Эра Мориарти

Размышляя, какую бы из раскрытых моим знаменитым другом криминальных загадок предоставить на суд почтенной публики, ваш покорный слуга неоднократно вспоминал и о «Деле сбежавшего жениха». Тот случай заставил нас по-новому взглянуть на многие вещи, как нельзя ярче высветив проблемы лондонского общества. Да и сами по себе герои той истории до сих пор так и стоят перед глазами, словно на оживших картинках синема. До сих пор я откладывал предоставление той истории на суд общественности по той причине, что не был непосредственным свидетелем большей части происходящего и вынужден оказался довольствоваться пересказами участников. Следует заметить также, что большая часть рассказчиков принадлежала к волчьей диаспоре, а риторика никогда не входила в число присущих волкам достоинств. Так что я каждый раз со вздохом откладывал ту историю до лучших времен. Однако же времена меняются. И я уверен, что в лучшую сторону (свидетельством чего стал хотя бы подписанный недавно Ее Величеством«Билль о правах всех разумных существ, независимо от их происхождения и способа жизнедеятельности» и уничтожение последней марсианской резервации на территории Великобритании). И недавно вашему покорному слуге в голову пришла идея, достойная моего знаменитого друга: если некоторые события того расследования стоят перед моим мысленном взором картинками, словно в синематографе — то почему бы их и не описать средствами синема? Новые времена требуют новых навыков и новых приемов. Новых темпов. Новых ритмов (как, смею надеяться, заметила почтенная публика, я уже пытаюсь писать более короткими синематографичными предложениями). Новый опыт? А почему бы и нет! Но по порядку (и для начала — в привычной, пусть и несколько старомодной манере). НЕ КРИЧИ "ВОЛК!", или ДЕЛО ПРОПАВШЕГО ЖЕНИХА В то утро я проснулся рано — и не по своей воле. Деликатное постукивание тростью по ножке стола привлекло мое полусонное внимание и оказалось достаточным, чтобы вырвать из объятий Морфея. Открыв глаза, я обнаружил у моей кровати Холмса. Он был полностью одет, словно только что вернулся с прогулки, и явно ещё не ложился. Я бросил короткий взгляд на привинченный к стене каюты хронометр, после чего посмотрел на своего друга с удивлением и даже некоторой укоризной, и четверть восьмого — рановато для визитов. — Ну вы и горазды спать, Ватсон! — нисколько не смущаясь, воскликнул мой друг своим характерным надтреснутым голосом, в котором явственно слышалась насмешка. — Мне пришлось проверить на прочность сначала входную дверь вашей каюты, а потом и все четыре ножки письменного стола, а вы всё никак не просыпались. — Что случилось, Холмс? Пожар? Это был сарказм. На любом другом дирижабле пожар действительно являлся одной из самых распространенных и ужасных опасностей, подстерегающей команду и пассажиров, однако же славный «Бейкер-стрит 21Б» был всецело защищен от этой напасти благодаря специальной антигорючей субстанции, коей пропитаны доски и крепления гондолы, а также и вся без исключения обстановка. Шторы, ковры и мебельная обивка тоже подверглись обработке этим удивительным зельем, разработанным учениками Юстаса Либиха в знаменитой лаборатории при Гисенском университете. Моё патриотическое чувство первоначально негодовало из-за того, что именно германское средство было применено для обеспечения безопасности нашего нового жилища, но потом вынуждено было склонить голову перед рациональностью, и я даже стал находить в происходящем некий ироничный аспект. Так что пожар нам не грозил точно. Однако Холмс придерживался иного мнения. — Ватсон, вы как всегда невероятно точны в своих умозаключениях. Пламя чувств! Пожар страстей! Присоединяйтесь к нам в гостиной, и вы увидите небывалое зрелище — пожар на борту нашего милого «Бейкера»! С этими словами Холмс покинул каюту, ехидно посмеиваясь. Одним из полезных качеств, приобретённых мною ещё во время далёкой афганской войны, было умение быстро собираться. Заинтригованный, я поспешно оделся и менее чем через четверть часа присоединился к приятной компании, расположившейся в гостиной и попивающей горячий шоколад из тонкостенных чашек великолепного кофейного набора «Розы в лунном свете». Я бы предпочел, конечно, чтобы большой кофейник был наполнен именно кофе, но по вздёрнутому подбородку нашей очаровательной мисс Хадсон было понятно, что второй раз загнать её на кухню этим утром не удастся всем силам ада. Поэтому я смиренно принял горячий шоколад из божественных ручек нашей секретарши и уже направлялся к своему любимому креслу в углу у бара, когда путь мне внезапно преградила довольно крупная особа, закутанная во что-то яркое и трепещущее, напоминающее шёлковые языки пламени. — Вы доктор Ватсон, да?! Ах!!! Я таким вас себе и представляла! Я еле успел перехватить чашку правой рукой и вздёрнуть её на наибольшую высоту, каковую мог обеспечить механистический протез — иначе несчастной грозило бы оказаться на полу вместе со всем своим содержимым. Что, право же, недостойная судьба для костяного фарфора «Роял Альберт» и весьма неплохого шоколада с корицей и перцем. В левую же мою кисть с неженской силой вцепились две пухленькие ручки, затянутые в алый шёлк перчаток, и теперь трясли её с таким усердием, словно намеревались лишить меня и этой руки. — Ах! Настоящий герой! С горячим сердцем и рукою из бронзы! Я вас сделаю, доктор Ватсон! Это будет шедевр! Зрители будут рыдать от восторга! О! Они будут пищать и плакать! Я вам клянусь! Я уже вижу эту скульптуру! Ах! Божественно! Эта благородная патина и блеск полированной бронзы… Обязательно бронза, доктор, глина вам не подходит! И никакого мрамора, что за пошлость! Мрамор! Пфуй! Он испортит весь образ, и не спорьте со мной! Только бронза! Только металл! Жесткость! Блеск! Красота и современность! И не вздумайте возражать! Ошеломлённый и вовсе не собирающийся спорить, я с трудом высвободил руку из цепкой хватки живого огненного торнадо и рухнул в кресло, находясь в полном смятении чувств. — Это Камилла, моя подруга, — сказала мисс Хадсон со значением, подливая себе в шоколад сливок. Милый голосок секретарши не оставлял ни малейших сомнений в том, что она не потерпит с нашей стороны ни малейшего неодобрительного высказывания по поводу эксцентричного поведения «подруги». Смерч в оранжево-алых юбках порывисто обернулся, взвихрив вокруг себя многочисленные шелестящие языки пламенеющего шёлка, и с трагическим воплем: «Ах, Виолетта!!!», метнулся к мисс Хадсон. Схватив нашу секретаршу за обе руки, странная женщина стиснула её ладони своими, несколько раз энергично тряхнула, повторяя: «Ах, Виолетта! Вы золото, Виолетта! Нет! Вы лучше золота! Золото?! Пфуй! Спасибо вам, дорогуша, спасибо вам!». После чего отпустила так же стремительно, можно сказать — почти отшвырнула, и порывисто развернулась в нашу сторону. — Ах, как невежливо с моей стороны не представиться! Мистер Шерлок Холмс, сэр! Доктор Ватсон! Я — Камилла Клодель, художник новой формации. Вы наверняка слышали о нашей экспозиции в рамках Национальной Выставки. Она грандиозна! Холмс, вас я бы сделала из электролита и стали, с небольшими вкраплениями аллюминиума, всё такое холодное, серебристо-стальное, словно зимнее небо над Англией. У вас великолепный череп, совершенная лепка! Угловато-костистая, ничего лишнего, просто божественно! Вы — идеальная модель для любого кубиста! Зачем вы носите этот сюртук? Он ужасен! Вашему типу совершенно не подходит этот цвет, нужен более холодный, голубовато-мерцающий, как ваши глаза! Или же серебристо-розовый, но тоже холодный, с искрой, вот тогда ваш облик будет совершенен! Обязательно смените портного, ваш теперешний совершенно не разбирается в своём ремесле… — Камилла, дорогая, переходи же к делу! — вклинилась в этот страстный монолог мисс Хадсон. — Ты ведь сюда пришла вовсе не для того, чтобы просветить этих джентльменов по поводу последних изысков высокой моды. — Конечно! О, Виолетта! Какая же я эгоистка! Как я могла!!! Когда мой бедный Лео... — Лицо нашей странной гостьи исказилось в гримасе отчаяния. Она заломила руки и ринулась через гостиную грудью вперёд, словно фрегат, влекомый алыми шёлковыми парусами. Она неслась прямо к креслу, в котором сидел Холмс со своей вечной трубочкой, и в какой-то момент я ужаснулся, предположив, что Дама-в-алом вознамерилась рухнуть на моего друга всей своей порывистой (и довольно внушительной) массой, окончательно погребя его под грудой шелков и плоти. Но всё обошлось. У самого кресла наша гостья совершила неожиданный оверштаг и упала на стоящий рядом диванчик, разразившись бурными рыданиями. Её тёмно-красная бархатная шляпка свалилась на пол, чёрные кудри рассыпались по плечам в полном беспорядке, алая с золотом шаль опустилась на тёмный ковер пером экзотической птицы — но дама не обращала на всё это ни малейшего внимания, продолжая безутешно рыдать. Должен признать, что создавшаяся картина была не лишена определённого трагического очарования. Звякнуло стекло, остро запахло настойкой корня валерианы. Столь знакомый мне медицинский аромат пробудил от оторопи рефлексы врача, и вашего покорного слугу охватил стыд. Вскочив, я поспешил на помощь мисс Хадсон, которая хмурила брови над содержимым моей сумки. Посмотрев на продолжавшую безутешно рыдать гостью уже с точки зрения медика, я опростал в бокал для хереса треть фиала с успокоительным настоем, после чего долил туда воды из графина. Любой другой особе женского пола при истерическом припадке я предложил бы этот препарат в куда более разбавленном виде, но к нашей гостье, похоже, обычные меры не подходили — в ней всего было слишком много. А посему я не стал ограничиваться настоем, но и намочил ватку в спиртовом растворе аммиачных солей, после чего решительно направился к диванчику. — Выпейте, мадам, вам сразу станет легче. Женщина в алом, или, как мы теперь уже знаем, Камилла Клодель, буквально вырвала стакан из моей руки и осушила его одним глотком. После чего так же решительно выхватила у меня и поднесла к покрасневшему носу ватку, распространяющую едкий запах. Несколько раз с самым решительным видом втянув носом едкие испарения, она окончательно пришла в себя и проговорила вполне нормальным голосом — ну, насколько к ней, конечно, вообще применимо понятие нормы. — Благодарю вас, доктор, хорошо прочищает мозги. Больше я не позволю себе подобного безобразия. Эмоции хороши, когда они помогают работе, но сейчас они только мешают. Вы должны спасти моего Лео! Его похитили. Моего Пусечку. Может быть, даже убили! А эти грубияны из Скотлэнд-ярда заявили, что я не настоящая жена! Вы можете себе такое представить?! Пусечка в беде, а они даже заявления не приняли! Они вообще поначалу решили, что речь идет о пропавшей собачке! И это знаменитая британская полиция?! Они вели себя как хамы. Смеялись мне в лицо, намекали, что мужчина имеет право передумать в любой момент. Впрочем, они ведь не видели того типа на паперти... Ужасный, просто кошмарный тип! А еще выдавал себя за священника! Я бы могла сказать, что глаза у него были как у дьявола… если бы я верила в дьявола! Он так посмотрел на моего Лео… При этих словах голос нашей гостьи дрогнул и она была вынуждена снова поднести ватку к лицу и самым решительным образом несколько раз втянуть носом едкие испарения. После чего очень серьёзно посмотрела на моего друга и продолжила. — Если бы вы знали Лео, мистер Холмс, вы бы тоже поняли, что он не из таких. Если бы он не хотел жениться — он бы мне так и сказал, а не стал бы устраивать представление с воплями и кровью. Да и никаких «если бы» — это ведь он настаивал на браке! Я женщина современная, рационально мыслящая, и я не понимаю, чем поставленная в мэрии печать хуже всей этой церковной суматохи. Все эти свечи, душный ладан, завывания служек… непродуктивная и бессмысленная трата денег и времени! Гражданский брак — величайшее изобретение наших дней! Свободный союз двух свободных личностей — что может быть прекраснее?! Даже в союзе они оба свободны, их никто не заставит жить вместе только потому, что когда-то над ними в каком-то храме прокричали «Харе!» Но Лео — он такой старомодный, такой викторианский... Меня это раздражало. Но и привлекало, конечно, он так мило смущался из-за любого пустяка! Мне нравилось его поддразнивать. Ох, Лео, Лео, куда же ты опять вляпался, он такой доверчивый, понимаете, и совершенно не разбирается в людях... — Вы смелая женщина, мадам, — предвосхитил Холмс приближавшиеся рыдания. — Отправиться в одиночку в доки, да ещё и ночью… — Чепуха, — отмахнулась Камилла. — Со мною всегда мой пистолет и зонтик-трость, этого достаточно для любых крыс, как четвероногих, так и двуногих. Наши матери считали, что лучшие друзья девушки — это бриллианты. Может, в прошлом веке так и было, но сейчас лучший друг любой девушки — мистер Браунинг! — Насколько я понимаю, мадам, ваш Лео — англичанин? — Стопроцентный! — Интересно, что в голосе Камиллы гордости было столько же, сколько и раздражения. — Мы познакомились год назад, когда я приезжала в Лондон с выставкой. Он был такой милый… Я его лепила! Мы гуляли по ночному Лондону. Две недели безумной страсти! Я полагала, что он меня забудет, как только нас разделит Ламанш… Но он постучал мне первым! Чуть ли не на следующий же день! Я женщина свободная, трижды была замужем, я ему сразу так и сказала. А он… он сказал, что подождет. Представляете, мистер Холмс? И ведь действительно ждал! Целый год. Мы постоянно перестукивались, говорили обо всем на свете. Чуть ли не каждый день. И я как-то… ну, не знаю… привыкла, что ли? За этот год я еще раз сходила замуж, месяца на три с половиной, а потом вдруг подумала: а почему бы и нет? В конце концов, мужа-англичанина у меня еще не было, тем более с венчанием. И вот я тут! А он… а его… Я точно уверена, мистер Шерлок Холмс: это тот священник! Арестуйте его! Наверняка он сознается, если его как следует припугнуть! — Мадам, если он виноват — наши доблестные полицейские его обязательно арестуют. А пока я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы рассказали нам все по порядку. — Разумеется, сэр! Я ведь за этим и пришла! *Далее ваш покорный слуга, как и обещал, переходит к синематографическому стилю. Картинки! Движущиеся картинки заполоняют современный мир. Право слово, скоро даже газеты будут выходить в виде оживших новостных страничек и для передачи информации буквами совсем не останется места. * Эта ночь была словно создана для синематографа — редкая для Лондона летняя ночь, теплая и прозрачная. Восточный ветер, бушевавший весь предыдущий день, выдул с улиц желтоватый туман, а омытая вечерним дождем Кровля сияла в лунных лучах хрустальными гранями, усыпая тротуары призрачными голубовато-мерцающими осколками лунных дорожек. И даже алые отблески Пекла, столь характерные для Ист-Энда, сегодня не добавляли мрачности и выглядели скорее воспоминаниями о закате, праздничными фонариками или же полупрозрачными лепестками красных роз, вопреки всем законам физики почему-то не кажущимися черными в лунном свете. Лепестки, которыми Камилла Клодель усыпает брачное ложе, розовые. Как и свечи — она зажигает их одну от другой, расставляет по роскошно обставленной спальне: на каминную полку, на широкий подоконник огромного стрельчатого окна, на журнальный столик, на пол. Шелк ее платья сверкает драгоценным рубином, пламя свечей отражается в настенных зеркалах, мерцает в позолоченных рамах и глянце натертого паркета, гаснет в тяжелом бархате штор. Окна распахнуты настежь, ночной ветерок колышет огоньки свечей, заставляя метаться по стенам тени. Вдруг комнату заливает холодный свет, перекрывая теплое пламя свечей и газового рожка. Камилла оборачивается и видит, что прямо напротив окна в разрыве туч висит огромная полная луна. Камилла подходит к окну. Замирает, любуясь луной. Из соседней комнаты доносится невнятный шум, падает на пол что-то мягкое. Камилла вздрагивает, задергивает шторы. Прислушивается… * — Стоп! — Скрипучий голос Холмса разрушает очарование волшебной картинки, возвращая нас в кают-компанию «Бейкер-стрита». — Мадам! Я бы хотел уточнить: шторы задернули вы? Зачем? — Конечно! Я современная женщина и не буду по каждой ерунде дергать несчастных девочек, что там работают. К тому же вы видели тех девочек и тот отель?! Одно название что люкс! Завтрак несли чуть ли не десять минут! — Зачем вы задернули шторы, мадам? Если вы замерзли, не логичнее ли было закрыть окно или развести огонь в камине? — Замерзла? Летом? Вы за кого меня принимаете?! Нет! Просто мой Лео… Понимаете, мистер Холмс, мой Пусечка… он всегда просил завешивать окна перед тем, как мы… ну, вы понимаете?.. Даже самой глухой ночью! Такой романтичный. Такой… — Хорошо, мадам. Я понял. Продолжайте, пожалуйста…