Очерки за кружкой чифира

      Этой ночью мне снился очень странный сон: я был в суде, само собой, на скамье подсудимых, вокруг стальной решетки камеры, в которой во время судебного заседания держат подсудимого, вилась паутина. «Пауки у арестантов считаются хозяевами зоны», — мой внутренний голос эхом разнёсся у меня в голове. Вдруг скрипнула толстая деревянная лакированная дверь и показалась целая процессия, но, увы, отчетливо я ее не видел, до сих пор не помню сон отчетливо. Не успело все это шествие сделать и шага, как по залу разлился шансон, тот самый шансон успевший съесть мне всю нервную систему уже через месяц после ареста, но звучал он весьма необычно, а как-то приглушенно, как будто я был под водой, или слушал через толстую стену в соседней комнате. Но весь шок и удивление я испытал уже после того как судья и все остальные зашли в зал суда. Судья был в черной мантии, с папкой, на которой черным маркером было написано «Уголовное дело №…», и далее было написано мое имя и фамилия. Подняв взгляд выше, чтобы рассмотреть лицо, я увидел, что судьей был не кто иной, как сам Профессор! Я не верил глазам, привстав со скамьи, я что есть силы сжал стальные, местами проржавевшие прутья решетки. Начав подозревать неладное, я решил рассмотреть его лучше. Средний рост, седые, коротко стриженые волосы, небольшой прямой нос и темно-карие глаза. Вне всяких сомнений, это он. Сев обратно, я продолжил наблюдать за этим кошмаром, как оказалось, это было еще не самое странное, вслед за судьей начали входить прокурор, адвокат, секретарь заседания. Вроде ничего необычного, так и должно быть, только вот… ими всеми был я сам. Это уже был перебор, вот я в синей прокурорской форме сажусь по левую руку от судьи, чуть поодаль, за ноутбук садится секретарь, готовясь вести протокол. Вдруг меня кто-то хлопнул по плечу, обернувшись, я увидел самого себя в костюме тройке с кейсом в руках.  — Не волнуйтесь, — другой я посмотрел на меня, и широко улыбнувшись, открыл кейс, — мы обязательно выиграем это дело.       Увы, но узнать чем все закончилось, мне не довелось, хотя, это даже к лучшему. В последнее время мне и без этого на душе не спокойно, а такие сны действуют отнюдь не на пользу моей психике. Проснувшись, я первым делом убедился, что я нахожусь именно на своей койке, в своей камере, забавно, впервые за все это время мне захотелось здесь быть больше, чем в другом месте. Тот же металлический, приваренный к полу с облупленной краской стол с деревянными табуретками вокруг. Взгляд упал на стены — ближе к полу выкрашены в голубой, а ближе к потолку побелены штукатуркой, и покрыты следами тараканьих ног, трещинками и небольшими надписями карандашом еще со времен СССР. Небольшое окно, оно же «решка», единственный источник солнечного света в камере. В общем, да, та же «хата».       Только я закончил спросонья осматриваться, я почувствовал, что меня кто-то похлопывает по плечу. Каково было мое удивление, когда я увидел, что вместо Профессора, стоял взволнованный Таракан с полотенцем и хозяйственным мылом в руках.       Немного о Таракане: это был низенький мужчина лет тридцати пяти, чья прическа составляла большую залысину и редкие черные как смоль волосы по бокам головы. Особенно он выделялся усами в стиле Сталина. На данный момент он отсидел две ходки, одну из которых в одной с Профессором колонии. Сейчас же Таракана обвиняют в квартирной краже. Интересно, что на мой вопрос, правда ли он совершил это преступление, он всегда отшучивался, еще больше запутывая меня, и отбивая охоту продолжать расспросы. — Да что все спрашиваешь и спрашиваешь, м? — наигранно возмущался он. — Может ты и вовсе стукач? Вот я тебе расскажу, а потом на следующий день увезут на Колыму без всякого суда.       Несмотря на все это он был славный малый, знал множество разных историй из жизни, не уставал (ну или не показывал виду) отвечать на мои длинные расспросы о понятиях и жизни в тюрьме, если только вопросы не касались его личной жизни. Есть у него конечно пару отрицательных черт.… Ну, для начала, он был довольно скрытен, что на зоне может привести к разного рода подозрениям, конечно же, вначале я решил, что я утрирую, но в будущем убедился в обратном. И что еще хуже, он до педантичности придерживался воровских понятий. До того как я сам постиг горечь заточения, таким я ставил «диагноз» АУЕ головного мозга. — Что такое? — зевая и потягиваясь, я встал со шконки и, собравшись пойти в туалет, был остановлен удивленным возгласом Таракана: — Малой, у тебя память отшибло? Забыл что сегодня-то банный день? Давай бери полотенце, мыло, бритву там и все такое, буду ждать у входа в баню, бирку не забудь, и реще давай там.       Договорив, зэк за каких-то пару секунд вышел из камеры, под сонный и раздражительный шепот вертухая о том, как же мы его достали бегать туда сюда.       Банный день, как же я мог забыть? На свободе помыться дело проще простого — взял да залез в ванну или сходил в баню. В местах лишения свободы наведение чистоты — сложный процесс. Во всех СИЗО, колониях и зонах это целое мероприятие. Баня бывает раз в неделю. Для каждого отряда свой день. В принципе, можно нацепить нагрудный знак другого отряда и просочиться в раздевалку, а оттуда в помывочную. Но там дежурят вертухаи — есть риск нарваться на знакомого. У всех в этот день одна забота — найти напарника. У кого есть «семейники», тем проще — они ходят мыться толпой. Ну, а мне в этот раз нужно искать такого же одиночку. Напарник нужен не для защиты собственного зада — в это я искренне верил до последнего, пока не наступил мой первый банный день спустя неделю после прибытия в следственный изолятор, — и не для того, чтобы потереть спину. Дело в том, что в общей раздевалке нельзя оставить свои вещи без присмотра. Воруют все: ношеные носки, трусы, футболки, обувь. Перспектива возвращаться в барак голышом мне как-то не по душе.       Напарника найти не так просто. Как я уже говорил, у кого-то есть свои «семейники». Другие ходят мыться в кочегарку или на промку. Некоторых нельзя брать в сторожа, потому что они любители попариться — их вещи будешь охранять несколько часов. Пропуск для выхода из локального участка не нужен, бирка на груди его заменяет. Еще нужно иметь с собой пакет с мыльно-рыльными принадлежностями, чтобы было видно, куда идешь.       Собравшись уже выходить, я только сейчас заметил, что на момент пробуждения в камере был только я и Таракан. Идя по длинному коридору первого этажа, мимо столовой, выхода на улицу и промку, мимо камер, снующих туда-сюда баландеров, я приготовился отвечать на один и тот же вопрос уже ненавистный мне вопрос. Дело в том, что по понятиям и по этикету, всем возвращающимся из бани положено говорить «с легким паром». Близких приятелей поздравляют, помимо легкого пара, и «с чистой дырочкой», имея в виду анус, — местный юмор такой. Те, кого мы приветствуем, в свою очередь интересуются, куда мы идем. Или просто спрашивают: «Помыться»? Вопрос просто достает! Его задают и встречные сотрудники. Куда еще я могу идти с мочалкой, полотенцем и мылом? Некоторым я зло отвечал, что, типа, иду задницы посмотреть. Кстати, судя по взглядам, которые к моему неописуемому страху я чувствую на своей спине, иные заключенные приходят посмотреть именно задницы. Куча зэков-страдальцев просто пялятся на голые ягодицы молодых осужденных, в такие моменты обещаю сам себе, что в следующий раз приду вместе со всеми сокамерниками или с заточкой. Найдя Таракана у входа в раздевалку, первым делом узнал, куда делись остальные. — Они еще с утра помылись, вышли на прогулку, а я на следственных действиях был, потом дочь на свидание приезжала.       Я заметил, что после произнесения этих слов, он заметно погрустнел и как-то разом сник, устало опустив взгляд в сторону. Не люблю слушать чужие грустные истории, очень. Можно назвать это черствостью, но мне трудно преодолеть эту черту характера, как бы она мне самому не нравилась. —Ну ладно, айда в раздевалку, — улыбнувшись, я похлопал его по спине, и, пропустив вперед, сам зашел внутрь.       В раздевалке сложно найти свободное место, тем более, что нам нужно два места рядом. Арестанты развешивают и раскладывают свои шмотки очень свободно, да и сами тоже располагаются так, как будто они одни.       