Жизнь простых смертных

      Несколько недель прошли быстро, словно их сдуло ветром. Ветер, не такой теплый как прежде, тем временем правда загулял в Элвиннском лесу, предзнаменуя близость осени. Конечно, все это ни капли не омрачало новоиспеченного ученика охотников; единственным, что держало его угрюмым и невеселым, были недавние события, когда ему пришлось остаться в одиночестве. Однако, ещё не способный обижаться на единственного близкого и ощущать злость от предательства, он был подвержен лишь душевной боли. Он и предательством не мог это назвать: для маленького дренея «надо» означало, что деду и вправду надо уйти, безотлагательно, без промедлений, а Ваня… А Ваня был ему обузой, и это дреней расплывчато, но осознавал.       Зашелестела мягкая трава, потревоженная порывом прохладного ветра. Ещё высокая и зеленая, но блекнущая с каждым днем, словно ее сочный оттенок поглощал надвигающийся холод осени, она мягко гнулась и покорно покачивалась; но было на этой тенистой лужайке, где сейчас бродил дреней, место, не покрытое зеленью. Вытянутый земляной бугорок, темным пятном невольно обращающий на себя внимание, был оглавлен неровным, почти что плоским камнем с небрежно высеченными на нем словами и цифрами. Годок, что Иван посвятил урокам чтения со всей ответственностью, с какой мог подойти к этому делу ребенок, доказал свои плоды: дреней разбирал написанное, а цифры, что в этих землях писались иначе, не нужно было уметь прочесть, чтобы вспомнить. И высеченные слова были лишь именем да прозвищем, подчеркнутыми неровной линией в сером камне, оканчивающейся с одной стороны, судя по всему, подобием острия, с другой же – оперением.       Протяжно и пронзительно громко разрезала воздух своим свистом птица, одна из тех немногих, что ещё не покинули эти места в преддверии холодных дней. Ваня опустился на одну коленку – так, как он это наблюдал здесь за людьми и не только еще шесть дней назад – и положил на темную влажную насыпь маленький букетик мироцвета из всего лишь трёх цветков и множества листьев, в том числе и других растений. Сейчас мироцвет найти было непросто: всю весну и лето им запасались местные как основой для чая от простуд, настоек для растирания и примочек, считая его своей панацеей, что яростно, но бесполезно отрицали алхимики-самоучки, твердя о качествах мироцвета лишь как о «полезных для усвоения снадобий». Но люд был себе на уме, и все больше цветков срывали ленивые увальни, которых только за травами и можно послать, ещё больше цветков были принесены в жертву мальчишечьей любви и поднесены вечерами «дамам»; «дамы», босые простушки с тронутыми летним загаром рожицами, равняли такой букет к своей снисходительности к ухажеру. – Давай я помогу?       Молча задаваясь вопросом, почему он не услышал шагов, новоиспеченный охотник вскинул голову, смотря на ту, что вторглась на полянку так неожиданно. Легкие кожаные доспехи, испещренные царапинами и явно перешитые грубой нитью не раз, прикрывали грудь пришелицы. Под ними виднелась простая, белая, но пошитая для девичьей фигуры рубаха, контрастирующая с нежно-голубым цветом кожи. Мягко переступая с одного копыта на другое, высокая молодая дренейка – а это, без сомнения, была представительница расы бывших эредаров – одарила мальчонку мягкой улыбкой, ровно настолько уместной в данной ситуации, насколько было возможно. Тот же чутка приоткрыл рот, заглядываясь на нее, и даже встал в полный рост, теперь доставая ей чуть выше пояса. Своих сородичей Ваня видел разве что в общей столовой, где ни один с ним не заговорил, и на тренировках, таких, к каким он ещё не допускался: его занятием были бег, тренировки прыжков вперед и назад – последние давались пацану с трудом без ушибов, а ведь они и считались основными для охотника, которому, по словам первого наставника, «важна дистанция между ним и целью».       Теперь же одна из них была близко, так близко, что Иван с детской радостью оглядывал их сходство: мощные копыта, близкий цвет кожи, длинный пластинчатый хвост, что слегка покачивался при движении, похожие на хвостики отростки на шее возле ушей, разве что только лобных пластин у девушки не было. Вместо этого ее голову украшали изогнутые назад и словно причесанные ветром к голове большие рога, что были немногим темнее остальных частей тела.       