Знающий. Конец времени эльфов

Воздух пропитывали спокойные ароматы древесины разных сортов, немного горьковатый запах осенних листьев и дурманящий букет сотен трав. Обширный дворец представал как колоссальное сплетение деревьев и пещер. Практически ничего рукотворного, лишь создание природы, немного приспособленное для жизни разумных существ. Впрочем, эльфы этого мира не отказывали себе и в рукотворной красоте, например, парчовых одеждах или же тончайшей работы украшениях. Особенную гордость составляло непревзойденное оружие, с которым тягались разве только мечи гномьей работы. Зато по завораживающему изяществу и легкости эльфийские никто не превзошел. При этом клинки не покоились усладой для глаз и глупой безделушкой. Множество воинов не из праздного щегольства носили с собой верные клинки и тугие луки. Но в тот вечер опасность не смела нарушать покой медового заката, только один странник, соткавшийся среди чащи из черного ворона, постучал в неприступные ворота на исходе дня, в сумерках. — Стой, кто идет! — Я к вашему королю! Сумеречный Эльф. А… да вы еще юны, не помните меня. Ну, позовите что ли старожилов. Может, признают. Я был здесь две с половиной тысячи лет назад. Ваш король оказал мне милость, предоставив кров на пятьдесят лет. Усердная стража обходила территорию эльфийского королевства в преддверии ночи, которая наползала тревожной полоской заката с запада, разрезая алым переливающееся разными цветами небо. Лихолесье плавно готовилось ко сну, караулам отдавались распоряжение, затворялись неприступные врата. Вблизи королевства орков довольно давно не видели, однако разведка докладывала, что их отряды все чаще мелькают на границах леса. Да нередко стали заползать гигантские пауки, точно предвестники тьмы. Но король оставался глух ко всем предупреждениям. За многие годы он слишком привык, что в его владениях ничего не происходит, да ничего его не касается. А, возможно, король Трандуил слишком устал, чтобы принимать опрометчивые решения и вести за собой армии. Хватило на его долю ожесточенных сражений, но спустя долгие века, тысячелетия, он желал, чтобы ничего не менялось, однако в Средиземье год от года делалось вновь все неспокойнее. Ползли слухи, что древнее зло в лице Саурона вновь притаилось где-то среди развалин темной твердыни. К тому же орки последнее время действовали все более открыто, точно знали что-то, ждали возвращения своего повелителя. Но Трандуилу оказывалось проще отрицать, казнить без допросов вражеских лазутчиков, чтобы они не поминали имя темного, самого зла. Впрочем, возможно, он не желал больше вмешиваться ни в какие войны с тех пор, как погибла его жена в противостоянии с гарнизоном орков. Сумеречный незадолго до атаки на крепость так и не решился поделиться предсказанием, видением страшной гибели женщины, понимая, что ничего нельзя изменить, он не в праве. И оттого он ушел, почти сбежал, ощущая себя виноватым и перед королем Чернолесья. Перед всеми… Впоследствии он все же возвращался еще несколько раз, словно бродячий зверь. Но бесконечно преследовало его чувство вины, но он даже не знал, за что просить прощения. Если бы предупредил о возможной гибели жены, то в авангарде пошел бы тогда еще совсем юный сын короля, и погибал он, что нарушало плотно сплетенную цепь дальнейших событий. По логике Стража все верно, все складно, а по-человечески ужасно, тяжело, непорядочно по отношению к благодетелям и соплеменникам. Хоть в темницу самого себя заточать за вечное предательство, у которого много лиц. В его случае оно поворачивалось личиной бездействия во имя высших целей. Или все же долг? Да что же он жег все каленым железом у сердца? Виноват. Оттого Эльф не возражал, когда стражники привели его в цепях, не послушав просьбы странного пришельца. Опрометчивые мальчишки, многим из которых не исполнилось и пятисот лет, что по меркам эльфов означало юность. Они привели его, подгоняя пиками, в тронный зал. И вот он вновь предстал перед владыкой Чернолесья, что высоким статным силуэтом возвышался в полумраке на троне. Он поднялся навстречу пленнику, приближаясь. Сумеречный невольно опускал глаза, не находя себе места, лишь слыша, как шуршат по деревянному полу складки длинных серебристых одежд короля, даже звук легких шагов не нарушал внезапно воцарившейся тишины. — Отпустите. Это он, — признал странника Трандуил, сделав длинной кистью знак своим верным подчиненным. Сумеречный одобрительно благодарно кивнул, отметив, что владыка полагался не только на свои глаза, но и на магию. Ведь зло могло принять любое обличие, позвать любым голосом. Цепи пали, стражники по короткому приказу покинули зал, но Трандуил не спешил приветствовать или начинать разговор, словно надеясь изнуряющим молчанием прогнать незваного гостя. Он не предлагал ни отдыха, ни питья, зная, что почти бестелесному духу ничего не требуется. И, похоже, он завидовал такой неуязвимости, как и другим эльфийским королям своего мира, которые обладали силой колец. Однако, кажется, он не до конца сознавал, что в каждой великой силе всегда