I
5 декабря 2016 г. в 01:13
Скверна Озерного града оседает в груди тяжким грузом, тянет к земле, но собственные негативные мысли отравляют Миклео еще сильнее. Он приказывает себе не думать о дурном, не рисковать собственной чистотой, но тьма неуклонно заигрывает с ним. Почему Сорей не отыскал его, выйдя из подземелья под акведуком Вивия? Почему направился напрямик к Алише? Неужели он на полном серьезе согласился с доводами Миклео, которые он выпалил в сердцах?
Неужели он сейчас всего лишь обуза для Сорея?
«Прекрати! Если ты будешь осквернен, это может ранить его душу. Решил осквернить заодно и Пастыря?» — мысленная пощечина заставляет Миклео перестать терзать себя и сделать глубокий вдох.
Он не уверен, кого именно он хочет защитить сейчас: Сорея-человека или Сорея-Пастыря.
Ведь они совсем разные.
Он помнит солнечную улыбку Сорея-человека. «Я люблю Миклео!» — эту фразу он радостно выкрикивает Деду, сияя искренней улыбкой. Сорею тогда было семь, и Миклео крепко обнял его вместо ответа под счастливый смех своего друга и добродушное ворчание Зенруса. Непослушным подростком Сорей сбегает исследовать руины, утаскивая Миклео за собой за руку и легкомысленно игнорируя запреты Деда. А, повзрослев, мечтательно смотрит в потолок своего дома и рассуждает о том, как было бы здорово, если бы серафимы и люди могли жить вместе. Сорея-человека Миклео прекрасно знает и может предсказать любое его действие, любую его фразу.
Сорей-Пастырь улыбается вымученно, обещая людям Озерного Града, что он сделает все, чтобы помочь им. Меж бровей залегает складка, когда Лайла с тихой уверенностью впервые произносит «Владыка Бедствий». В полумраке подземелья в зеленых глазах появляется недоумение и разочарование, когда Миклео называет себя обузой для него. Губы Сорея-Пастыря на секунду приоткрываются, будто он хочет что-то сказать, но не решается и отворачивается в последний момент, отпуская плечи друга, за которые схватил его в порыве ссоры. Отворачивается и не видит, как наполняются чистейшим ужасом глаза Миклео, осознавшего нечто пугающее и новое: он не смог с одного лишь взгляда на Сорея понять, что тот собирается сказать ему.
Они перестали быть теми, кому не нужны слова.
Сорей движется к дворцовому кварталу, и горожане изумленно оборачиваются ему вслед. «Такой молодой», — эту фразу бормочет себе под нос каждый второй, когда Миклео аккуратно огибает их, ловко лавируя в людском потоке. Он держится на расстоянии, но старается не терять из виду Сорея и невидимую для остальных Лайлу.
Беспокойство о невысказанных словах Сорея топит душу Миклео во тьме, и в его голове начинает биться паническая мысль о скверне. Что если он прямо сейчас активно порождает ее? Заметит ли Сорей источник зла где-то поблизости? Сколько боли будет в его глазах, когда он увидит, что этим источником зла является его лучший друг?
В глазах Миклео темнеет, и единственным ориентиром в подступающей темноте является белая мантия впереди, за которой он следует, переставляя ноги с большим трудом. Миклео ищет спасительные воспоминания в уголках своей памяти, такие, что смогут привести его в чувство и воскресить в нем надежду. И находит, выныривая из тьмы и жадно хватая ртом воздух.
~~~
Сорею пятнадцать, и Дед совсем не щадит его, ругая строже, чем обычно. Они сидят по другую сторону очага от лежащего на матрасе и укрытого теплым одеялом Миклео, но ему хорошо видно происходящее. Рукав синей рубашки Сорея порван до самого плеча, а рука покрыта ссадинами и кровоподтеками. Лицо его выглядит не лучше: губа и бровь по правой стороне рассечены, и засохшая кровь кажется ему совсем черной в теплом свете пламени. Только очнувшийся Миклео не понимает, почему Зенрус вылечил его самого, но до сих пор не помог Сорею.
Похоже, в этот раз они серьезно попали. Сорей вжимает голову в ссутуленные плечи и не решается поднять глаза на разразившегося тирадой Деда.
