Знающий. Конец времени эльфов

Глаза всевидящего без усилий привыкали от закатного сумрака поверхности к непроглядной сырой темноте подземелий. По желобкам между камней сочилась вода, давая питание для многочисленных черных мхов, лишайников и плесени, которые вместе с бурой пылью оседали мягким слоем на бесконечные ряды толстых кабелей. Где-то вдалеке гудели колеса, сыпались искры пробегавших поездов, доносилась эхом суета людей. Но самые отдаленные уголки подземного лабиринта таились от посторонних глаз, о большей части подземного города люди и вовсе не ведали. Среди вечной сырости и мрака с удовольствием скрывались тролли и гоблины, и иные «низшие» магические создания. (Хотя именно гоблины создали Золотую Армию в незапамятные времена, но управлять ею могли только создания королевских кровей из «высших».) Однако же для эльфов город был губительной средой, гнетущей и сдерживающей магию. Нуада терпеливо выжидал, скрывался где-то среди лабиринта камней и сводчатых низких арок. Металл людей старил эльфов, мучил, полосовал лица морщинами; в своем оружии они использовали иную сталь, свою, колдовскую. Может, только по этой причине Нуада не атаковал все эти годы, подстраивал свои тело и дух под бетон и железо, которые буквально вытягивали древнюю магию. Сумеречный невидимой тенью скользил среди мрака, точно призрак, ненужный фантом, лишний во всех мирах. Вскоре ушей достигли едва уловимые щелчки легких шагов и звук лезвий, рассекавших воздух. Кто-то тренировался, отрабатывал верные движения. И давно забытым прошлым веяло от одного звука, с которым клинки до боли знакомой глефы поражали невидимые цели. Еще до того, как глаза увидели предполагаемого собеседника, сознание нарисовало картину отточенных движений, выпадов и блоков, атак в прыжке, которыми славились легконогие эльфы, что почти умели летать без крыльев. Губы Эльфа даже дрогнули в улыбке, когда он вспомнил далекие дни их общих тренировок. Сумеречного всегда упрекали в отсутствии изящества. Он сражался, не заботясь о том, как выглядит, ведь главное, чтобы меч нашел свою цель. Нуада же демонстрировал по истине королевскую красоту в поединках, сливаясь воедино с тонкой работы клинком — близкого к самурайскому мечу — или глефой. Пожалуй, он даже слишком восхищался собой, своей отточенной техникой. Да и в остальном он всегда вел себя как будущий король. Только оба они в итоге оказались скитальцами. Янтарные глаза светились в темноте, длинные желтовато-белые волосы взметнулись тенью, когда принц в очередной раз крутанул в руках копье, затем воткнул его в землю, оттолкнувшись от него, как атлет от шеста, взлетел под потолок. Но оружие тут же оказалось при нем, а сам принц приземлился за несколько метров от места, где лезвие оставило на полу глубокие следы. Его движения напоминали плавный, но одновременно неуловимо быстрый танец. При первом взгляде на принца показалось, что нет темных подземелий, лишенных дневного света, нет затхлого запаха, точно снова вернулся просторный дворец с чистыми светлыми залами и обширной ареной для тренировок и поединков. Однако же нет — двигающаяся фигура в темном кафтане мерцала крайне бледной кожей, словно восставший мертвец, а в движениях ощущалась непривычная резкость. И каждый взмах копья точно сокрушал живое существо с наслаждением хищника, что ожидает начала великой охоты. Взгляд пронизывала невыразимая черная ненависть, уже не горящая, не бешеная, а расчетливая, тлевшая многие десятилетия. Но одно оставалось неизменным — гордыня. Она сопровождала принца с ранних лет, как змеиная корона, отравляющая ядом мысли. «Что с тобой сделалось? Что, брат мой…» — с горечью подумал Сумеречный, отмечая, что на лицо создания, неподверженного старению и тлену, наложили свой отпечаток первые морщины, пусть даже едва уловимые под ритуальной скарификацией. Она перерезала кожу поперечной линией на уровне высоких острых скул — рисунок воина, старинное посвящение в бойцы и знаки королевской семьи. Такие же, но менее глубокие, носила и его сестра. Завершив свой сосредоточенный «танец» с копьем, Нуада резко обернулся, подчеркнуто официально выпрямившись, хотя Эльф ничем не выдал своего присутствия. Сторожащий периметр уродливый тролль, что был крупнее старухи-бродяжки в полтора раза, ничего не заподозрил, даже его пятачок носа не искривился. Нуада же ощущал присутствие странника иным чутьем, что выше телесного восприятия. — Можешь не говорить о цели своего визита, — прошипел сквозь зубы принц, высокомерно вскидывая голову, однако глаза его блеснули плохо контролируемой яростью. — И это после стольких лет. — Еще не поздно остановиться, — соткался в человеческом обличии Сумеречный, выходя из полумрака. Представляться или оправдываться оба считали излишним, как и обсуждать причины побега или изгнания. Кто как считает, кому как ближе и важнее. — Это говорит тот, кто предал наш народ? Похоже на то, что я тебя послушаю? — Нуада приближался, не отпуская копье, его тонкие покрытые черным губы искривились в саркастичной ухмылке. — Это говорит тот, кто не хочет твоей смерти, — настойчиво, но спокойно отозвался Сумеречный Эльф. Он предчувствовал начало новой борьбы. Меч все еще покоился в ножнах за спиной, но воздух пропитывали незримые электрические разряды возрастающей неприязни. — Я не умру. Погибнут все недостойные, эти низшие существа, которые считают себя хозяевами мира, — ответил уверенно Нуада, точно готовил эту фразу заранее. И тогда Эльф в полной мере ощутил, что означает встреча с восставшим мертвецом, вновь и вновь поражаясь, как слеп оказался со всем даром предвидения. Никогда бы он не посмел называть другом такое существо, что делит людей на равных и каких-то иных. Тролли и гоблины не обладали душой в отличие от людей, гномов, эльфов и некоторых иных созданий, что не населяли этот мир. Науда же признавал превосходство только своей расы, впрочем, он готовился сражаться уже только за себя. За годы ненависти долг перед народом делался туманным, затопляемый старательно поддерживаемой ненавистью. — «Недостойные»? — Сумеречный вздрогнул от гнева, внезапно понимая, что говорить ему с мятежным принцем, в целом, не о чем. Возникло отчетливое желание убить, испепелить собеседника, превратив прямо на месте в горсть пепла. Похоже, Нуада испытывал то же самое, он атаковал первым, подскочив к пришельцу с глефой. Впрочем, он прекрасно знал, что наткнется на ответную атаку мечом, что покинул свое лежбище за считанные секунды. Клинки скрестились возле горла Сумеречного Эльфа, не позволив отделить дурную голову от тела, хотя в случае бессмертного никакой удар не лишил бы его жизни. Бесконечной и никчемной, потому что с каждым новым взмахом меча и копья таяли «белые пятна», варианты благоприятного исхода событий. Всезнание не подсказывало верных слов, чтобы убедить бывшего друга, не в этот раз. И неудавшийся Страж вяз в многообразии вариантов развития событий, как электрик в трущобах среди сотен запутанных неисправных линий. — Нуада… — неуверенно вновь заговорил Эльф, отчего собственный голос прозвучал чуждо и глухо, как кружение подгнивающей листвы. Принц же атаковал, освобождая из ножен короткий изогнутый меч, сжимая его обратным хватом. Лезвие блеснуло в тусклом свечении подземных ламп. Противник отступил на шаг, уклонился от удара, не решаясь причинить настоящего вреда. Впрочем, их спонтанное противостояние и поединком-то называлось с натяжкой, скорее агрессивное приветствие. Но сколько же взаимной неприязни оно содержало! Сколько взаимного разочарования! Нуада оттеснял Сумеречного к каменной стене, Эльф поддавался, раздумывая, что еще сказать, как повлиять. Но будущее сквозило провалом темной бездны, точно какой-то жестокий шутник стер все строчки и вырвал страницы книги судеб. Туман сковывал и мешал сосредоточиться на взмахах клинка, а свою истинную силу Сумеречный не проявлял. Поэтому Нуада без труда нанес ему уже несколько царапин, впрочем, для Стража никакая рана не представляла угрозы. Сила наделила его неуязвимостью в отличие от эльфов всех других миров, что не умирали от старости и болезней, но гибли целыми армиями в боях или во время противостояний с чудовищами. Нуада злился, помня об этом великом преимуществе противника, оттого с возраставшим наслаждением созерцал кровь, что выступала на бледном лице Сумеречного от быстрых и точных взмахов меча. Эльф же почти выпал из