содержится опасность и проклятье. — Тревожно у вас стало, сам воздух пропитался чем-то… как отравой. Пока я шел по лесу, меня не оставляло это чувство. Грядет недоброе, — тряс головой Сумеречный Эльф, вытаскивая мелкие веточки из всклокоченных темно-русых волос. Он не отказал себе в удовольствии после душных катакомб пройти по дремучему лесу другого мира, но затканные клоками паутины темные чащобы производили не менее удручающее впечатление, чем бесконечная череда небоскребов черного города. На заповедный старинный лес наползала тьма; Трандуил же точно ослеп, отрицая очевидные факты. Эльфы Средиземья пока распоряжались землями наравне с людьми, поддерживали жизнь обширных королевств, хранили секреты магии и медицины. Но все короли бессмертного народа разных ветвей были уже настолько древними, что не всегда хотели или могли принять то, как стремительно меняется мир. — Тебя это не касается, — осадил его король, поправляя корону из листьев и веток. В ясных синих глазах сквозили холод и оттенки неприязни. На миг в момент гнева проступили шрамы: жуткие ожоги, полученные в древних битвах со змеями, драконами. Но Трандуил быстро скрыл их магией. Внешне он оставался молод и прекрасен, хотя эльфов этого мира старили пережитые страдания. Они не умирали, они являли образец могущества и мудрости, с которой считались люди, что проходили в своем развитии стадию Средних Веков. Что же случилось однажды с Балором на Земле? Ведь и его королевство когда-то познало свой расцвет, ничем не уступая эльфам Средиземья. Была ли роковой ошибкой война с людьми? Или же все заключалось в разной природе: в Средиземье эльфы являлись созданиями света, в незапамятные времена отмеченные милостью высших сил. К тому же они не презирали людей и другие разумные расы, не сравнивали их с насекомыми, как Нуада, хоть и высокомерно считали их менее развитыми созданиями, особенно, гномов. К сожалению, эльфы почти во всех мирах отличались снобизмом, порой совершенно необоснованным. Но ведь и их терзали нередко темные страсти и искушения, они поддавались на ядовитые увещевания алчности и властолюбия, начинали войны, сражались и с людскими королями, и друг с другом. Но до сих пор как-то удерживали свое могущество и относительный баланс сил. А, может, люди этого мира как-то иначе относились к магии и ее созданиям, различая светлую и темную. — Я пришел за советом, Владыка, — обратился Сумеречный тем же смиренным тоном, что и в старые времена. Он жил в Лихолесье еще совсем мальчишкой, тогда его великая сила не до конца устоялась, он не обрел еще полной неуязвимости, не умел менять форму своего тела. Он мало чем отличался от других эльфов, наверное, потому его и приняли. Тогда юноша просил направить его, обучить, как справиться с такой мощью, да вскоре осознал, что мало кто способен понять всю тяжесть его бесконечных мытарств. Зато он обучался искусству фехтования и иным наукам наряду с остальными молодыми воинами. Другие эльфийские короли этого мира, лишь услышав его прозвище, отказывали в помощи, небезосновательно считали его проклятым. За проявленное милосердие Эльф был бесконечно благодарен владыке Лихолесья. Но последний изменился, слишком сильно, почти до неузнаваемости. Впрочем, и человек-то за свой короткий срок меняется так, что порой чудится после долгой разлуки, будто не он это вовсе, а оборотень, что принял его обличие. А за многие века вечной жизни и подавно невозможно остаться прежним, ведь даже если затвориться навсегда за тяжелыми вратами лесного царства, мысли не вытравить из головы, и не остановить их постоянный бег. — Тебя здесь не ждали, Знающий. Зачем тебе мой совет? Не ты ли похвалялся своим всезнанием? — вновь прозвенел сталью вкрадчивый ответ, пока Сумеречный с повинной головой стоял посреди тронного зала. Его не оставляло чувство, что здесь его тоже не услышат, хотя еще теплилась надежда, одна из возможных вероятностей в паутине исходов, что истончалась и рвалась, как дурная пряжа. И что толку тогда от всех знаний и предупреждений? Странно, но на эльфийском его все отчего-то звали именно «Знающим», а не «Сумеречным». Впрочем, он считал, что прозвище по времени между днем и ночью более верное: сумрак, дым, что почти неуловим, что тает без следа, приходит и уходит почти без цели. Знания же должны хоть кого-то спасать, ограждать от опасности. — Тому минуло больше двух тысяч лет, я был глуп и самонадеян, я думал, что всезнание всегда подскажет, как верно поступить. — Кажется, вечность обрекала его просить прощения за свою наглость прошедших дней, ныне он научился смирению, да все не ради себя, никогда не ради себя. — Выслушай меня, я только что с Земли. Я сражался с принцем Нуадой. — Восставший наследник Балора? Я радуюсь, что мой сын не таков, — нахмурил густые темно-каштановые брови Трандуил, повелевая: — Рассказывай! Сумеречный, точно бродяга, сел посреди залы, подогнув ноги, и поведал все, что успел повидать в мире той Земли, не умолчал и о поединке с принцем. Попытался объяснить, что так просчитывал вероятности, но опасался задеть давнюю рану