Они были слишком легкомысленны, когда шатались по руинам и спорили о том, какой Эре принадлежит орнамент на стене. Они слишком много болтали и совсем не смотрели под ноги, поэтому, когда сработала какая-то ловушка, не смогли ничего сделать. Коридор разверзнулся, швырнув их в узкий естественный коридор, выдолбленный в камне. Миклео сразу же ударился головой об один из выступающих камней и лишился чувств. Очнулся он через некоторое время в абсолютной темноте и тишине, неспособный пошевелить даже рукой из-за огромной тяжести, навалившейся на него. Сначала он принял ее за слабость в собственном теле, но потом с ужасом осознал, что он завален камнями. Вес придавивших его глыб был таким большим, что Миклео не мог даже двинуться, а его слабые попытки использовать магию воды не дали никаких результатов. Потоки лишь утекали сквозь прорехи между камней куда-то вниз, ведомые только им самим известными путями. Впервые в жизни Миклео стало по-настоящему страшно.
«Я должен звать на помощь, если хочу быть вытащен из-под завала, иначе меня могут и не найти», — мелькнуло в его голове, и он приоткрыл кровоточащие губы и смог исторгнуть из себя лишь одно слово.
— Сорей. Сорей. Сорей, — раз за разом звучала в кромешном мраке его молитва.
Сорей, будучи человеком, мог и не пережить такое падение, но Миклео не оставлял веры, что он жив и непременно спасет его.
— Сорей, — из глаз катились горячие слезы, но ответа все не было. — Сорей!
Он беспрерывно звал, пока с другой стороны не послышался глухой стук камней и полное отчаяния: «Миклео!». Услышав звуки голоса и многократно усилившееся рвение раскапывающего его Сорея, Миклео хрипло и ласково позвал его в последний раз, и его сознание тут же утонуло в черной бездне.
У окутывающего всепроникающим теплом очага в доме Зенруса все это казалось каким-то ужасным наваждением. Но израненные пальцы Сорея, нервно сжимающие грязный край рубашки, говорили о том, что случившийся кошмар был жуткой реальностью.
Сорей спас его.
— О чем ты только думал, болван? Миклео смог бы продержаться определенное время, но ты едва не выбился из сил, раскапывая его четыре часа. Ты осознаешь, что, отключись ты там от усталости, вы могли бы оба погибнуть? Что в деревне есть серафимы земли, которые…
«Четыре часа?!» — Миклео попытался сесть. Сорей мгновенно заметил движение по другую сторону от огня и бросился к нему, заключая в объятия.
— Миклео, — еле выдавил из себя Сорей, мелко дрожа, и тот успокаивающе погладил его спину кончиками пальцев. Тепло Сорея было таким родным и желанным, что Миклео едва сдержался от того, чтобы не потереться приязненно об его щеку своей, но все же побоялся причинить боль его ранам.
— Ты слушаешь меня, Сорей? — ворчит Дед. — Ты должен был вернуться в Элизию за подмогой.
— Я не мог, — выдохнул тот в плечо Миклео. — Не мог оставить его там.
— Почему? — недовольно спросил Зенрус. — Ты поставил ваши жизни под удар.
— Потому что я люблю Миклео, — глухо произнес Сорей, в то время как Миклео охватило незнакомое щемящее в груди тепло. Оно было лучше тепла, исходящего от очага, и даже лучше, чем тепло тела Сорея. Оно проникало в самую его душу и наполняло ее чистым чувством, распирая грудь изнутри. На секунду у Миклео даже перехватило дыхание.
— Дурак, — устало бросает Дед после долгой паузы. — Отпусти его уже и дай мне залечить твои раны.
~~~
И скверна отступает, освобождая Миклео от своих оков. Воспоминание о том тепле заставляет его воспрянуть духом, подняться выше своих переживаний. То чувство является несомненной истиной, и за его светлый луч Миклео хватается, чтобы двигаться дальше. Ему кажется, что ничто не может ранить его, даже то, как Сорей-Пастырь превращается в Сорея-человека под ясным взором Алишы Дифды.
Но он ошибается.