Норвежская пыль

Лицо повёрнуто к окну, как подсолнух к солнцу, жёлтый радостный ублюдок в налёте норвежской пыли. Радостный — потому что это /траги/комично, а карма — сучка — косит урожай (в декабре?), и Нура находит на её косу. В промежутках между посетителями забывается пасторальными снами, овцы, свежий воздух, чаща, пастушечьи поля. Это она овца. Та самая, которая «б-беееее» — б-бееееезалаберная и тупая, скачет в согласном стойле. Мужики всё портят. Фигуру, волосы, зубы, сердце — всё. И всё возвращается к началу, где ты голый свёртнутый эмбрион, без фигуры, волос, зубов, а сердце настолько маленькое, истощённое, что не хочется вылезать и вляпываться в это дерьмо. Нура завязывает с дерьмом. В чёрный список инстаграма летит добрая половина парней, обосновавшихся в подписках. А то как бы чего не вышло. Не все даные зароки имеют свойство твёрдости. Отныне у неё в квартире будет сорок кошек, сорок геев и сорок ненужных профилей на «тиндер», созданных Эскилем. «Ты всё ещё блистательна, Нууура» — и это толк про серебристые проволочки седых волос, они же непременно переливаются под декоративными лампочками, на сорок геев должен найтись один дизайнер (Сатре ставит на всех). — Я не в детском раковом отделении. Завязывай, — Нура пытается вырвать запястье с «девочковым» браслетом, на который Эскиль насаживает очередную пластмассовую бусинку. — Учим алфавит с Эскилем, — сегодня ей достаётся буква «å». — Это тебе за улыбку. В календаре над кроватью нашлёпывается наклейка принцессы, её розовое бальное платье засахарено блёстками. Пятая сказочная девица с хорошей осанкой. Пятая безделушечная висюлька на браслетике — за улыбку, за укол, за проглоченного в унынии наркоманского Бёрджесса, за ложку пресной водянистой каши, за смс матери, за всё… Эскиль старается. Его много. Он загораживает дневной свет, подчиняет больничное пространство, поглощает дурную казённую еду. Делает всё, на что не отваживаются другие, более нужные. Эскиль каждый вечер устраивает по вечеринке, будь то «марвеловский» маскарад, Нуре достаётся маска «Флэша» — «Нура, ты на сверхскоростях, быстрее тебя нет никого, благодаря твоей фантастической ноге ты преодолеваешь самые сложные барьеры», или мафиозная сходка, все в чёрном, с фальшивыми шоколадными сигарами и гангстерскими шляпами «борсалино» из картона. Эскиль как-то выбивает симпатию у главного врача, что тот позволяет всему кружку художественной самодеятельности расквартироваться у Сатре в палате. Приходит и Эва. В ней нет прежней злости, обиды. И они не в лесу, свежевыстеленный снег не хрустит под ногами. Всё по-старому. Может, дело в том, что Мун знает, что Крис не навещает Нуру. Мун не говорит, что снова сосётся с Крисом в тусовочных сквотах, Нура и не спрашивает. Шистад сразу намекнул в самом первом «посттравматическом» сообщении, что его ждать не стоит — «ненавижу проёб по собственной глупости». Шестая дубликатная принцесса крепится на жирную треклятую цифру в календаре. К Нуре начинает захаживать парень после компрессионного перелома позвоночника. Сатре бы его выгнать в шею (сорок кошек, сорок геев, да-да, она помнит), но это единственное новое лицо в череде старых, привычных, опостылевших в больничной клетке. Его зовут Густав. Он неудачно спрыгнул с тарзанки в Линдеснесе и не успел сгруппироваться, плюхнувшись спиной на воду, как яйцо на взгретый солнцем асфальт, хотя Густав многоразрядник по прыжкам в воду. А у Сатре всё проще — Сатре дура. Так и сказала, не приукрашивая. Но, в принципе, тоже из отстающих — не успевающих сгруппироваться по жизни. Парень приходит ещё и ещё, принцессой за принцессой, в палате Нуры дни измеряются именно ими. Ему импонирует деятельный «волонтёр» Эскиль. Эскиль же в восторге от его реабилитационого корсета и спустя две «Золушки» притаскивает краски для росписи ткани. Рисунки Тригвассена на корсете Густава напоминают по своей безобразности художественное течение арт-брют — искусство аутсайдеров и душевнобольных. Эскиль себя нисколько не ограничивает в подаче цвета. Абстрактное лицо, проявляющееся на спине Густава, оттенков свежевыпотрошенных куриных кишок, сливы, смолы и арбузной корки. Зато Нура искренне хохочет до крапинок слёз в глазах, за что получает подвеску на «раковый» браслетик. — Надеюсь, эта бусинка станет твоей любимой. — Обязана, — подтверждает Сатре, обещая себе новую, огороженную от драм, жизнь. «Но пасаран!»* Явление Криса Нуре выпадает на «Белль» из мультфильма «Красавица и чудовище». Крис наполовину твёрд, наполовину мягок — пьяный на одну треть. Во вчерашем шмотье и губах Эвы (но откуда Нуре об этом знать?). Напрягается, замечая Густава, похожего на стенку в граффити. — Доломать? — Шистад смотрит на них диким пустынным койотом, оголодавшим в прериях, а финиковые глаза, как заряженная двустволка. Не понятно к кому обращается с желанием доломать. — Это кто? — Густав не из робких и рахитных, по-бойцовски выпячивает грудную клетку. — Да, кто я тебе? — дело принимает дурной оборот. Крис расправляется, подходит вплотную к кровати Сатре. От сжатых кулаков к предплечьям вьются верёвочками вены. Ударит, если неправильно ответит? — Кто ты мне? Ты? — Нура чувствует колкие спазмы в животе, будто репейник проглатывает. Это гастрит на фоне обострившегося нервоза. — Я всё сказала тогда на вечеринке! Я разве заслужила того сообщения? Я нуждалась в тебе… — Ребят, вы тут как-нибудь сами разбирайтесь, — забытый на раз-два, до трёх не доходит, Густав наскоро выходит из палаты. У этих чудаков своя история, он не полезет. Да и мальчишка смазливый, ему с ним не тягаться. — Нуждалась? — Шистад поднимает брови со скотской иронией на лице; её необходимость в нём заставляет медленно протрезветь. — Скажи лучше, пыталась найти во мне Вильяма, спешу разочаровать — его во мне нет и никогда не было. Я тебе, блядь, не урночка с прахом Магнуссона. — Наверное, всё так, — вяло реагирует Нура. Сейчас уже ничего не поправить. Они объяснятся. Он уйдёт. Нура ведь даёт себе обещание. Первый котёнок мяукает возле уха. Четвёртый гей поступает в университет на дизайнера. — Если и вправду нуждалась, то почему Эва здесь? — мальчик для поцелуев отводит от шеи ворот футболки, под ключицами глубокие пигментарные засосы. — А ты где? «Мяу»