противостояния, улавливая в сознании принца и прокручивая их общее воспоминание: «Ты уговорил отца пойти на это позорное перемирие? Я знаю! Ты! Но я даю тебе последний шанс, потому что ты один стоишь всей Золотой Армии. Идем со мной! Пока в изгнание, но вскоре мы будем править этим миром». Давние времена, еще одна развилка событий, еще один нелегкий выбор. Но хотя бы выбор! В большинстве случаев Страж и вовсе не имел права вмешиваться или что-то решать по своей воле. Вот только стоило представиться возможности самому определять дальнейший путь, как терзали тени сомнений, что скользкими угрями под гладью мутной реки проплывали временами сквозь недра сознания. В те давние дни он совершил свой выбор, отказав принцу в сотрудничестве. Эльф отвечал, что ни за что не восстанет против людей, ни за что не сделается правителем мира, потому что преступно делить на «высший» и «низший» сорт созданий, наделенных духом и свободой воли. И вот теперь, в огне яростного спонтанного поединка, мелькнул холод давно минувших ошибок или же, напротив, верных решений. Но, может, стоило тогда пойти вместе с принцем? Уйти, сделать вид, что согласен помочь, а потом как-то погасить его ненависть, поддержать или… убить. Нет, убить не поднималась рука, ни за что, ни тогда, ни теперь, каким бы отвращением ни проникся. Зато Нуада точно желал разрезать его на мелкие кусочки, отшвырнув метким ударом ноги к стене, вмиг подскочив и приставив лезвие к горлу. — Если бы ты не предал нас, если бы ты не предал меня, — Нуада особенно подчеркнул это слово. — Мы бы уже давно правили миром! Я бы даже согласился отдать его половину такому существу, как ты. Но ты… — принц рычал от злости. — Ты оказался слабаком! Мягкотелым трусом! — Я не желаю ничьей смерти! — громогласно ответил Эльф, откидывая от себя принца, моментально блокируя ударом меча полет глефы. Но Нуада не сдавался, его лишь распаляла борьба. Впрочем, дух воина пробудился и в Сумеречном, он совершил резкий выпад. Нуада не успел блокировать его мечом, однако ловко увернулся, хотя на лице его отразилось подобие удивления. — Да неужели? Поэтому ты убиваешь «обреченных»? — издевательски проговорил принц, отвечая атакой копья. — Или как ты их называешь… — Это иное! — огрызнулся непроизвольно Эльф, на миг теряя контроль, обрушиваясь со всей силой. Впрочем, противник оказался достойным из достойных, равным из равных. И именно он ведал несколько страшных тайн Сумеречного. Еще бы! В древние времена глупый мальчишка сам желал поделиться хоть с кем-то этой болью. Он рассказал ровеснику, что в нем обитает тьма, которая порой пробуждается и требует жертв. Но светлая сила запрещает вмешиваться в гармонию миров. И на пути сумрака оказывается иной выход: убийство тех, чья жизнь так или иначе прерывается в течение суток. Юный Эльф признавался, что жестоко порицает себя за эти плохо контролируемые порывы; Нуада делал вид, словно сочувствует и в чем-то понимает, а на самом деле замышлял жестокий план, надеясь использовать с выгодой эту особенность своего союзника. Не удалось: Эльф отказался, отчего принц записал его в ряды персональных врагов. Так на что же Страж надеялся, разыскивая Нуаду среди катакомб? «Не буди во мне тьму! Только не сейчас!» — вздрогнул Сумеречный, ощущая спиной, как самый страшный потаенный уголок его сердца требует немедленной мести за все резкие слова. Тьма подкрадывалась незаметно, мрак гордыни и жестокости превращал в убийцу, жаждущего крови. Если бы однажды Нуада разбудил тьму в своем неверном друге, то, вероятно, перемирие нарушилось намного раньше. Два тирана порабощенного мира — вот, что предлагал мятежный принц, но забывал, что мрак неудавшегося Стража требовал безраздельной власти. Может, потому Эльф и отказался, может, все делал ради себя? Лишь чтобы погасить шевеление этого извечного монстра, этой обратной стороны луны. Нуада же не боролся со своими порывами, не признавая никогда свою неправоту. Они сражались. И почти на равных. Если не считать того, что Эльф был неуязвим. Какое-то время они рубились молча, только хрипло выкрикивая клекотом орлов отрывистые неразборчивые кличи, обрушивая очередную атаку на противника. Поединок набирал темп, уже не существовало различий между полом и потолком, стены запросто использовались для разгона в ограниченном пространстве. В пылу борьбы они практически забывали, что намеревались друг другу доказать, сердце каждого глодали старые обиды. Впрочем, Сумеречный почти радовался — в одном из благоприятных исходов событий существовал именно такой вариант с ожесточенным поединком. Он выжидал и надеялся, наслаждаясь, как и принц, борьбой искусных фехтовальщиков. Клинки звенели, наполняя завываниями эхо подземные туннели. Но в гуле метро смертные ничего не слышали. Их вообще ничего не интересовало, никто и не подозревал, в какой опасности находится их мир, пока два эльфа проверяли силу друг друга. Нуада попытался совершить удар в плечо, Сумеречный прочитал в его мыслях, что это только ложная атака для отвлечения внимания. Но в этот раз он дрался как обычный воин, который не обладает способностью к телепатии, поэтому сделал вид, словно поддался и даже удивился, когда меч в последний миг изменил траекторию, однако не открылся для удара в корпус. В ответ он обрушился серией комбинированных ударов, наступая на противника, словно молниеносный молот. Нуада отступил на пару шагов, хотя до того теснил, но только ухмыльнулся. Он нырнул под меч, когда Эльф намеревался нанести мощный удар сверху вниз, оказался за спиной Сумеречного и едва не достал, но Эльф моментально среагировал и отразил атаку. Нуада заставил уйти в оборону, когда применил серию рубящих ударов. Лишь мечи со звоном стали вгрызались друг другу в стальные глотки, лишь доносилось хриплое дыхание воинов. Оба упоенно ухмылялись, точно изучали, как изменились их навыки за прошедшие годы. Но сказать об этом и слово не удавалось, столь стремительно и ожесточенно шла борьба. Сумеречный намеренно изматывал противника, чтобы хоть немного сбить с него непомерную гордыню, надеясь чуть позже начать разговор. Еще существовал шанс, еще теплилась надежда. Нуада осклабился, когда Эльф пошел на уловку, зеркально копируя приемы противника — верная техника, что сбивает с толку. — Сам ничего не можешь придумать? — прошипел принц, отражая удар, но Сумеречный ухмыльнулся и вложил всю силу удара в руки, яростным штормом опрокидывая меч противника клинком в пол. Нуада отскочил на безопасное расстояние, схватившись за почти вывернутое запястье. Несмотря на вечную жизнь, способностью к гиперускоренной регенерации он не обладал. Мятежный принц со злобой сверкал желтыми глазами, как разозленный филин. Он вновь схватился за меч, сжимая зубы, хотя на лбу у него уже выступило множество бусин пота, а сердце громко колотилось в грудной клетке. Эльф слышал каждый удар, как и у всех, у каждого, словно его вечно окружал взбесившийся эфир сотен тысяч каналов и радиоволн. Мир для Стража состоял из нитей, и одна из них — плотная и яркая — тянулась прочь от Нуады. Она с рождения связывала близнецов, Нуаду и Нуалу… Из-за нее Эльф и искал этой встречи, разговора. — Послушай… Я могу открыть портал в другой мир! Ты выведешь свой народ и всех волшебных существ туда. Я помогу, — пользуясь короткой паузой в бесконечной череде атак и воя мечей, сказал Сумеречный, пристально глядя на принца. Ни в словах, ни во взгляде не затаилось и капли злобы, скорее сострадание. И, похоже, Нуаду это оскорбляло и злило больше прежнего. Он шипел сквозь зубы, отдышавшись: — Мне не нужна твоя помощь, Знающий. Мне не нужна ничья помощь! Это мой мир, и у меня есть армия, чтобы занять место его законного правителя. — Но Золотая Армия уничтожит всех! И людей, и эльфов — всех! Ты будешь королем разрушенного мертвого мира! — взывал Сумеречный, созерцая картину варианта, где пробуждалась Золотая Армия. Что ж… Никто не получал ничего: люди в страхе перед самовосстанавливающимися солдатами пробовали все более опасные образцы вооружения, в ход шло ядерное оружие. И конец наставал абсолютно всему, целой планете. Этот образ Сумеречный без слов спроецировал в сознание принца, лицо которого подернулось на миг смутной тенью сомнений. Но тщетно! Ослепленный местью не созерцал дальше своей заветной цели, возможно, не совсем понимая, каким миром так жаждет править. Обида за изгнание и немилость отца выжгли его сердце. — Ложь! — воскликнул Нуада, бросаясь вперед, метя по ногам, ведь Эльф слишком часто забывал о должной защите на их тренировках больше двух тысяч лет назад. Время же научило его осторожности и сбалансированности выпадов и защиты. Вместо поспешных вспыльчивых атак он теперь изматывал противника, намереваясь совершить один решительный удар. Но не убить, нет, нельзя… Если бы не эта сияющая нить… Если бы не все эти знания и ограничения. Впрочем, убить и самого Нуаду не поднялась бы рука, не хватило бы неприязни. В конце концов, это только принц легко предавал своих благодетелей. Не уподоблялся ли ему Эльф, когда ушел? Да, долг, да, стража. Но есть и нечто чисто человеческое, что нарушать преступнее, чем долг защитников. Он терялся в противоречиях, кто прав. От этого, когда Нуада открылся для удара справа, Сумеречный не использовал эту возможность. Хотя она представилась не больше, чем на миг. Эльф отвел от себя меч хитрым отбивом, обманув ложной атакой справа. Мечи скрестились, пролетели влево, роняя отблески зеленого освещения. Но Нуада разгадал прием, и не открылся для дальнейшего полета клинка. Эльф же, озлобленный на упрямство и неверие очевидному, рубил восходящим ударом вверх направо. Но в тот момент Нуада ударил по предплечью руки с мечом, погасив сильный прием. Сумеречный, сбитый на мгновение с толку, попытался резануть по ногам, но принц уже очутился за спиной, нанося удар по затылку. Брызнула кровь, замарав белое лицо противника. Будь Эльф смертным, он бы проиграл в тот миг, поплатившись жизнью. Он припал на одно колено, опершись на меч, помрачневшее лицо скрыла тень от разорванного капюшона, пропитавшегося кровью глубокой раны, прошившей голову. Приходилось признать свое поражение на этот раз, хотя если бы он поставил целью уничтожить принца, то сумел бы намного раньше. «Значит, это тот вариант, где я проигрываю», — быстро пронеслись собственные мысли, хотя уязвленная гордость воина неприятно кольнула где-то возле сердца. Но ведь он прибыл не ради воинской славы или техники фехтовальщика. — Люди… Они такие же, как и мы, — сипло заговорил Сумеречный. — Ты слишком долго жил среди них, — приблизился Нуада, указывая в сторону противника коротким мечом, сжимаемым обратным хватом. — Будто ты нет! Ты такой же скиталец, прячешься в тени, в городских катакомбах. Принц в изгнании, такой же, как и я, бродяга, — скривился Эльф, все еще не двигаясь с места. Нуада же отошел от него, обводя неопределенным жестом сырое помещение, отзываясь: — Пора закончить с моим добровольным изгнанием, настало время. Сумеречный безмолвствовал, лишь росло в нем неопределенное желание припечатать самонадеянного принца к стене, приставив к горлу клинок, да заставить принять все условия. Или, что проще, самому пойти и уничтожить фрагменты Короны. Но такого варианта не находилось ни в одной из развилок, хотя для незнающего так проще. А еще проще уничтожить проклятого противника, разорвать его сердце, стереть в порошок. Но все-таки… Нуада резко выпрямился, точно отчасти слыша мысли Сумеречного. Он стер кровь с лица, отчего сквозь рисунок ритуального шрама отчетливо проступила печать глубокой скорби. — Мне горько сознавать, что мой отец «правит» жалкими остатками нашего народа, цепляясь за древнее перемирие, — но принц вздрогнул, отгоняя от себя, как москитов, малейшие воспоминания о прошлом. — Он слепец, если не видит, что мы умираем без войны! — принц решительно сжал меч, взмахнув им, точно разрубил одного из своих ненавистных врагов, пробормотав скороговоркой с тяжелым вздохом, точно самому себе: — Это был хитрый план людей, проклятых алчных созданий! — Природа мудра и жестока, она сама решит, как покарать людей, если они не остановятся, — отвечал Сумеречный, нащупав то больное место, на которое следовало давить, чтобы установить хоть подобие контакта. — Ты же уничтожишь и себя, и ее. — Природу уже не спасти, я отомщу за нее, — стряхивая с себя замешательство, отвечал принц. «Власти тебе хочется, просто власти!» — с неприязнью подумал Сумеречный, не до конца веря себе. Впрочем, Нуада тоже терялся в некоторой двойственности своего мнения. Неоспоримым оставалась лишь жгучая неприязнь к людям. Она