внимания со стороны ее непосредственного начальника. Всю оставшуюся часть дня девушка старалась никак не пересекаться с ним. Даже тогда, когда мужчина вызвал её к себе для того, чтобы разобрать её последнее дело, которое Голдштейн "с успехом" провалила. Тина, чувствуя себя как не в своей тарелке, время от времени краснела от очередной выволочки, старалась смотреть либо на носки своих черных туфель, либо в окно, находившееся чуть ли не под самым потолком. Грейвз уже даже подумал было, что его подчинённая, со свойственной лишь ей манерой всегда и во всём соглашаться с ним, так как он был старше и мудрее её, в этот раз витала в облаках. Однако, после её коротких "Я всё поняла, мистер Грейвз" и "Я постараюсь больше не допускать таких промашек", мужчина отпустил её, предварительно напомнив, что мракоборцам не положено делать таких нелепых ошибок, которые совершила она.       Сегодня был выходной, время - обеденное. Тина сидит за кухонным столом и тихонько наблюдает за сестрой и её манипуляциями, которые та проворачивала с тестом. - Куинни, прекрати издеваться над едой! - говорит кареглазая, видя, как сестра неосторожно перекладывает очередной блин с раскалённой сковороды на стоящую рядом тарелку. - Сестрёнка, не мешай! Я знаю, что делаю. Лучше расскажи мне о своём таинственном кавалере, - говорит Куинни, допекая последний блин и улыбаясь на этих словах. - С тех пор, как он одолжил тебе этот роскошный шарф, ты не обмолвилась и словечком со мной про своего таинственного кавалера! - немного возмущенно продолжает младшая Голдштейн, хитро поглядывая на сестру.       Тина вздыхает. Ну, вот что она должна сказать? Что её начальник, которого она встретила тогда, - неделю назад, - одолжил ей этот треклятый шарф из вежливости, ничего под этим не подразумевая? Да?! Куинни, - Тина была в этом уверена, - ни за что не поверит ей.       Девушка устало потирает виски, думая, как ответить, чтобы не было обидно, что ли.       -Нет у меня никакого кавалера, Куинни. Я устала тебе повторять, что тот чёртов шарф был лишь жестом... - Тина пытается подобрать подходящее слово, но девушку бесцеремонно прерывает младшая Голдштейн.       -Это был знак вни-ма-ни-я, - по слогам произносит последнее слово рыжеволосая. - И, судя по тому, с какой нервозностью ты пытаешься оправдать то ли себя, то ли его, вы знакомы, - девушка прищуривается, пытаясь побольше узнать о тайном воздыхателе своей сестры, прочтя её мысли. Однако, спустя две минуты, она обиженно вздыхает,: Тина упорным образом думает о том, что ей необходимо придумать план действий по поимке нелегального торговца крепкими напитками.       Но Куинни не была бы Куинни, если бы не умела находить "обходные пути" для того, чтобы узнать то, что ей нужно было знать. Зеленоглазая разливает какао по кружкам и ловко левитирует их на стол. Затем, убрав всё ненужное, поправляет и без того прекрасно уложенную причёску, садясь напротив Тины и улыбаясь при этом. - Хорошо, если ты не хочешь, - а ты не хочешь, - говорить его имени и даже не пытаешься сказать, как он выглядит, - смеётся Куинни, - то скажи хотя бы вот что: он из твоего отдела? - волшебница вновь прищуривает глаза, ожидая реакции сестры, зная, что это скажет гораздо больше, чем сама Голдштейн-старшая.       Тина, услышав вопрос, чуть не давится какао, заботливо приготовленным Куинни. Она несомненно знала, что легиллиментка рано или поздно, но задаст этот вопрос, но явно не в данный момент! Сказать по правде, девушка надеялась, что рыжеволосая хотя бы сегодня не станет докучать ей своими расспросами, но, увы и ах, как говорится.       Старшая Голдштейн ставит кружку на стол, размышляя над ответом. С одной стороны нет ничего ужасного в том, если она, всё же, скажет, что этот, по мнению Куинни, "тайный кавалер" из её отдела, а с другой... С другой стороны, скажи она это, ей придётся выслушать длинный монолог-рассуждение "кто же это может быть?". Своими догадками легиллиментка может утомить любого. Она не остановится, пока не узнает всё, что ей нужно знать. Конечно, данная черта характера относится лишь к Куинни. У Тины же в этом абсолютно другой подход. А ещё для сестры Тины важно, чтобы её сестра была счастлива, и для этого она готова поступиться многими правилами, если уж на то пойдёт.       Тина всегда была "серой мышкой", как её звали в отделе, да и во всём конгрессе. Особенность аврора "появляться всегда там, где ей не рады" была её, можно сказать, визитной карточкой. А вот Куинни была чуть ли не самой красивой девушкой Магического Конгресса. Проходя мимо сотрудников, она с лёгкостью могла прочесть их мысли: восхищение, любовь и смесь непристойных мыслей с желанием, тем же - непристойным. И многое другое в том же направлении. Разумеется, так думали мужчины, а вот женская часть МАКУСА либо хотела удушить Куинни, либо немного побыть "в её шкуре", что называется. Поначалу Куинни восторгалась всеми этими мыслями, но позже, по прошествии времени, эта однообразность очень наскучила ей. Голдштейн-младшая очень мечтала о том, чтобы хоть на день освободиться от своего дара и побыть обычной девушкой, не слыша всех этих глупо-смешных мыслей...       