обоих собеседников. Как объяснить тому, кто потерял жену, что ее смерть была неизбежностью? Оправдываться долгом Стража? Неудавшегося. Чем больше рассказывал Эльф, тем более яркими красками расцветала его речь, словно он стремился спроецировать произошедшее, как картину на холст. Но тем больше он повествовал, тем громче делался его голос, тем больше в нем содержалось боли, точно в песне умирающей птицы. — Он погубил себя. Он погубил Нуалу, — с тяжелым вздохом завершал свое повествование Сумеречный, пока Трандуил мрачно слушал, поглядывая с трона. — И всех эльфов Земли: из-за него им уже никогда не подняться, так и придется кому-то прикидываться людьми, кому-то уходить в подполье. Воцарилось молчание, Эльф тяжко дышал, точно перетаскивал непомерные грузы, и что-то цепкой паучьей лапой сжимало сердце. Пусть и видимость тела, но оно отражало то, как терзалась душа. — Ты переживаешь из-за этого? — совершенно невозмутимо поинтересовался король, голос которого хлестанул вдоль спины острой плетью озноба. Эльф медленно поднял голову, потерянно поглядел в глаза, отвечая: — Да. Он слишком изменился. А я ведь… Знал его еще с нашей юности. Две тысячи лет назад. Правда, тогда я был уже тоже странником, неудавшимся Стражем Вселенной, который перемещался через порталы на разные планеты, наблюдал. И тогда я узнал, что эльфы во всех мирах связаны незримыми нитями. Мы отличаемся друг от друга, но все равно все мы словно огромная нервная клетка с отходящими от сердцевины лучами. И… Мне больно, потому что это мой народ, моя раса, хотя сам я родом с далекой планеты, где участь людей хуже участи эльфов на Земле. Казалось, мир подернулся мутными красками, темными отблесками нечеткости линий, а от древесины исходил тяжкий запах гниения, словно наставали последние времена, когда воздух пропитается пеплом, а вода обратится ядом. Рушились империи, сменялись эпохи, всех уравнивала война, что-то ломалось безвозвратно, приходило новое. В прошлом ли, в будущем? Время — песочные часы, что несутся по кругу, достаточно перевернуть. И в мгновения вращения проходили века, тонули в дюнах судьбы, менялись имена. Гигантский механизм мироздания открывался перед Стражем, нити тянулись от трона владыки последней надеждой, но гордый эльф сматывал их, как паук в гнезде, когда хладнокровно прерывал: — Ты как всегда многословен. Значит, он отверг твое предложение? — Да, — без лишних слов невесело кивнул Сумеречный, нервно хрустнув костяшками пальцев. Трандуил встал, обошел кругом зал, замерший в вязнущем полумраке сомкнутых ветвей; отвечал неторопливо и негромко с едва уловимым вздохом: — Может, он и прав. Но прозрачные глаза подернулись лукавством и пренебрежением, безмятежное лицо отразило маску покоя и степенности правителя, что ратует исключительно за благополучие своих подданных. — В Средиземье ныне тоже неспокойно, вряд ли кто-то захочет потесниться, — продолжал невозмутимо Трандуил. — По крайней мере, принять целый народ в своем королевстве лично я не готов. Они отличаются от нас, притом достаточно сильно. Они, скорее, темные эльфы, создания мрака. Запах гнили в воздухе усиливался, но исходил не от вековых добрых деревьев, что давали кров. Он словно сочился из подпорченной души лицемера, и этот грех признавался Сумеречным самым тяжким. Контролировать себя и изображать пример утонченного владения этикетом оказывалось все сложнее, потому Эльф скривился, небрежно бросая: — Ты уже придумал себе утешительную теорию. Что же… Им нет места нигде? — но кулаки сжимались, а голос обретал надрыв и силу. — Трандуил! Ты такой же самодовольный эгоист, как любая правящая элита! Король с возмущением безвинно обиженного глянул на гостя, затем смахнул невидимую пылинку с камзола, словно высказанные в его адрес неприятные слова; всем видом взывая к своим прожитым годам, он отвечал степенно с видом философа, который лучше понимает, как устроен мир: — Но такова жизнь. И если они проиграли в борьбе за свое место в мире, то поздно спасаться чужими руками, так что Нуада прав: либо он получит все, либо погибнет. — Если бы тебе потребовалась помощь, ты бы так не говорил, — ответил Сумеречный, все ниже опуская голову, отчего взгляд терялся за тенью от сальных волос, закрывавших лицо, как у утопленника, но вот пришелец вскинулся, точно струна, по которой ударил смычок. — Когда-то я думал, что мы едины, как братья! — Ты и сам в курсе, сколько между нами противоречий, — остановил его возглас едва уловимым движением руки король, отворачиваясь, делая вид, словно созерцает последние отсветы заката среди листвы. — В твоем мире победили темные эльфы, в нашем, надеюсь, дело будет за светлыми. А на этой неприятной планетке вообще всецело царствуют люди. Последнее слово Трандуил подчеркнул с некоторой неприязнью, сам он достаточно много лет лично не общался с представителями этой расы, зато давно выгодно торговал с соседним человеческим городом. Однако никогда не считал их равными, пусть даже его королевство медленно превращалось в закрытый от внешнего мира улей. — Когда-то ты принимал у