Ждем, пока кто-нибудь уйдет. Я отправляюсь мыться первым. Ох, нелегкое это дело! Сначала нужно найти тазик. Их мало — все растащили по отрядам. Когда таз освободится, то надо отстоять очередь, чтобы его помыть. Некоторые арестанты задерживают других, стирая и полоская свои шмотки. Народ нервничает, начинаются конфликты. Тут невольно позавидуешь «петухам» — у них отдельные тазы и кран. По крайней мере, в бане у этих бедолаг привилегия. На личном опыте понял, что в парилку не стоит соваться — тесно и повсюду ругань. Приходится полоскаться в тазике, меня так в последний раз мама в детстве мыла.       Стоя в очереди к крану я люблю рассматривать татуировки. У зеков их достаточно. Большинство из наколок — просто бездарные портачки, но встречаются среди них и вполне приличные. Более-менее нравятся копии знаменитых картин. На свободе мой дед пытался привить мне любовь к искусству, так как сам раньше работал в музее. Здесь же доступны только нательные копии шедевров. По ним же можно изучать иностранные языки: латынь и английский. Практически все моющиеся исколоты татуировками до синевы.       Полностью помывшись и истратив на это целых пять тазиков воды, я вышел в раздевалку. Отдал тазик напарнику. Он ушел. Вытираясь полотенцем, я невольно услышал жалобы очередного обворованного арестанта. Раздевалка имеет много закутков. Все они завешаны одеждой. «Крысы» воруют в бане постоянно. Потерпевшими бывают даже «обиженные». Хотя если выяснится, что нормальный арестант надел что-то из вещей «петуха», то арестанта «опустят». — Как все это надоело! Попадись мне эта тварь! — орет на всю раздевалку высоченный, но худощавый мужичок с вытатуированными церковными куполами.       «Если бы все вели себя порядочно, отбытие наказания превратилось бы в отдых», — любил повторять Профессор. Через час вернулся Таракан. По пути назад в «хату», на плацу нас обыскивают инспектора. Встречные зэки, конечно же, говорят: «С легким паром!» К моему облегчению, не спрашиваем, куда идут они, думаю, им и самим не нравится этот тюремный обычай, но понятия есть понятия.       В камере пью чай. Даже карамельки к нему нашел. Здесь карамелька — хорошее угощение. Слушаю Таракана что, дескать, тут свои ценности. Что говорить, если минет или чужой зад стоит пачку «Примы» без фильтра или спичечный коробок чая. В принципе, это я высшую таксу назвал, судя по его словам. Можно и за пару сигарет добазариться. Столько же двухсотграммовая пайка хлеба стоит.       Про «петухов» я упомянул не зря. В банный день они пользуются повышенным спросом. Сами «обиженные» чисто вымытые и не пахнут, как обычно, туалетом и грязными тряпками. Те, кто их пользует в зад, имеют возможность помыться в бане. В умывальнике не принято мыть гениталии. Так что сегодня у «рабочих петухов» урожайный день. К сушилке, где они трудятся, уже выстроилась очередь. У каждого страждущего с собой курево и чай. К концу дня «петух» уходит богаче, чем главный «блатарь». Малую часть «петух» отдает «атаснику», стоящему на шухере. Хорошую долю скидывает «главпетуху» за «крышу» и хорошее отношение.       Примечательно, что у «главпетуха» блатные берут курево на «общак», если, конечно, пачка запечатана. Ха-ха, вот вам и воровские понятия!       Так незаметно наступил вечер. Хочется, выслушав пару историй Профессора, и поужинав, спокойно уснуть. Размечтался. Сегодня в половине двенадцатого по телевизору покажут очередной боевик. Киноманы ходят по секциям с целлофановым пакетом и агитируют посмотреть после отбоя фильм. Те, кто согласится его смотреть, должны положить в пакет одну-две сигареты для «атасника».       После отбоя начинается сущий кошмар. Только уснешь — раздается громкий свист. Значит, к бараку приближаются сотрудники. Все начинают ломиться из телевизионки. Топот, суета. Проходы узкие, толпа большая, темень кромешная. Нужно успеть разбежаться по хатам и лечь на свое спальное место. Минут пятнадцать фильма пропущено — это сотрудники делают обход. Как только вертухаи уйдут, киноманы снова собираются в телевизионке. Я начинаю дремать. И опять — свист и топот. Так повторяется не один раз. Еще хуже, когда боевик многосерийный. Или когда после него решают посмотреть спортивную передачу. Тогда всю ночь будут носиться из телевезионки в спальню и назад. После днем — отсыпаться. Некоторые любители телевизора, таким образом, условно-досрочного освобождения лишаются, если дело в тюрьме происходит. Имеют шанс уйти на волю на несколько лет раньше, но обламываются. Другие же, я например, не высыпаются из-за киноманьяков.