Тишину на кухне прерывает мягкий голос Тины. - Да, он из моего отдела, - говорит девушка спокойным, ровным тоном. - Но у нас ничего нет, не было и быть не может, - продолжает она, видя как глаза сестры загораются радостью и нескрываемым интересом. Та, будто не обращая внимания на последнюю фразу Тины, как ни в чём не бывало улыбается. - Ну, вот, - всплескивает она руками, - теперь я смогу узнать, кто же он, - говорит девушка, левитируя уже пустую кружку из-под какао в раковину.       На улице идёт лёгкий снег. Тина встаёт из-за стола, подходит к окну и прислоняется лбом к стеклу. Затем вздыхает и с нотками грусти спрашивает: - Зачем тебе это нужно? Перестань пытаться меня сосватать, - девушка недовольно поджимает губы, боясь, что помощь младшей сестры, о которой она вовсе и не просила, может выйти для неё, Тины, боком.       Куинни, которая стоит неподалёку, буквально в паре шагов от неё, обиженно поджимает губы. - Я просто хочу, чтобы ты была счастлива, Тинни, - вздыхает она, подходя к сестре и обнимая ее со спины. - Тебе уже двадцать четыре, а ты до сих пор, за всю свою дурацкую карьеру в МАКУСА, ни с кем не построила отношений. Нет, не дружеских, Тинни. Ты знаешь, что я имею в виду, - обрывает на полуслове её Куинни, видя, что она пытается возразить.       Теперь очередь Тины обиженно поджимать губы. Она понимает, что сестра права.       За все четыре года работы в Конгрессе девушка ни разу не заводила ни с кем отношений. Кроме дружеских, конечно. Тина, как ей казалось, неплохо ладила с коллегами-мужчинами, но про отношения она даже и думать не могла. В конце-концов, она же пришла в МАКУСА, чтобы карьеру строить, а не шуры-муры заводить с кем-то из будущих коллег.       Голдштейн-старшая недовольно усмехается собственным мыслям. В голове словно только сейчас поселился рой пчёл. Однако "пчёлы" эти называются чувствами. Вихрь этих чувств состоит из осуждения, обиды, разочарования, тревоги, злости на саму себя, злости на Куинни, желания что-то изменить в своей жизни и тревоге о будущем. Он засасывает девушку в пучину, погружая в отчаяние, желание нагрубить первому попавшемуся человеку, который встретится ей на пути. Не отпускает её. Она еще больше злится на Куинни. Тина готова высказать ей всё, что только думает в данный момент о её попытках сосватать сестру с кем-то, но девушка сдерживается, осознавая то, что этим она причинит боль не только Куинни, но и себе.       Голдштейн-старшая продолжает лицезреть улицу за окном, людей, редко проезжающие машины, когда слышит голос сестры. - Если ты не хочешь, чтобы я пыталась помочь тебе, то просто скажи об этом, - говорит Куинни, тихо отходя от сестры, и Тина абсолютно уверена, что легиллиментка слышала все её мысли.       Она переводит взгляд на сестру, вздыхает. - Прости, Куинни. Я согласна с тобой. Правда. Просто... Просто это совсем непросто, понимаешь? - грустно улыбается кареглазая. - Я понимаю, милая, - говорит Куинни с нотками печали и переживания. - Я все понимаю. Прости за мою слишком сильную заинтересованность в этом владельце шарфа. В конце-концов, ты и сама мне скажешь, когда придёт время, правда?       Тина улыбается и кивает. - Конечно, сестрёнка. Ты будешь первой, кому я скажу что-то, касающееся моих отношений. Но только если ты не будешь докучать, - Тина вновь поворачивается к окну, не переставая улыбаться своим мыслям, окрасившимся в жёлтый цвет, как "видит" она. - Договорились, - улыбается Куинни. - Может, сходим в парк? Не будем же мы в этих четырёх стенах целый день находиться? - Куинни подходит к вешалке, беря пальто - своё и Тины. - Я не против, - забирая предмет гардероба из рук Куинни, говорит шатенка.       Они покидают дом, направляясь в один из множества заснеженных парков Нью-Йорка. Чуть позже решают заглянуть в кафе, чтобы немного отдохнуть от прогулки, и вновь направляются на улицы Нью-Йорка, полные таких же отдыхающих, как и они сами.       Солнце светит ярче. День становится длиннее. Так кажется Тине, когда они с Куинни совершенно случайно встречают Грейвза, который, видимо, идёт по каким-то делам.       Каждый из них желает друг другу хорошего дня. У Тины становится светлее на душе. И Грейвз здесь совершенно не при чём. Абсолютно. Просто на улице такая прекрасная погода, что от этого настроение Голдштейн-старше улучшается на глазах.       Так думает Тина, но вот проницательная и внимательная Куинни подмечает одну "незначительную деталь" и уже, было, порывается сказать сестре о своих догадках, но останавливается, не желая портить той такое прекрасное настроение, которое у Тины в последнее время бывает довольно редко.       "Из-за работы", - оправдывается каждый раз старшая Голдштейн, однако, только сейчас она понимает, что не из-за работы это вовсе. Не из-за работы.       На город опускаются сумерки, зажигая первые звёзды на небосводе. Тонкие, словно пелена, облака заслоняют луну, пробивающуюся сквозь них и придающую ещё более сказочную атмосферу городу.       Тина и Куинни возвращаются домой с ворохом разных мыслей.       Вечер, так незаметно подкравшийся к городу, окутывает улицы Нью-Йорка синей пеленой, даря тишину.       Заканчивается январь, медленно уступающий место февралю.