себя и Нуаду, и Нуалу, и их отца, — вспоминал далекие времена расцвета обоих королевств Сумеречный, они ведь все друг друга давно знали. — Выходит, друзья хороши, только когда сильны. А когда случается с ними беда, можно их вышвырнуть, как мусор? Эльф встал со своего места, приближаясь к изображавшему саму безмятежность Трандуилу, собеседник которого яростно оскаливался, негодующе потрясая кулаками. Разумеется, короли уже долгие века не контактировали и не заключали никаких соглашений, но пришедший не ожидал столь циничной холодности. Выходило, что на единстве происхождения ничего не строилось, никто не желал помогать собрату по эльфийской крови. Да и чего ожидать от тех, кто друг с другом в пределах Средиземья не так давно прекратил войны? Безумная надежда дотлевала шипучим угольком под беспощадным дождем пронзительной реальности. «„Эльфы всех миров объединяйтесь“ — не вышло», — бессильно подумал о невольном лозунге Сумеречный, опуская руки, погружаясь в сон наяву, который истончал барьеры для тьмы. Он все отчетливее слышал голос, едва уловимый, шипящий, как шелест гадюки в траве. Каждая неудача, каждая вероятность, что вела в пропасть без права вмешательства, наносила подлый колотый удар, изрешечивая душу, на которой и так не оставалось места для заплаток. Тогда зачем? Зачем его существование? Зачем все? — Тогда они были иными, сейчас все они — тени самих себя, — резонно отвечал Трандул, все еще старательно не встречаясь взглядом, отворачиваясь от собеседника; в голосе короля звучали разочарование и брезгливость. — Что говорить о тех, кто связался с троллями и гоблинами? Полагаю, ты в курсе, что с некоторых пор лучший друг и верный соратник Нуады — отвратительный тролль. — Зато тебя не беспокоит торговля с мздоимцем-бургомистром из Озерного Города. Какая налаженная система! Залюбуешься! А, главное, достойна великого короля светлых эльфов. — театрально всплеснул руками Эльф. — Наверное, именно это завещали во времена Сильмариллов? Трандуил остановился, вновь сделал вид, будто совсем не понимает, о чем речь, но все же встрепенулся, точно забыл, что Знающий ведает о всех мелких грешках светлого короля. — Не будем об этом, — спокойно и мягко проговорил владыка, но за вежливой полуулыбкой скрывалась резко возросшая неприязнь. Король слишком любил богатство, серебро да самоцветы, и вечно ему казалось, что у соседей больше, особенно, у других эльфийских королей. Поэтому и водился за нем грех жадности, еще он старательно скрывал несколько выгодных, но не совсем честных торговых соглашений с упомянутым бургомистром. Ведь разве пристало светлому королю! — Отчего же? Правда глаза режет? — наступал Сумеречный, уже поняв, что никакой помощи ждать не следует. Теперь он рассчитывал хотя бы высказать все свои давние обиды, напомнить, что у всех них скрывалась темная сторона. — Щенок! Как ты смеешь дерзить мне? — Трандуил с неимоверной скоростью выхватил легкий слегка изогнутый меч, подскочив к своенравному собеседнику и приставив клинок к его шее; король с пренебрежением прошипел: — Ты! Ровесник моего сына! Когда ты еще не получил свою силу, даже не думал о ней, я уже сражался с гигантскими змеями! — сквозь аристократически бледную кожу вновь проступили пугающие старые шрамы, синие глаза мерцали в полумраке, как у вампира. — Или ты забыл, кто тренировал тебя, когда ты отправлялся в своем мире на битву с Ледяным Драконом? — Не забыл, Владыка, — Сумеречный пристыженно отступил, точно посмел повысить голос на своего отца, в конце концов, угрожать благодетелям неверно в любом мире; однако неукротимый взгляд вновь наполнился огнем: — Но в данном случае речь не обо мне. — А о ком же? — вскинул брови Трандуил, мотнув головой в неопределенном направлении. — О них? Я никогда не встану на сторону эльфов, которые связались с гоблинами в борьбе против людей. Владыка успокоился, плавно и изящно убрал меч в ножны, скрытые под складками плаща; исчезли и шрамы, точно ничего не произошло. Лишь во взгляде застыло чувство превосходства и оттенок злорадства от сознания своей правоты, пусть пришелец и не признал себя во всем виноватым. — Но их король тоже когда-то позволил мне остаться, почти приютил, две тысячи лет назад, — с тоской вспомнил другого своего благодетеля Эльф, сердце которого разрывалось от противоречий. — Мне… — Ошибке мироздания? — завершил фразу король, слегка ухмыльнувшись, намеренно задевая. — Вот и я о том же, что он весьма недальновиден. И что с ним стало теперь? Считаться королем и прятаться в катакомбах, опираясь на какую-то гордость — это недостойно эльфийской крови! Восклицание огласило зал, точно король, не смея себе признаться, опасался, что подобное будущее поджидает и его народ, если люди расселятся по всему Средиземью, раскинут хищные пасти необъятных городов. Пока что поклонение машинам и механизмам оставалось прерогативой темных сил, орков и их хозяев. — Будто ты поступаешь как-то иначе! Мир вокруг не интересует тебя, чужие страдания для тебя — пыль, пустой звук. Думаешь, что врата твоего королевства защитят тебя, когда