Норвежская пыль

Когда Нуру выписывают, за ней приезжает лишь Крис. Многочисленные квартиранты молчат, будто вымерли, будто вовремя не закрученные краны вытопили их. Сатре почти вызывает такси — «Да, говорите…» — а что говорить? У неё костылики под плечики, Криса видно с конца коридора. Бежать некуда. Остаётся греть друг друга глазами в тесноте прокалённой микроволновки. Дзыньк, и они готовы. Их вытащат отсюда и разведут в разные стороны. Кого-то отбракуют. Но пока что они здесь, они захвачены в квадрат ринга боёв без правил. У этих неясных отношений и правда изначально не было предписаний и правил. Сразу вырулили в какую-то неразбериху, опрокинулись в кювет. Лежать бы им в углублении обочины до полного выздоровления, но что-то с чем-то не совместилось и Крис потащил её за собой, всю переломанную, а Нура взялась за эту руку. Сама. Сейчас он тащит её тоже, но с меньшим энтузиазмом, не так рьяно тянет за запястье. Как бы манипулятивно предоставляет выбор. Можешь отцепиться, если вдруг полюбила делать людям больно. Сколько боли может вынести среднестатистический мальчик для поцелуев? И сколько боли вообще положено на мальчиков с хиленькой любовной отдачей. Нуре нравится сама мысль, что подобных мальчиков, не ведущихся на агитацию монопартнёрства, может накрыть где угодно и когда угодно — на эскалаторе, в зоне спонтанных покупок, на Великой патагонской тропе, на вечеринке… И сменного, работающего вхолостую сердца у них нет, чтобы заменить раскисшее, поделившееся на множества (и всё это к одному человеку). — Смешно тебе? — реагирует на беспричинную улыбку Сатре Крис. — Типографский станок в лице Эвы сломался? — её взгляд отирается на его приоткрытой шее, как наркоман в доках. Шея свободна от засосов. Или Шистад чёртов клоун и загримировался под мальчика без поцелуев. — Ревность тебе не идёт. — О, ты думаешь? — время козырнуть переломом. — А сломанная нога говорит идёт, вот только сама не идёт. — Я поэтому и приехал, — совершенно серьёзно заявляет Пенетратор. — Потому что моя нога не идёт? — Потому что ты навернулась со ступней в приступе ревности, — объясняется с ней, как с умалишённой, но отягчающей интонацией. — Красиво так, с последствиями. Я тут поразмышлял и пришел к выводу, что не хочу также наебнуться, не хочу смотреть, как тебя уводят от меня. — Вряд ли я далеко уйду. Они до сих пор из больницы уйти не могут, что толку бояться мифических мужчин, мечтающих отбить у Криса маломобильную Нуру. Извращенец здесь один, и это Шистад. — Когда люди действительно хотят убежать, им и пятиметровая стена не помеха. — Не много ли ты прав заявляешь на другого человека? — она прекращать потакать его дурости. — Столько, сколько мне позволит не чувствовать пробел в груди. Верни на место, — он приложил её руку к «полочке» с сердцем (оно там (фокусничает в магической шкатулке), но Крису кажется, что его своровали; своровали его обычное состояние, сердце подтряхивало только на стометровках и в оргазмах, от девок его не хреначило, как ракетка мяч), — или не выёбывайся. — Ты бы себя слышал, — Нура качает головой. Шистад заполнит пробел и уйдёт. Что ни слово, то предостережение. Он молодец, он мелкий шрифт в жизненно важных документах. Обдерёт вплоть до последней эмоции и скажет — сама дура. Мальчик для поцелуев привык целовать только себя. — Я не пробник, меня нельзя выкинуть сразу, как я перестану давать нужный эффект. — Вильям так и поступил. Сначала кажется, что где-то совсем рядом взрывается хлопушка. Пугаются оба. Сатре с занесённой к щеке Криса рукой. Крис послушно мотнувший головой в такт удару. Медицинская сестра, ойкнувшая от ей не предназначавшейся пощёчины, как от подорванной в ногах петарды. «Да, говорите…» «Машину, пожалуйста» Снега на улице так много, что будь у него экономическое влияние, он бы обвалил курсы валют.

*

Вечеринка самоорганизовывается вокруг неё. Она — город. Люди вокруг — разросшийся пригород. И почему-то пригороду веселее, в нём сосредоточены все мероприятия, и он готовится к салюту. Компанию ей составляет только внутренне упахавшийся Эвен. Они этим праздничным вечером однородны. Это позволяет им безнаказанно молчать, переделывая все свои дела мысленно. Дел у них накопилось предостаточно, просто нет сил встать и пойти им навстречу (например, выкинуть шистадовские этажерки), поэтому они отфутболивают друг другу микс из орехов и бутылку пива. А потом приходит Эскиль и его больной взгляд на развлечения. «Никто не останется незамеченным» Эскиль из той породы людей, которые могут заставить отзанимавшуюся полчаса назад сексом парочку заняться сексом снова. А то чего это никакого движения. «Куй хуём, пока куётся» «Нет стагнации» Сосед добирается до неосквернённого гипса Нуры и длинных ног Эвена. Обвешивает их ленящиеся до ходьбы ноги омелой, кладёт их на низкий журнальный столик, обсыпанный конфетти, и Рождество для малочисленных влюблённых в этой квартире превращается в полосу препятствия — парочкам приходится проползать под ногами, совершая кучу нелепых «рыбьих» телодвижений, чтобы поцеловаться под общипанным пучком омелы. На выходе с этого аттракциона каждый осмелившийся попотеть в любовном туннеле получает брелок в виде гипса Сатре. Эскиль прекрасен в своих выходках. Когда он только успевает генерировать и воплощать нездоровые идеи? Нура смеётся. Эвен вторит её смеху. Они, опьяневшие и травмированные, смотрят салют по телевизору. Тригвассон разбивает у них над головами конфетную пеньяту. Вот вам и салют. Вот тебе и доступная среда. Реализованная эскилевская программа - "Салют в каждый дом". Клубничная рассосанная конфета начинает горчить, печь язык, когда телефон реанимирует смс-ка от Шистада — «В наших отношениях пощёчины будут работать в обе стороны?». Вдогонку — «Знаешь, мне однажды зеркало отогнули на машине по ходу движения. Машина была припаркована, стояла себе никого не трогала. Я тут представил, как моё зеркало сталкивается с чужим автомобилем и его проворачивает за ним до хруста. Я к тебе нечто похожее испытываю. Я повёрнут. Зеркало, кстати, вправили в автомастерской. А мне как быть?».