Последний враг истребится...

Неестественно белое пространство без горизонта и стен и большие, в несколько человеческих ростов врата в десятке метров от него. Если Кинг Брэдли и удивился, то внешне это никак не выразилось. Он был сейчас не в той одежде, в которой умер, а в белом парадном мундире фюрера Аместриса. Но волосы его - гомункул видел своё отражение в лезвии меча, лежавшего у него на коленях - были седы как лунь. Между ним и вратами был такой же белый человеческий силуэт, отгороженный от окружающей их белизны чёрным контуром. Фюрер догадывался, кто это. - Не ожидал, что встречу тебя. - Почему? Твой "Отец" пришёл отсюда и вернётся сюда. Как и все его дети. Я уже давно жду тебя. Ты готов? - Да. Фюрер сжал рукоять меча. Он был готов, но... - Погоди. Есть одна вещь, которая не даёт мне покоя. - Ты просишь отсрочки? - Всего на несколько минут. Был один день, заставляющий меня оглядываться назад и не дающий идти дальше. - Говори. - Я начну издалека, хорошо? Истина не ответил. Он ждал. - Когда в меня влили философский камень... десятки душ начали бороться за тело, разрушая и воссоздавая его, пока не осталась всего одна. В отличие от остальных гомункулов мне была дана лишь одна попытка. Одна душа. Кинг Брэдли усмехнулся. - Надо мной склонились врачи, поздравляя и приветствуя грядущего "владыку мира", рядом стоял Отец... но в тот миг я не чувствовал ничего, кроме гнева. Люди часто говорят о красной пелене гнева, об огне, растекающемся в крови... они не знают эту страсть, прикасаясь лишь к её поверхности. Взять хотя бы похоть... лишь на её поверхности человека тянет к красоте, пленяют прекрасные формы... но чем дальше он идёт по этому пути, тем меньше власть красоты над ним, тем больше его начинает тянуть к мерзости. Красота уже не распаляет тот огонь, который съедает душу... разве что желанием её разрушить, осквернить. Сделать её мерзостью. Похоть сходилась с красивыми мужчинами только по требованию плана. И с радостью убивала их. Так и с гневом... он подобен огню лишь на поверхности, но в глубине эта страсть холодна. И я никогда не терял над собой контроль. Намного позже моего рождения Гордыня как-то сказал, что гнев - это дар, данный людям, чтобы они могли сражаться со злом. Грехом он становится, когда гнев переносят со зла на людей. Гневающийся отсекает их от себя, лишает всякого значения. Делает чужими. Он был прав - весь мир был бесконечно чужим для меня. Лишь двое смогли пробить эту стену... жена... и друг...