Саурон сожжет эту землю, когда разверзнутся недра бездны? — вновь наступал Сумеречный, указывая простертой десницей за врата королевства на восток. Он уже ратовал за благополучие эльфийских королевств этого мира. Но никто не любил, когда этот одинокий странник прибывал, его не пускали, не принимали, ведь чаще всего он пророчил страшное будущее; кто-то считал, что именно он его и проносит, проклятый. Ведь так проще, нежели признать, что он каждый раз лишь силился предупредить о великой опасности. — Саурон — это миф! Он потерял свою силу! Все слухи о нем — происки врагов, — вновь выхватывал свой меч Трандул, рассекая воздух, отгоняя незримые тени. Но в зале только потрескивали светильники, и доносились из коридоров переговоры стражников. — Трандуил, я ведь Знающий, — вздохнул Эльф. — Не пройдет и пятидесяти лет, как Мордор снова станет обиталищем великого зла. Лучше готовься к войне. И он видел… землю в огне, разрушенные города, кричащих людей, кровь на камнях. Отчего-то больно и неправильно запоминались самые мелкие детали, вплоть до обломков окровавленных мечей, клоков ткани, гнойных бинтов и сгоревших детских игрушек. И немой ужас тех, кто еще не ведал о своей судьбе в недалеком будущем, кто еще не познал кошмара лишений, потери близких и крова, кто еще не бежал, спасаясь от голодной толпы нелюдей, что не щадили ничто живое на своем пути. Сумеречный все видел. Прошлое, будущее… Земля, небо… Все смешивалось. Больше всего от нашествия страдали королевства людей, эльфы же оставались в стороне. И перед ними ставился выбор: уйти за море или поддержать человечество в борьбе против тьмы. Но провидца терзали не политические игры, а картины из гущи сражений, многие солдаты которых еще даже не родились. Но еще раньше, совсем скоро, предстояла иная битва, с драконом одинокой горы Смаугом, и вскоре орками Озока-осквернителя. И в ней тоже гибли люди, Озерный город исчезал в пламени… Будущее, настоящее — все смешивалось. Пустыня часов времени душила бурей, песчинки перетирали рассудок. В этом мире, в другом — все единая боль, бесконечная боль. Зачем? Эльф встряхнул головой, запрещая себе переноситься мыслями в грядущее, хватало и настоящего, от которого он изнывал, как орел в клетке для певчей пичуги. На замок наползали тени, и Трандуил представал одним из ночных кошмаров, когда, казалось, возрос до потолка, рокоча во гневе: — Я сам решу, что лучше! Ты можешь солгать так же, как и все проходимцы. Но Сумеречный уже не реагировал, не ощущал стыда или благодарности. Если уж древний король не желал слушать того, кто пытался предостеречь от опасности его народ, не означало ли это, что наставала его старость? Пусть не внешне, но сердце обветшало, мысленный взор потерял остроту. Ведь проще отрицать опасность, скрываться в своей раковине до последнего, до момента, когда уже слишком поздно. — Зачем мне лгать? — с вызовом выпрямился Сумеречный. — Что, Владыка, злишься? Но ты же знаешь: я не признаю авторитетов. Ты уже сажал меня в темницу, чтобы я молчал. Но ты понимаешь, что меня не удержат никакие двери! — Да, ошибка мироздания, ты всегда был упрямым, — кивнул владыка, вновь обряжая себя в паволоку спокойствия и высокомерного равнодушия. — Но толку-то? Ты предал свою силу, свой долг. Нуада в отличие от тебя пойдет до конца. — Но в этом противостоянии не может быть конца! Оно сулит только разрушения, как и возрождение Саурона. — Саурона нет! — кинулся вперед Трандуил с мечом наголо, однако Эльф уклонился. Трандуил яростно шипел, точно те драконы, которых он когда-то побеждал. — Ваше Величество? — встрепенулись обеспокоенные стражники. — Оставьте нас! — отрывисто приказал повелитель, убирая меч и лишь издевательски улыбаясь, обращая все сказанное в фарс. — Вас не должна беспокоить ложь бродячего шарлатана. — Да что ж… вы все настолько глухие? — прошептал Сумеречный, закусывая губы; глаза жгли недостойные воина слезы обиды и бессильного негодования. — Если бы мы все объединились, эльфы разных миров, против настоящего зла, то мы стали великой силой. Золотая Армия против орков Саурона, а не против людей. Ты мог бы получить великого союзника. Эльф, как сумасшедший, шатнулся в сторону, точно в бреду и застыл посреди зала, низко опустив голову на грудь. Плечи его сотрясались, не от рыданий, но и не от гнева — от бессилия. Он рассматривал свои руки, в которых обреталась мощь, способная предотвратить все разрушения, всю боль, спасти столько жизней. Но ценой оказывалось будущее этого мира. Стоило Стражу вмешаться, как распадались хрупким гербарием сотни судеб, сотни исходов важных событий. В конце концов, оставалась лишь безжизненная каменная пустыня, что хуже Мордора. Каменная пустыня, все поглощала «чума окаменения»… Все в этих руках, и он немо просил отрубить их; стереть всего его, как мутное пятно на карте мироздания. Он безмолвно кричал, пронзая этим воплем все миры, где видел горе, страдания, потери. Но его никто не слышал, абсолютно никто. Может, крик Стража воплощался в легком касании осеннего ветра, может, в растоптанных гранях снежинок или в свете луны из-за плотных облаков. Но никто не распознавал ни предупреждений, ни мольбы: «Не совершайте зла! Его и так слишком много!» Ему оставалась лишь немота посреди холодного тронного зала. Он удивлялся, как считал когда-то это место почти вторым домом. Возвращение каждый раз — путешествие через Стикс. Но страна памяти страшнее страны мертвых. — Ты всегда был идеалистом, — усмехался Трандуил, чье утонченное лицо делила надвое тень от светильника. — Это невозможно, потому что Нуада слишком ненадежный союзник, да и он на это не пойдет. У него своя цель, у нас своя. К тому же раз Саурона нет, то нам и не нужен союзник, особенно такой. — Нельзя отрицать то, что маячит так близко. Столько невинных жизней… — отрывисто шептал Сумеречный, встряхивая непокорно головой. — Из-за упрямства и нежелания договариваться… Сколько веков можно бороться с упрямством и слепотой? Людей, эльфов… Всех существ во всех мирах! Сколько… Знать! Видеть! Но не иметь права ничего изменить! — но вновь голос сорвался на бессильный возглас, застрявший под высоким сводчатым потолком. — Это ли была миссия Стражей?! Эльф потерянно поглядел на Трандуила, словно надеялся, будто владыка знает, какова была цель создания такого существа. Как ни странно, король ответил, нейтрально, не пытаясь поддержать: — В твоем мире Семарглы посмели посягнуть на то, что недоступно людям и даже эльфам. Поэтому ты проклят. Ты хуже всех темных эльфов и загнанных в катакомбы глупцов. — Ох, горе мне горе! К кому бы ни пришел я, Знающий, все мои знания бесполезны! Слушают свою судьбу, но не верят, не меняют! — рычал и выл Сумеречный, потрясая кулаками. Ему казалось, что он тонет в бесконечном омуте. Солнечные лучи меркли, и толщи ледяной воды все больше отделяли его от поверхности. Липкие водоросли утягивали его на самое дно, в кромешный мрак и неизвестность. Он плохо помнил, как под охраной его выпроводили за пределы королевства, захлопнули перед носом ворота, отправляя в ночь. Его здесь не услышали, снова, как везде. Казалось, что вечно ломился в закрытые двери, бесконечный коридор затворенных дверей. А цена чье-то глухоты — загубленные жизни. Оплакивают громко обычно королей, а для него каждый — правитель своей жизни, уникальная душа. И вместо совета он уносил из этого мира только новую боль. Ткань вероятностей разлезалась по нитям, станки полыхали, как небо в огне. И чудилось, что лес тоже подернулась пожарищем. Или то лишь закатное марево наводило свой морок? Но уже наставала глубокая ночь, листья сковывал иней. Эльф неуверенно ступил прочь от ворот, но узкая тропа из камня терялась и меняла очертания. «Еще шажок! Идем-идем, ведь ты ж бессмертный, не упадешь!» — уговаривал себя Сумеречный, балансируя руками, как канатоходец. Казалось, что Трандуил выпил из него силы, точно вампир. Или от разочарования и отчаяния подкрадывалась тьма, прорывала заслоны души, просачивалась чужими голосами в разум. Не вспышка ярости, не истребляющая волна, а мерзкая черная жижа, что поглощала и искажала все светлые мысли, все благородные начинания, точно споры плесени. Она душила и повергала в бред наяву, отчаяние от бессилия подкашивало ноги, отчего Сумеречный споткнулся возле затворенных ворот, глядя в никуда, он съежился замерзающим клубком. Ему казалось, что он — огромная сороконожка с множеством конечностей, которые шевелятся без его ведома. Насекомое, с множеством панцирей и кож, которые мучительно приходится скидывать, оставлять, точно заново рождаясь. И еще чудилась какая-то огромная карта, на которой барельефами проступали сотни лиц. Он точно знал, что обязан как-то спасти их, они твердили ему об этом, но каменные губы не доносили слов. Или он оглох? Подступала паника, безумие, он забывал, где он, кто он, зачем пришел. Множество людей, которых он обязан спасти, но у сороконожки слишком много ног, они тянулись в разные стороны, оттого он не мог двинуться с места. От того он махал руками, рассекая воздух, отгоняя от себя наваждение о странном теле с хитиновыми чешуйками. Он кричал… Или это лишь ветер стенал в больных деревьях? Где-то в лесу копошились гигантские пауки, казалось, что это все их лап дело — они перегрызли нити вероятностей. Ясность рассуждений стремительно терялась. Слишком много неудач за короткий день, да еще всезнание вновь обрушило ужасы грядущего, да не общими словами, а словно бы он являлся участником каждого событий. И так каждый миг, если потерять контроль над собой, если дать волю чувствам, состраданию. Но если вечно давить их, то не останется ничего, кроме облика безмолвного фаталиста, что глядит на всех свысока. Он выбирал путь страданий, который порой загонял в болота тьмы. Глаза горели, веки как будто прикипели к коже, не закрывались, весь мир объял огонь. Невыносимый жар, от которого не заслониться, точно обрушились сами недра. И вскоре между языками пламени проступил не то силуэт человека, не то узкий зрачок рептилии. Сумеречный содрогнулся, понимая, кто к нему явился, заполнив сознание: он видел Огненное Око Саурона. Тьма Средиземья нашла путь к его разуму, зацепившись за его собственную тьму, принесенную из его расколотого мира, точно чума. Огонь душил, мрак терзал и кидал в разные стороны, испепелял и собирал вновь. И он слышал шепот Кольца Всевластия, темного артефакта, в котором оказалась заперта сила Саурона: «Отними меня у полурослика! Ты освободишь свой родной мир. Со мной ты станешь правителем всех миров! Я то, чего тебе не хватает для могущества! Я — твоя свобода!» Завладеть темной реликвией во благо — так начинались все уговоры подлой вещицы, которая быстро захлопывала западню, не оставляя путей к отступлению, сталкивая народы. Он бы ни за что не поддался, если бы не иная часть его личность, что роднила его с Нуадой. Тьма. Воспоминание о цели прибытия в этот мир на миг отрезвило, но кольцо яростно прошипело: «Забудь о нем! Время эльфов прошло, наступает наша эпоха! Подумай о себе! Все эти глупцы ничто в сравнении с тобой! Они не научились направить себя, им нужен повелитель». Темное око медленно рассеивалось, огонь складывался в отчетливую картину, точно все происходило в настоящем. Сумеречный жадно схватил руками воздух, лицо его исказила ухмылка маньяка. И вот он уже видел себя на вершине гигантской горы, на троне. Голову его венчала корона из человеческих костей, в руках с длинными когтями он сжимал скипетр, над крупными алыми губами проступали клыки, с которых капала темная кровь. И трон его состоял из людских черепов. Сверхчеловек во плоти, свободный от всего! Страшное сооружение влекли по бесконечной каменной пустыне самые могущественные маги и короли всех миров, впряженные, как скот, в цепях. Вот оно — воплощение самого темного уголка его сердца, вот то, что он в себе извечно подавлял. Абсолютная власть, победа над противником любой силы! А последствия, ответственность… Перед кем его обязали отчитываться? Никто не указ, потому что не существовало оружия, способного сокрушить неуязвимого! Но в тот миг предстал печальный лик Нуалы, усталый король Балор, даже высокомерный образ Трандуила, его сына и всех-всех, кого Сумеречный когда-то знал, кем дорожил, кто помогал ему, кому помогал он. И множество людей, которые глядели с карты судеб, в одних летах отцы и сыновья. Как будто бы сознанье смерти. Или смерть сознанья где-то там, за пониманием времен, за вечными законными иными, где каждый равный, где суд справедлив. Не Страж вершил его, ведь он всего лишь человек. Все эти люди не заслужили вечной тьмы и умирания под властью безумного тирана. «Уйди! Ты! Порождение Саурона!» — разрывая цепи наваждения, воскликнул Сумеречный, отгоняя огненное око, разрубая мечом силуэт-зрачок. Страшное видение распалось, но клинок расплавился, руку и все тело пронзила боль, в ушах поднялся гул. И пусть… Все равно бессмертный, дальше не так страшно. Он позволил себе опуститься на дно небытия, отпустил сознание, чтобы хоть на короткое время отдохнуть от непомерного бремени. Зато он поборол искушение Кольца… Он не помнил ни падения, ни того, сколько времени пролежал на земле. Но минуты неверного сна покупались тяжелой ценой сумасшествия и ожесточенной борьбы с самим собой. *** Он пришел в себя утром следующего дня, так сказал внутренний календарь, которому Сумеречный обычно доверял. Но после вчерашнего что угодно могло сбиться. Сознание возвращалось медленно, словно отходило от долгой заморозки. Он даже не сразу сообразил, где находится, помня, что накануне выходил в лесную глушь за врата королевства. Ныне же вокруг вновь царствовал запах древесины, сквозь листья сочился свет рассвета, раскрашивая пятнышками узкую кровать и темно-зеленый плащ, которым был укрыт странник. Эльф попытался пошевелиться, но тело немедленно отозвалось всевозможными оттенками боли, точно его долго избивали ногами, да еще все раны после поединка с Нуадой проявились. Но для него не плоть — лишь видимость, где боролись два начала, сосуд для тьмы и света. И накануне едва не победила тьма, отчего все пронизывали отголоски бури. Но в душе воцарился временный покой, перемирие, разум прояснялся, как после бреда тяжелой лихорадки. У окна тесной комнаты с низким потолком — явно не для дорогих гостей — обнаружился сам владыка Трандуил, который, скрестив степенно руки, глядел куда-то вдаль, придаваясь размышлениям. — Что случилось? — приподнялся Сумеречный, но едва снова не рухнул плашмя, замер, отгоняя разноцветных мух, которые плясали перед глазами. «Так, хватит! Ты неуязвимый или кто?» — шутливо подбадривал самого себя Эльф, хотя после иных приступов тьмы он порой пребывал вне понимания времени и происходящего неделями. Выходило, что не такой уж неуязвимый он оказался. Но не в этот раз, нельзя! Еще существовал короткий шанс, хотя нить все яснее превращалась с беспощадную стрелу, стальную и неподатливую. Он прибыл в Средиземье, надеясь, что Трандуил позволит открыть портал. Самая лучшая версия, в которой орков Саурона сокрушала Золотая Армия, а эльфам удавалось договориться с людьми о вечном мире. Но выходило, что Сумеречный жестоко обманывал Нуаду обещаниями новых земель. Значит, мятежный