Эра Мориарти

«Записки Доктора W», «Смерть институтки», окончание Пробуждение мое было ужасным. Пожалуй, еще ужаснее, чем в то утро, когда меня разбудили мертвецы. Хотя на сей раз это была вовсе не толпа некрограждан, затеявших под иллюминаторами нашего «Бейкерстрита» драку с полицией, а всего лишь одна вполне живая и даже весьма симпатичная женщина того возраста, который принято называть деликатным. Правда, зла она была ничуть не менее любого из участников приснопамятного побоища у лондонских доков. — Вставайте, доктор, — сказала Анастасия Николаевна, не дав себе труда пожелать мне доброго утра или хотя бы извиниться за вторжение в мужскую спальню. — И будите вашего друга. У нас пять свежих трупов. *** — Почему жизнь так несправедлива, доктор? Почему всегда убивают самых лучших? Мисс Хадсон, бледная до синевы, куталась в плед в углу дивана. Я не знал, что ей ответить. Впрочем, она и не ждала ответа. Часы на первом этаже пробили полдень. — Ватсон, помогите убрать лишние столы и стулья. Взгляд Холмса был таким жестким, что уже готовые сорваться с моего языка возражения так и остались невысказанными. Наверное, он прав, и для мисс Хадсон сейчас лучшее лекарство — участие в расследовании, пусть даже это расследование и окажется фарсом, рассчитанным на одного зрителя. Любой фарс лучше видения пяти безжизненных тел и залитой кровью комнаты — а я готов поручиться, что именно эта картина неотступно стояла перед внутренним взором нашей секретарши. Что ни говорите, а зрелище не для юной девушки, какой бы эмансипированной она себя ни считала. …Кровь была повсюду. На стенах, на тумбочках, на ковре. Даже на шторах я увидел отдельные брызги. Наверное, будь потолок не таким высоким — убийца отметился бы и на нем тоже. Алый цвет она сохранила лишь на белых простынях и подоконнике, потеки на стенах были скорее грязно-бурыми, влажное же пятно на сером ковре казалось почти черным. Прямо на этом пятне лежал большой окровавленный нож. Как и раньше, тела обнаружила студентка, правда, на это раз — из соседней спальни. Как и раньше, никто ничего не видел и не слышал. Холмс не стал заходить, проведя беглый осмотр места преступления от двери. Я его понимал — в комнате слишком остро пахло свежей кровью. Не думаю, что мой друг побоялся рискнуть, он любит прогулки по грани и танцы на краю пропасти, постоянно пугая меня возможностью рецидива. Скорее, просто счел, что искушение может нарушить связность мысли, внести помехи в работу его великолепного ума — что, конечно же, куда страшнее какого-то там срыва. Во всяком случае, с его точки зрения. Как бы там ни было, зрачки его не дышали, сохраняя нормальный размер, а выражение лица хотя и было отстраненным, но своеобычной холмсовской отстраненностью, без той голодной заостренности черт, что я так боялся увидеть когда-нибудь снова. — Надо закрыть институт. И вызвать сотрудников уголовного розыска. Если это маньяк, девочкам будет нужна охрана. Голос Анастасии Николаевны был абсолютно спокоен, но я заметил, как нервно сжаты ее пальцы и дергается жилка на виске. Впрочем, сейчас мое внимание привлекало совсем другое лицо, хотя и не менее безжизненное и бледное. Как звали эту русокосую, я не помнил, хотя и видел ее вчера — но она была не из четырех подозреваемых, и я не счел необходимым запоминать ее имя. Сейчас она лежала на спине, подтянув к подбородку заляпанный алым пододеяльник. Я осторожно высвободил ткань из скрюченных пальцев и отвел ее в сторону. На белой ночной рубашке не было ни крови, ни разрезов. Странно. Впрочем, отечность век и синюшный цвет лица… я нагнулся и понюхал ее губы. Точно. Ее дыхание пахло слишком хорошо мне знакомым запахом. Реланиум. Стоп. Дыхание?.. Не доверяя чувствительности пальцев, я прижался ухом к груди русоволосой девушки, — надеюсь, она простит меня за столь бесцеремонное поведение, но бежать за оставшимся в саквояже стетоскопом было некогда. Вскочил. — Горячей воды. Много! И тазики. И мой саквояж. Срочно! Эта еще жива, а, может быть… Кажется, я не кричал. Но не поручусь. *** Четверо из пяти действительно оказались живы, но сильно одурманены и мало чем отличались