И тут пришло осознание, что в воздухе все так же и висит прозвучавший ласковой, но словно надломленной волной вопрос. – С чем ты хочешь мне помочь? – восхищение сменилось недоумением. – С твоим… визитом сюда. Бесшумно придавив траву около могилы одним коленом, обтянутым в потертую ткань штанов, дренейка протянула руку к подношению и взяла один цветок. Появившееся было возмущение мальчика она прервала взглядом, за которым последовало объяснение: – Говорят, что мертвые не могут посчитать до трёх, – голос был так же мягок, как жесты его обладательницы, но сильно перескакивал по слогам, будто дренейка пыталась успеть с ударениями в медленно произносимых словах везде и всюду. – Я не знаю, почему, но тому наверняка есть причина. Потому мы и оставляем им два, либо же четыре, либо… – Либо шесть, – нить была поймана сразу. – Верно. И так далее. Повертев лазуревый цветок в руках, дренейка протянула его Ване, что снова сосредоточился на надгробии. – Его, – от снова внезапно начавшейся нескладной речи дреней вздрогнул, – вплетают в обереги. Не думаю, что оберег мы будем делать, но возьми. Приняв обратно свою лесную находку, Ваня спрятал ее в карман на груди новой кожаной курточки. Он собирался идти, однако, не чувствуя бессмысленности своего здесь нахождения, и снова оторвался от созерцания камня, лишь когда теплая ладонь девушки не взяла его за руку, приглашая уходить. На немой вопрос, что плескался в аметистовых глазах без зрачков, такие же глаза напротив, только цвета холодной бирюзы, улыбнулись грустно: – Он и меня учил. Я провела под его крылом четыре года. Я потеряла… не только наставника, но и отца, коим он мне стал за это время.       Короткий приглушенный хрип слышали немногие. Легкие шаги – тем более. И те немногие, что ранним утром в темноте ворвались в комнату охотника, не обнаружили ничего, кроме раскрытого окна. Мгновенные поиски в округе тоже ничего не дали, словно тот, кто подарил спавшему рану на горле, испарился в воздухе. В слабом свете зажженной лампы кровь человека, уснувшего теперь навсегда, растекалась по белым одеялу и наволочке черным пятном; испачканы кровью были и руки жертвы, что до последнего зажимала ими резаную рану. Пальцы так и остались сцеплены на горле душащей хваткой, которую позже долго и мучительно ослабляло несколько учеников.       Кто убил его наставника и зачем, Иван не знал и узнать навряд ли бы мог. Его не пустили на час погребения, велев вернуться домой, но в тот день он чувствовал, что даже если будь его присутствие обнаружено, никто не посмеет отругать. Поэтому шесть дней назад дреней безмолвно смотрел из-за ствола дерева, как вечно спящего человека со срезанным кончиком носа укрывают землей под короткие прощания. Он не замечал того, что не плачут его глаза, рыдая в то время сердцем; когда все ушли, он не смог подойти к могиле и лесными тропками убежал домой. И вот, когда спустя столь длительное время душа его была спокойнее, он попрощался. Иван ничего не сказал вслух, но многое обещал молча, так же как и недавно молча убивался над усопшим, и обещания эти намерен был выполнить.       Поэтому, вернувшись в казармы с дренейкой, что соизволила представиться под именем Оль’га, он приступил к своим ежедневным упражнениям, в которых его теперь редко кто наставлял. Но сегодня тот, на чьих плечах с недавних пор лежала ответственность учителя, обратил на маленького дренея свое пристальное внимание, что было редкостью. Ваня не был уверен, ошибается ли он в своих движениях, или не так держит тяжелый груз, заменяющий ему настоящий лук, либо недостаточно далеки его прыжки… Повинуясь одному лишь последовавшему кивку, дреней опустил снаряд и немедля подошел к человеку. По сравнению с прежним, этот был явно молод, но ходили слухи, что из арбалета и гномского ружья он заваливал огров. Кто такие огры, Иван знать не знал, но звучало устрашающе, так что должное уважение новому наставнику отдавал и он. – Господин де Вард, – негромко пролепетал ученик, чуток склонив голову. – Не надо так, парень, – мужчина затянулся трубкой и выпустил едковатый дымок, что попадал ему же в глаза, но, судя по всему, не приносил дискомфорта. Подняв руку, круглоухий поправил вечно стоящие торчком светлые волосы – Моя имя для вас всех намного короче и удобнее. – Да… Тим. Ты хотел что-то мне сказать? Оценивающий взгляд быстро скользнул по мальчишке. – Загадку хотел загадать.       Иван в непонимании уставился на него. Это какая-то новая тренировка на сообразительность? Или он, доверчивый, где-то пропустил шутку или насмешку? – