Норвежская пыль

Он же мальчик для поцелуев. Он принадлежит всем. Масс маркет. Самый ходовой пробник; если его растереть запястьем, ещё можно будет застать запах Вильяма, остаточный, хоть что-то. Его лицо лиловое в изменившемся с синего световом фильтре, как и Эвы, приплавившейся к нему губами; его глаза с лиловыми белками в лиловой разлиновке вен, лиловыми радужками, срываются на неё, вот только губы у Нуры — бледная норвежская пыль. Она уходит на кухню, не хочет воровать чужой момент, хочет воды. Она снова подсаживается на это дерьмо, ещё в Лондоне, — пластиночки с дискотечными на вид таблетками, даже клубные не выглядят так вызывающе, раньше был здоровый салат из таблеток цвета брокколи, артишока, лимона и папайи, для восстановления, укрепления, выравнивания, а теперь… будто ограбила «барбикеновый» маркет, розовое, поблёскиващее золотистой лайкрой, деструктивное, «для долбанного настроения в пищеводе» — писалось в инстаграмах рапространителей. Ей снова тринадцать, и от парня снова ничего не остаётся, а детские таблеточки верно пляшут по ладони. Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо. «Недостаточно хороша» С водой таблетки не застревают в горле, не царапаются, не чувствуются, мягкие, как велюр. Лиловый меняется на рыжий, это видно с кухни, не обмазанной светом. Пора сваливать. Перед этим она пролистывает инстаграм Вильяма, ничего, никаких обновлений после фотографии из лондонского метро, абстракции гудящих рельс, это её снимок, август стоял, а сейчас декабрь, Нура оборачивается на окно, карниз обит снежной коркой. Нура хочет сделать фотографию своих исхудавших плеч. «Окостлевших» — так говорит Эскиль. Вильде не говорит ничего, просто не видела её вне объёмных, бесформенных свитеров. Нура не включает камеру, убирает телефон в карман. «Недостаточно хороша». Точно. Пора сваливать. Кристофер нагоняет её у двери. «Эм, не хочешь перекусить, расскажешь мне о Вильгельме?». Мальчик для поцелуев улыбается. «Откажусь, я недавно перекусила». «По тебе и не скажешь… — заглядывает ей за оттянутый ворот свитера. — Ну хотя бы подышишь рядом, пока я буду уминать бургер». «Это извращение, не находишь?». «Расслабься».

*

Они сидят на лавке около круглосуточного арабского магазинчика, и вместо бургера у Криса холодный сандвич с курицей из пластмассовой упаковки. И от Криса тянет обледенелым куском курицы, соусом, капустными листьями, но никак не Вильямом, может, немного нацелованной Эвой, но не Вильямом. — Сегодня пятница, для чего тебе это всё, возиться со мной? — Потому что Вильям мудак, нет? — А вдруг это я мудачка, потому что у меня попросту нет терпения, об этом ты не подумал? — У тебя? Терпения? Ты свои ключицы видела? — Всё, я ухожу. — Да ладно тебе… отпусти себя, не будь такой зажатой. — Я однажды отпустила, ничем хорошим это не закончилось. От Эскиля приходит сообщение — «сегодня в гостиной, окей?». «Др-а-ма» — ширит рот ей в щёку Шистад. — Хочешь, кое-чего для размышления? — Чего же? Мальчик для поцелуев целует её в бледную норвежскую пыль, и это они не в лиловой комнате, и она — не Эва, и не нащупать Вильяма в Кристофере, она ведь этого хотела, когда изучала его лиловые скулы.