от мертвых. Всё мной затребованное было доставлено даже быстрее, чем я окончательно убедился, что они не нуждаются в услугах патологоанатома, во всяком случае — пока. И следующие два часа мы занимались довольно неприятными медицинскими процедурами, о сути которых я не вижу смысла распространяться. Скажу только, что бывшая великая княжна проявила себя идеальной медицинской сестрой, о каковой любой врач может только мечтать. Деятельная, собранная, хладнокровная, понимающая с полуслова. И — сильная. Чудо что за женщина! Право, будь я помоложе лет хотя бы на тридцать… Когда девушки оказались вне опасности, я оставил заботу о них, переложив ее на плечи институтского врача, сам же перешел к осмотру и вскрытию той, что была безусловно мертва. Алиса Розенбаум. Множественные ножевые ранения области живота, груди и шеи. Проникающие повреждения печени, селезенки, желудка, легких и сердца. И губы, пахнущие реланиумом… *** — Что скажете, доктор? Казалось, за прошедшие двое суток майор Пронин постарел на двадцать лет. Обострились носогубные, залегли темные круги вокруг глаз, и даже светло-русый ежик словно бы потускнел и присыпался пеплом. — Четыре из тринадцати ран абсолютно смертельны. Еще три могли бы привести к летальному исходу с довольно большой степенью вероятности. Остальные поверхностны и не задевают жизненно важных органов. Может создаться впечатление, что убийца был в ярости и бил куда попало. Возможно даже, убийца и хотел, чтобы у нас создалось такое впечатление. Потому что как минимум вот эти две раны нанесены точно после наступления смерти, причем не сразу, а как минимум через два, а то и три часа. Больше похоже на ритуал, тем более что ран тринадцать, чертова дюжина… но мы не нашли в комнате ни креста, ни перевернутого распятия, ни пентаграмм, ни других предметов, которые… — Ну, кое-что мы все же, допустим, нашли… — мягко возразил Холмс и положил на стол портсигар из органического стекла с выгравированным на крышке Кремлем, нам обоим подарили такие в первый же день приезда в Москву. Даже не вставая с места, я видел, что сейчас внутри прозрачной плоской коробочки вместо сигарет находится странное женское украшение — то ли брошка, то ли заколка в виде серебряной литеры М из перекрещенных шпаг. Оставайся у меня на голове волосы, они бы зашевелились при виде этой брошки и осознании того, что означало ее присутствие здесь, в далеком от Лондона Петрограде. На майора же находка моего друга, похоже, не произвела ни малейшего впечатления. — Ваш дедуктивный метод не сработал, — сказал он довольно жестко. — И на старуху бывает непруха. Жаль. Возможно, он годится лишь для англичан, а здесь вам не тут. Загадочную душу русских преступников не измерить вашим штангенциркулем! Мне показалось, что в последних словах майора прозвучала даже определенная гордость. Хотя, возможно, только показалось. — Ну почему же… — Голос Холмса был по-прежнему мягок и тих. — Я хоть сейчас могу назвать вам имя убийцы несчастной Кати. А так же и имена виновных в смерти Алисы и отравлении ее соседок. Однако прежде я хотел бы задать вам один вопрос — кто более достоин наказания? Кого больше вы хотели бы покарать? Исполнителя или организатора? Того, чья рука нанесла роковой удар — или того, кто все продумал и подстроил? Несколько секунд два сыщика сверлили друг друга взглядами. Майор сдался первым. — Рыба гниет с мозжечка, это всякий знает. Конечно же, главарь важнее! — Тогда карайте меня, майор. — Холмс развел руками и откинулся в кресле. — Потому что Алису Розенбаум убили только из-за того, что убийство Кати было объявлено несчастным случаем. А объявлено таковым оно было по моей просьбе. Я предполагал этим спровоцировать убийцу или убийц и вынудить их к активным действиям. Провокация сработала, хотя и куда более жестко, чем я рассчитывал. Но это меня не оправдывает, я должен был предусмотреть возможность и такого исхода. Я должен был понять, что ваши студентки слишком честные и слишком гордые, чтобы перекладывать ответственность на других. И слишком решительны для того, чтобы оставить безнаказанной убийцу своей подруги. Я ожидал… чего-то более женского, что ли? Более цивилизованного. Признаний, истерик, подметных писем. Они же просто взяли правосудие в свои руки. Тринадцать рук — тринадцать колотых ран. Разделенная ответственность, «рука по кругу» — так, кажется, это у вас называется? Несколько долгих секунд майор с закаменевшим лицом рассматривал Холмса сквозь узкий прицел сощуренных глаз. Потом из него словно выпустили воздух, он растер лицо ладонями, и я только сейчас понял, что майор вовсе не перестал скрывать свой истинный возраст и не сделался вдруг высокомерным, а просто смертельно устал. Похоже, что за последние трое суток он если и спал, то не более получаса. Глаза у него были красные и совсем больные. — Рассказывайте, — буркнул он негромко и почти просительно. — Обязательно, но сначала, если не возражаете, я хотел бы сам поговорить с девушками. Не допросить, нет — просто поговорить. С каждой по отдельности. Это нужно не мне. И не вам. Но уверяю вас, это крайне необходимо. Нет, не здесь. В штабе. В том самом штабе, где в углу дивана куталась в плед наша секретарша, непривычно подавленная и несчастная. Настал мой черед сверлить Холмса тяжелым взглядом. Впрочем, у меня это получилось ничуть не с лучшим результатом, чем ранее у майора. *** Алиса была дрянью. Изворотливой, услужливой, легко предающей и способной устроить любую пакость — если полагала, что оная сойдет ей с рук. Шла по головам, подставляя вчерашних подруг. Пыталась создать на курсе тайное общество «разумных эгоисток» — маленькую сплоченную компанию тех, кто бы всеми доступными средствами проталкивал наверх своих, топя и подставляя всех прочих. Называла это «духом здоровой конкуренции». Девушек было тринадцать. Рассказ — один, с небольшими вариациями и примерами из личного опыта каждой. — Они все врут! Они сговорились! Сначала убили, а теперь… Девушек было тринадцать, мисс Хадсон сломалась на шестой. Вскочила, швыряясь пледом и обвинениями, и убежала рыдать к себе в спальню. Что ж, бурная истерика — это тоже прогресс. А я бы и рад был согласиться с нею и счесть девушек бессовестными лгуньями, но у окна, скрестив на груди руки, стояла Анастасия Николаевна. И каждый раз чуть заметно кивала, когда я бросал на нее вопросительный взгляд. Она знала. — Вы знали? — наконец спросил ее напрямую мой друг. Она в ответ зябко поежилась и неопределенно повела головой: — Не то чтобы точно. Подозревала, так будет вернее. Когда случалось что-нибудь скверное, я всегда первым делом вспоминала Алису. И почти никогда не ошибалась. — Ее улыбка была грустной. — Но нельзя же выгнать человека лишь за то, что он думает только о себе? У нас почти нет отсева по профнепригодности, слишком много разноплановых кафедр, люди все разные и любят разное, всегда найдется что-нибудь подходящее… Почти всегда. Но Алисе не подходила ни одна. Вернее, сама-то она как раз много куда хотела, да вот только никто из профессоров не желал брать на себя личную ответственность за нее, и после третьего курса мы бы с нею все равно расстались. Я надеялась, что она все поймет и уйдет сама. Не знаю, что могло послужить последней каплей… Может быть, то, что Алисе снова отказали в кураторстве? Или то, что она хотела стать звеньевой, думала, это поможет закрепиться, а выбрали Катю? Глупость, конечно, так сильно злиться из-за подобной ерунды, но у Алисы всегда были странные мотивы… На улице светило солнце, не по-осеннему яркое. В помещении же было сумрачно и зябко. Или мне так казалось? — Что теперь их ждет? Суд? Тюрьма? — Зачем? — Анастасия Николаевна посмотрела на меня с недоумением. — Разве мы чего-то не выяснили? Вот и товарищ майор подтвердит, если вдруг понадобится. Суд — лишняя трата времени, тюрьма — лишняя трата времени и денег, мы все обсудили, и решение принято. Их отправят туда, где своим интенсивным трудом они смогут принести наибольшую пользу. И девочки это знают, и наверняка уже пакуют вещи. Только не знают еще, куда именно их сошлют. — Колымские прииски? — протянул майор Пронин с сомнением и зевнул. — Или лесозаготовки? — Нет, пожалуй, — Анастасия Николаевна снова качнула головой, — Туда последнее время и так слишком