принц лучше понимал, как вероломен и несправедлив мир, точно всегда хочет существовать только ценой наибольших жертв, даже если сознает: проще договориться, не обмануть, не делать зла друг другу. Но нет… Никогда. Этой версии больше не существовало, ее отзвуки колыхались тонкими струнами разрубленной арфы. — Снова твое проклятье, полагаю, — невозмутимо ответил король, не потрудившись обернуться, однако он все-таки пришел. — На этот раз это был голос Саурона, я уверен, — мрачно отрапортовал Эльф, растирая затекшие плечи, ища взглядом свой верный бурый доспех из кожи Ледяного Дракона, того самого, который пал от меча юного воина после тренировок Трандуила. Не кольчуга, а память о том, какими они все когда-то были, благородными, смелыми. Но теперь король отрицал очевидное, врага у ворот, строго оборвав: — Лучше не будем об этом больше. — Что ж. Я должен сказать «спасибо» за помощь, — пробормотал Сумеречный Эльф, надевая доспех, пристегивая за спину ножны, проверяя меч. На месте, не расплавился, родимый, единственный, кто по-хорошему не менялся. — Благодари принца, он возвращался из дозора и обнаружил тебя, — слегка поморщился Трандуил. — Уговорил не бросать на пороге. Я бы не потрудился тебе помогать. — Леголас всегда был добрее тебя, владыка, — улыбнулся тепло Эльф, мысленно благодаря принца за милосердие. Кажется, его даже услышали, так как донесся короткий дружеский ответ. Жаль, что с ним так и не удалось поговорить, только с его оглохшим для просьб и предсказаний отцом. — Возможно… Возможно, — протянул король, но торопливо и жестко добавил: — Может быть, потому что он на своем веку еще не навидался того, что пришлось мне. — Навидается, — вздохнул собеседник, видя страшные битвы, горную крепость, осажденную орками — одну, другую. Всполохи пожарища, туши лошадей, трупы людей. И среди этого хаоса стремительную легкую фигуру принца с верным луком и стрелами. Только себя не заметил в этом аду, не слышал песни своего меча. Он не имел права вмешиваться в историю и этого мира. Почти всегда в стороне. Стражей покарали за то, что они пытались сделать счастливыми всех и сразу без права выбора; заковали в кандалы всезнания без права вмешательства. — Звучит как угроза от такого провидца, как ты, — сверкнул глазами Трандуил, перебивая. Улавливалось его намерение при любой удобной возможности схватиться за меч. Без оружия он к гостю не приближался. — …и все же не ожесточится. Дойдет до самой последней битвы с войсками Саурона, переживет ее, но не ожесточится, — завершил фразу Сумеречный. Эльф кротко склонил голову, улыбнувшись. Он радовался, что сын Трандуила во всем отличался от опального жестокого наследника Балора. Владыка Лихолесья с надеждой почти улыбнулся, хотя сдержанный король редко выражал эмоции. В его сердце вдруг расцвело тихое спокойствие, точно из него выдернули терновую колючку: он слишком боялся потерять еще и сына, потому избегал войн, порой не приходя на помощь, когда его звали. Но что-то изменилось, точно растаял лед. Этому предсказанию король поверил. — Что ж, не буду злоупотреблять вашей добротой, — засобирался в путь Сумеречный, надвигая капюшон на лицо. — Хотя жаль, что я не получил никакого совета от того, кого считал мудрее себя. Он без разговоров переступил порог комнаты, рассчитывая пройтись по лесу, чтобы обдумать, остались ли еще хоть какие-то варианты, «белые пятна». Казалось, что еще последний шанс не упущен, он мерцал, как огонек на болоте: то ли вел к сохранению баланса и жизней близнецов, то ли в трясину напрасной борьбы за то, что уже давно упущено. Однако остановил спокойный голос Трандуила: — Если Нуада и Нуала настолько связаны, как ты говоришь, тогда не было бы разумнее предупредить того, кто более склонен тебя выслушать? Эльф резко остановился, его разум прорезала яркая молния, он обернулся: — Нуала… Но что она сделает? Трандуил развел руками: — Ты же предлагаешь вести с ними переговоры. Ты же Знающий, — но король вновь отвернулся, приказывая: — Теперь уходи. На воротах мы обнаружили следы когтей… Уходи, нам не нужна твоя тьма. — Тьма в вашем мире, — отвечал Эльф. — Не только во мне. И грядут времена, когда придется либо выйти против нее, либо погибнуть без борьбы. Но он растворился в воздухе, спеша обратно в мир той Земли, где эльфы прятались в гнилостных подземельях. Обнаружился тот самый «последний шанс»: если не брат, то сестра, что обладала последним осколком Короны, могла бы еще что-то изменить. Средиземье растаяло в туманной дымке перемещения между порталами. «Мне нельзя появляться в этом мире, пока не уничтожено кольцо, а то, чего доброго, поддамся его воле, и стану слугой Саурона. Безумие», — пришел к разумному выводу, почему не имеет права вмешиваться Эльф. Светлые короли гнали его, зато демоны мчались со своими искушениями из всех черных дыр. Не стоило подкидывать им возможного союзника. Он с неприязнью вспоминал собственный образ, виденный накануне. Сверхчеловек… Как же! Все, что «сверх», то во вред. Знания должны спасать страждущих, а не давать власть. Спасти бы хоть кого-то…