рассыпалась по душе сотней острых осколков, пробивалась кровавыми всходами, как семена из драконьих зубов. На минуту воцарилось тяжелое бесполезное молчание. — Погляди, что принесли они этому миру? — Нуада махнул в сторону туннеля метро. — Разрушения и боль! Ты ведь тоже слышишь, как стонет природа, как они сами задыхаются в своем смраде. — Но это не повод уничтожать их! — почти взмолился Сумеречный Эльф, вставая с колен, приближаясь к собеседнику, с надеждой заглядывая в глаза. Но натыкался только на неприступную крепость неприязни и даже сарказма, особенно, когда принц провоцирующее мотнул головой, с отвращением отвечая: — Отчего же? Они неразумны, они хуже животных, потому что ни единый зверь не будет губить собственную среду обитания. — Ты уничтожишь и своих братьев. — Они меня предали. Те, кто пошли за Балором, — непреклонно срезал все возможные ниточки Нуада, отсекая возможность переговоров, точно разрывая сложный паутинный узор. Эльф с каждым мигом все лучше чувствовал, что его прибытие не имеет смысла. — Хозяин! Я принес! — хрюкнув, глубоким басом порычал тролль, прерывая беседу. — Прямиком с «черного рынка». В лапах тварюга сжимала прямоугольный серо-зеленый ящик средних размеров, прокрытый затейливой резьбой и ковкой, которая вплеталась в сложный круговой механизм замков. Изнутри доносилось приглушенное копошение и пронзительный писк неких мелких существ. Сумеречный доподлинно знал содержание ящика, и ужаснулся, вздрогнув: «Зубные феи… Нет! Нет-нет-нет… Только не эта развилка. Это значит, я уже практически ничего не могу изменить». В этой развилке событий «белых пятен» дозволенного вмешательства оказывалось все меньше. Зубные феи — страшные мелкие создания, поодиночке почти безобидные, зато стаей они набрасывались на жертву, добираясь до костей, больше всего ценили зубы, оттого и получили свое название. Людские сказки значительно исказили суть безмозглых прототипов. От жертв обычно ничего не оставалось, только переработанная кашица, тем изощреннее оказывался метод Нуады. — Хорошо! — ответил он троллю, ухмыльнувшись, бросив торжествующий взгляд на Сумеречного, который вжал голову в плечи, как ворон в непогоду, он улавливал в сознании принца полные неприязни аналогии: «Одна из частей короны, что управляет Золотой Армией, была великодушно передана людям. И что сделали они? Выставляют реликвию на аукцион треклятых толстосумов. Они мерят себя количеством денег, поэтому они ничем не лучше зубных фей, этих мелких тварей, чей смысл жизни только обгладывать кости да производить себе подобных. Так же и люди, только обгладывают себе подобных, выпивают друг из друга их великий нектар — деньги, перерабатывают и снова, и снова… Они не имеют права владеть великим сокровищем. Они вообще недостойны править этим миром». От омерзения рука Эльфа непроизвольно потянулась к мечу, он желал сокрушить злобное создание прямо на месте. Но такого варианта просто не существовало. Сумеречный созерцал недалекое будущее, в котором зубные феи пожирали, стирая без следа, всех участников крупного престижного аукциона. Все ради фрагмента короны, все ради отмщения людям. Вот только гнев затаившего злобу слишком часто обрушивается на тех, кто не заслужил. Нуада обвинял весь человеческий род, не разделяя, кто вырубает леса, кто стремится их защитить. Он считал свой путь единственно верным, отчего Эльф все плотнее сжимал рукоять меча дрожащей от возмущения кистью. Убить бы прямо на месте, не задумываясь о последствиях, но существовала и иная причина, иной запрет. Мелькнуло белое лицо, печальные глаза чудесной нимфы, и Эльф, мотнув головой, опускал оружие, вновь негодуя на несправедливость сплетений судеб и совпадений: «Убить его сейчас? Я не имею права. И по его вине погибнут люди, помимо уже принесенных в жертву амбициям безумного принца! Но убить… Даже если бы для меня оставалась свобода выбора… Я не посмею. Убить его означает убить Нуалу. Как бы я хотел разорвать эту мистическую связь близнецов! Раны на теле брата — раны на теле сестры. Гибель Нуады — смерть Нуалы. За что? Зачем?» — Что-то не нравится? Полагаю, ты снова читал мои мысли. Стать пищей зубных фей — они заслужили! — издевательски обратился принц, разводя руками, но все еще не убирая оружия. Точно предчувствовал, что Эльф не выдержит цинично-дерзких слов. Он стремительно атаковал, применяя уже свою настоящую силу. И от нее подземелья содрогнулись, тролль с опаской нырнул за каменную колонну. Где-то погасли все лампы, остановились поезда метро, только алое мерцание аварийного сигнала вдалеке рассеивало тьму, да светились во мраке глаза принца, которого оттеснили к стене, ударив со всего маху спиной. Оба видели в темноте, и Сумеречный не прочитал и капли удивления или страха на исполненном гордыни лице Нуады. Принц даже не менял тона, по-прежнему насмехаясь, силясь преодолеть сковавшую его магию: — Настолько слаб, что уже не можешь победить меня в честном поединке? — Да я бы легко убил тебя уже несколько раз! — прохрипел Эльф, нависая. — Но ты в курсе, почему я этого не делаю. — Не верится! На словах все слабовольные ничтожества страшны. Из таких и состояла армия моего отца, из-за таких мы и проиграли в борьбе с людьми, — отозвался решительно Нуада. Одновременно он высвободился от пут магии, преодолев то, что не каждому удавалось. Все же он был одним из древних, да еще королевской крови. Он оттолкнул Сумеречного метким ударом ног в солнечное сплетение, затем совершил прыжок, пробежавшись по стене вдоль булыжников арки, и оказался вновь за спиной у врага. — Нуада, послушай меня, не ввязывайся в это! Не Золотая Армия нужна, чтобы спасти на Земле нашу расу. Из-за жажды абсолютной власти ты умрешь! Я вижу! Я ведь Знающий… Ты умрешь и погубишь свою сестру, — восклицал в пылу вновь разгоравшейся борьбы Эльф, отражая меткий выпад. — Ты пришел не из-за меня, а из-за нее, ведь так? Еще две тысячи лет назад я видел, как ты на нее смотрел. Она-то тебя не замечала, — осклабился Нуада с ревностью брата, который слишком привык, что сестра не принадлежит никому. — Из-за нее тоже. Но и из-за тебя. Еще не поздно остановиться, — негромко увещевал Сумеречный, пока Нуада отгонял, как призрака, образ Нуалы, немой укор в ее глубоких глазах. Напрасная выдумка! Напрасные мольбы! Светлые чувства к сестре давно покинули его, он причислял ее за бездействие и бессилие к предателям. Уничтожить ее не мог лишь по той простой причине, что их связывала с рождения мистическая нить взаимной боли. Бесполезная, даже вредная особенность. Принц вспоминал, как еще в детстве он начинал тренировки с мечом и даже обходил на голову своих противников. И вот в соревнованиях он сделался практически первым, оставалось сокрушить последнего соперника. Но Нуала в то время гуляла в саду и случайно сильно поранила ногу о колючку куста роз. Внезапная боль прорезала голень Нуады, и он нелепо проиграл. Отец же запретил обрушиваться с гневными тирадами на сестру, которая смиренно ждала всех возможных обвинений за свою, как она считала, оплошность. «Не трогай ее! Пусть у нее нет силы воина, зато она читает в душах», — осадил тогда норовистого принца Балор. Нуала… Слишком кроткая, слишком добрая! Как и отец, слишком спокойно принимала неизбежность, не желая добиваться победы любой ценой. В отличие от Нуады, который не задумывался, что уже погубил одного элементаля. Ныне он намеревался бросить на произвол судьбы зубных фей, считая их разменной монетой в достижении великой цели. Так за кого он все-таки сражался? — Я ждал почти две тысячи лет! — огрызнулся Нуада, рассекая воздушные потоки полетом глефы. Он легко оправдывал любое свое действие долгим ожидание и тем, что на войне не обходится без жертв. Образ Нуалы растаял, как предрассветный туман, как дым дотлевшего костра. — Ты пойдешь против своего отца? — взывал Эльф, но лишь будил новую ненависть, потому что Нуада воскликнул: — Он предал меня! Как и ты, как и все, кто поддержал перемирие. Я один предвидел, что эти твари сделают с нашим миром. Они не заслуживают пощады, как и все им сочувствующие! «Балор… Бедный старик, которому суждено пасть от руки собственного сына. Все идет именно к этой развилке событий. Каждая фраза, каждое действие — как предвестник бури» — Сумеречный отчетливо созерцал, как в совсем недалеком будущем мятежный принц прибывает в тайное подземное убежище короля, требуя отдать фрагмент короны. Разумеется, Балор отказывался, тогда озлобившийся сын беспощадно уничтожал всю стражу и без колебаний протыкал мечом дряхлого старика на троне. Король превращался в камень, так наставала смерть эльфов этого мира. И пока изваяние не рассыпалось пылью, еще читалась безграничная тоска и сожаление на испещренном морщинами лице старца. Несмотря на все злодеяния и изгнание, он бы не посмел причинить вреда своему сыну, а последний — посмел. Слишком скоро, отчего Сумеречный видел все, как наяву. Чудовищно! Нуада, защищал ли он правду какой-либо из сторон? За кого бился, оправдывая себя великими целями? Эльф с ненавистью набросился с клинком, давая волю безумному крику ярости. Но Нуада парировал удар со скучающим видом, словно только и ожидал такого развития событий. — Остановись! Остановись! — бессильно рычал Сумеречный, вновь сливаясь воедино со стремительно мелькающим лезвием меча. Но Нуада отбивался с неохотой, больше отступал, точно экономил силы для иных сражений. Сумеречный ощутил, как от наползавшего отчаяния прорывается тьма в его сердце, подогревая все пороки. Она требовала взять реванш, он ненавидел противника за гордыню, и постепенно темное облако заполоняло сорняками сад мятущейся души. От ее шевеления по стенам пополз иней, тролль в панике оторвал лапы от колонны, из-за которой с любопытством наблюдал за поединком. — Ты думаешь, я послушаю? Думаешь, ты имеешь право мне приказывать? Ты, предавший всех нас. Убирайся! — Теперь и принц буквально дрожал от гнева. — Не губи себя… Не губи сестру! — сцепил руки Сумеречный в умоляющем жесте так, что побелели костяшки, опуская оружие. Он откинул свой мрак на периферию сознания, подавляя его смирением и милосердием, даже к тем, кто его не заслуживал. Иней исчез, вновь зажглись редкие лампы, где-то тронулся поезд, разбрасывая искры. Нуада же, пользуясь случаем, с наслаждением решетил видимость тела бессмертного бессчетными ударами клинка. Разлетались ошметки плоти и развороченной кольчуги, хотя пробить ее для обычного мечника почти не представлялось возможным. Ярость принца не ведала границ, точно он отгонял навязчивое наваждение, закрывая врата сознания для любых угроз и просьб. Но в какой-то момент глубоко вдохнул, с озлобленным присвистом выдохнул и с презрением отошел от Сумеречного, который печально глядел в никуда, застыв на месте. — Не губи себя, не губи Нуалу! Она не заслужила, она ничем перед тобой не виновата, — только проговорил Эльф, терзаясь не ранами, а тем, что паутина вероятностей лопалась и свивалась из сети в прямую нить невмешательства. Еще оставалось несколько вариантов, но ничтожно мало, и сердце затопляло гнетущее бессилие. — Прощай! — тихо отвечал Сумеречный, пока тело его исчезало, превращаясь в образ черного ворона, что с протяжным птичьим возгласом рассекал крыльями затхлый подземный воздух. — С сестрой что-нибудь придумаю, лишь бы ей самой не взбрело в голову погубить нас, — фыркнул вослед Нуада, отмахиваясь, словно от назойливой мухи. Да и все слова Эльфа достигали его разума не больше, чем дребезжание крыльев насекомого. Принц небрежно стряхнул с клинка кровь противника, но вскоре она сама исчезла, стирая все следы пребывания незваного гостя. И более ничто не мешало Нуаде в осуществлении тщательно проработанного плана. Он ждал слишком долго возвращения отданного людям осколка короны. Еще предстояло сокрушить собственного отца, чтобы забрать второй фрагмент. И мысль об отцеубийстве не вызывала ни сожалений, ни угрызений совести. Не осталось ничего, абсолютно ничего от сожженного веками прошедшего. «Прости меня, Нуала, умоляю, прости, что не сдержал помутнение разума твоего брата! Прости, Нуада, что не уберег тебя от самого себя, — вел безмолвный диалог Сумеречный, не рассчитывая на ответ. — Вот она цена свободы воли. Но кому от этого легче?» И чаще, чем хвалу и благодарность, Эльф слушал несправедливую хулу и проклятья за то, что вечно уходил, за то, что долг стража вел прочь, запрещая вмешиваться. Будущее человечества или жизни наследников короля эльфов, которых знал в юности — вечно мироздание ставило перед чудовищным выбором. Принц Нуада оставался в одиночестве, наедине со своей вечной злобой.