много понаехало, скоро на всех деревьев не хватит. Думаю, стройка Комсомольска-на-Амуре будет самым подходящим вариантом. Условия жизни там сейчас даже тяжелее, чем на Колыме, землянки, грязь, гнус и никакой инфраструктуры. И острая нехватка женских рук. Да, пожалуй, Комсомольск-на-Амуре — то, что нужно. Они хотели ответственности — они ее получат. А я содрогнулся, представив несчастных студенток в толпе озверевших без женщин работяг-строителей. Бедные девочки! Может быть, тюрьма была бы для них не худшим выходом? Ведь это была бы все-таки женская тюрьма. *** — Холмс, я не понял — их наказали или наградили?! Мы стояли у дальней стены актового зала, с трибуны которого только что огласили приговор. Мой вопрос был резонным — сидевшие на первом ряду подсудимые вели себя как-то странно — повскакивали с мест, бросились обнимать друг друга, прыгать и вопить. Конечно, я не понимал и половины выкрикиваемых ими слов, но для выражения горя вопли звучали слишком уж радостно. Да и лица… — И то, и другое, — посмеиваясь, ответил мне майор Пронин. Он проспал два часа и выглядел бодрячком, вот что значит молодость. — Обычным порядком им пришлось бы ждать своей очереди еще не менее четырех, а то и пяти лет, а так окажутся на легендарной стройке века уже через год, если не раньше. Не было бы чести, да бесчестье помогло! Год, правда, будет у них напряженным — им придется освоить ускоренным курсом учебную программу шести семестров, не можем же мы отправить героям-строителям недоучек! Так что пускай радуются, пока могут. — Полный курс обучения, да, и пусть еще будут благодарны, что я им и аспирантуру туда не приплюсовала. Но по две несмежные рабочие специальности каждая — освоят, никуда не денутся, — добавила подошедшая Анастасия Николаевна. — Там не нужны элитные жены, там нужны подруги-соратницы, настоящие профессионалки своего дела — в первую очередь учителя, медсестры, инженеры, токари, фрезеровщицы, а уж потом… Так что не сомневайтесь, это и наказание тоже. Товарищ майор, вы останетесь на зачет? У второго курса через полчаса как раз начнется прелюдия. — Кто ж от такого откажется? — Улыбка майора Пронина стала шире, а я опять потерял нить беседы. — Тогда проводите джентльменов ко мне, я скоро, только гвардейцев встречу и распределю по аудиториям. И она заторопилась к арке, через которую с улицы Плеханова уже втягивалась на территорию института, чеканя шаг и посверкивая золотом эполет, беломундирная гусеница во главе с бравым усачом. — Гвардейцы? — переспросил я майора Пронина, когда мы уже почти дошли до двухэтажного флигеля, в котором жила часть преподавателей. — Ну да, гвардейский экипаж под предводительством кавторанга великого красного князя Кирилла Владимировича, в порядке шефской помощи, — скороговоркой выпалил товарищ майор, явно стремясь быстрее от нас отделаться. — Вот тут, на втором этаже, у нее всегда открыто, а я побежал, а то они там всех отличниц сейчас расхватают! И он бегом бросился обратно, а я наконец-то понял, почему лицо усатого офицера показалось мне смутно знакомым. *** «Kazhdyj komsomоlec i kazhdaja komsomolka оbjazany udovletvorjatj seksualjnye potrebnosti drug druga po pervomu trebovaniju I predjavleniju komsomolskogo bileta». Плакат был старый и пожелтевший от времени, с обтрепанными краями. Я не мог сделать вид, что не понял его содержания — внизу некий доброхот прикрепил вполне современного вида распечатку переводов на несколько наиболее популярных языков. Увы, английский среди них был чуть ли не первым. Смотреть после этого на плакат оказалось… хм… трудновато. Но то, что украшало остальные стены, было куда откровеннее. И нагляднее. Так что оставалось смотреть на плакат. — Это была чистейшей воды глупость, так называемые «временные перегибы на местах», — усмехнулась Анастасия Николаевна, разливая по бокалам темное вино. Конечно же, она заметила, куда устремлен мой взгляд. — Я его храню именно как символ издержек переходного периода. Надо же было как-то ломать сложившиеся стереотипы, и этот путь тогда казался не самым скверным — бороться с самой возможностью сексуальной эксплуатации полной открытостью и доступностью примитивного секса как такового. Когда же самые насущные потребности были удовлетворены — очень быстро стало понятным, что дилетантизму нет места и в этой сфере. Как, впрочем, и везде. Холмс почти утонул в огромном кресле, его темно-пурпурная крылатка в полумраке сливалась с черной кожей обивки, подчеркивая белизну непроницаемого лица и тонких аристократических пальцев, сцепленных под подбородком. Пламя свечей дрожало в его глазах, в уголках губ пряталась легкая понимающая улыбка, взгляд неотрывно следовал за нашей гостеприимной хозяйкой. Анастасия Николаевна ходила по комнате, разливала вино, зажигала свечи, шелковый синий халат ее шуршал при каждом движении, а я все никак не мог решить, что будет более бестактным с моей стороны: залпом выпить предложенное вино, раскланяться и уйти — или остаться, понимая, что я тут лишний? Ведь понятно же, что вовсе не для лысого мертвого ветерана с протезом вместо правой руки эти свечи, это вино и этот струящийся синий шелк. — Вы обратили внимание, что у нас нет кварталов красных фонарей и заведений, специализирующихся на танцах эротического характера? Даже кабаре — и то не прижились. Не потому, что запрещено. Нет потребности. Наши выпускницы, конечно, элита, за честь взять их в жены на постоянной основе или хотя бы временные подруги борются лучшие мужчины страны, но основы тантрического секса преподают во всех учебных заведениях, и не довести партнера до высшего пика может разве что какая-нибудь полуграмотная деревенщина, прогулявшая большую часть занятий. Причем деревенщина, не желающая ничему учиться, ибо наши лучшие кадры преподают и в провинции. Есть секс-раб-факи и вечерние секс-курсы, чтобы рабочая молодежь могла обучаться без отрыва от производства. Ежегодно проводятся всесоюзные чемпионаты по акробатическому и воздушному пилону, танцам живота и гоу-гоу, к нам приезжают учиться из Турции и Эмиратов. Впрочем, акробатика — это для молодежи. Вы же джентльмены старой закалки и, надеюсь, предпочитаете неторопливые удовольствия? Ее рука скользнула на плечо Холмса пугливым бледным зверьком и замерла там, осваиваясь. Тронула пальцем волосы, погладила мочку уха. Холмс чуть отклонил голову и глубоко вздохнул. Ну вот теперь мне точно пора. Я встал, отставив так и не пригубленный бокал — Джон, останьтесь, — сказала Анастасия Николаевна негромко, не поворачивая головы. — Боже мой, глупый мальчишка с фальшивыми усами, вы совершенно не понимаете намеков. Мне что — умолять? И я остался. *** — Вы знали, что они ее убьют? — спросил я, когда под утро мы с Холмсом вышли покурить на маленький полукруглый балкончик. Небо на юго-востоке отливало сиреневым, но на аллеях институтского городка царила ночь, забрызганная частыми рыжими кляксами фонарей. Одуряюще пахло прелой листвой. Кричали чайки, пронзительно и надрывно. Одинокий дворник-татарин шаркал метлой по брусчатке. Холмс вздохнул. — Скажем так — я не исключал такую возможность. Ладно, не спорю — очень высокую вероятность. Есть люди, которые буквально напрашиваются на то, чтобы быть убитыми. Некоторое время мы молча курили. Колокола одного из ближайших соборов начали радостный перезвон, призывая прихожан к первой утренней службе. Им откликнулся маленький колокол студенческой капеллы на территории института. Чайки прекратили ссориться. Я спросил: — Вы не боитесь, Холмс? — Я боюсь таких, как Алиса, вернее — их теорий. — Мой друг ответил слишком быстро. И не на тот вопрос, который я подразумевал. — Эту дрянь нельзя было тащить в Лондон, она оказалась бы слишком привлекательной для слишком многих, а нам и фашизма хватает. Дворник завернул за угол флигеля, шарканья метлы стало почти неслышно за колокольным звоном. — Я про другое, Холмс. Вас не пугает, что из-за нашей провокации тринадцать девушек стали убийцами? Если они хорошие девушки, это их сломает, а если такие как Алиса, то мне даже страшно представить, чем все это может обернуться. Не родили ли мы с вами сегодня тринадцать новых алис? Холмс выколотил трубку о перила. Вздохнул. — Я им почти что завидую, этим девушкам и их умению быть счастливыми от собственной нужности. Вы подходите к ним с британскими мерками, Ватсон, а это неверно. Эти девушки будут жить в чудовищных условиях, которые британские правозащитники сочли бы неприемлемыми даже для самых закоренелых преступников, они будут работать как каторжные по шестнадцать часов в сутки и без выходных — и они счастливы. Потому что будут полезны другим. Не думаю, что Алиса, получи она такое же наказание, была бы так же счастлива. И, заметьте, изначально все про нее зная, они ее не убивали, то есть мстить за подругу не собирались. Просто приняли к сведению и стали более осторожны. Они убили ее, узнав, что она улетает с нами, вот что оказалось истинной провокацией, а вовсе не моя выдумка. Они убили ее не из мести, а чтобы защитить ничего не подозревающих нас. Ведь Алиса, которой один раз уже сошло с рук убийство, и дальше продолжила бы использовать те же методы. Меня пугает эта страна, в которой каждый может оказаться судом присяжных и палачом в одном лице — если сочтет это нужным, не себе нужным, нет, — другим, может быть, даже совершенно ему не знакомым. Вот ведь в чем ужас, правда? Мы опять помолчали. Мелкий осенний дождь шелестел листьями, а я и не заметил, когда он начался. Колокола стихли. Я спросил: — Вы полагаете, это… поможет? Холмс в ответ промолчал. И его молчание было куда красноречивее любых слов. Он тоже не был уверен. — Мальчики, вы меня совсем заморозите. Если устали, так и скажите. А если действительно просто хотите курить — ну так курите в комнате, я не против. И мы вернулись. Никогда не мог отказать женщине. Особенно если она ни о чем не просит. *** Я покинул нашу гостеприимную хозяйку по-французски, когда еще не совсем рассвело. В сентябре светает поздно, а тут к тому же небо сплошь затянули низкие тучи, мелкий дождь, начавшийся еще ночью, так и шел себе неторопливо, не стихая и не усиливаясь, напоминая родной Ист-энд. Это оказалось отнюдь не лишней удачей: торопливо идущий человек с опущенной головой не удивляет никого, если на улице дождь. А что он еще и прикрывает рот правой ладонью — ну так мало ли, может, у него зубы болят? Бдительная консьержка на вахте женского кампуса, похоже, именно так и подумала, прокричав мне вслед на ломаном английском что-то о шалфее и гидрокарбонате натрия. Я поднялся по лестнице и осторожно прошел в свою спальню, стараясь не звякнуть металлическими пальцами о ручку двери — перчатку я где-то потерял. Достал из саквояжа тюбик театрального клея и пошел в душевую, к большому зеркалу. Но у зеркала уже стоял Холмс, полностью одетый и с волосами хотя и мокрыми, но аккуратно расчесанными. Это суеверие, что такие как он не отражаются в зеркалах. Еще как отражаются, смею вас уверить. Вот и сейчас он довольно хмуро рассматривал ссадину на шее, подозрительно напоминавшую след от зубов. Острых таких зубов, в двух местах прокусивших кожу до крови. Увидев меня, мой друг почему-то смутился и резко поднял воротник плаща. Но шаг в сторону все-таки сделал. Пришлось втискиваться, устроившись между ним и электрической сушилкой для рук — не хотелось бы криво приклеить оторванный ночью ус. Боже, какая женщина… — Холмс, — напомнил я, прижимая усы пальцем в ожидании, пока схватится клей, — это мое зеркало. И моя душевая. Что вы тут делаете? — У вас свет расположен удобнее, — пожал он плечами, улыбаясь кривовато. Но не ушел. Стоял, смотрел на меня через зеркало и молчал. Я убедился, что клей подсох, аккуратно расчесал усы маленькой щеточкой. Ну вот, пожалуй, даже лучше чем были. — Знаете что, Ватсон… — заговорил вдруг Холмс как-то не очень уверенно. — Я тут подумал… О ваших «Записках». Надеюсь, вы понимаете, что некоторые обстоятельства нашей поездки не стоит предавать достоянию широкой общественности? — Конечно, Холмс! — Я моргнул. — Вот и отлично. Он вздохнул с видимым облегчением и покинул мою душевую. Я же смотрел ему вслед в некотором сомнении. Почему-то я был не вполне уверен, что сейчас он имел в виду пропавшую марсианскую принцессу. *** — Зовите меня Анастасией! — заявила мисс Хадсон мрачно, когда мы садились в электропоезд на Московском вокзале. Надеюсь, мне удалось не вздрогнуть.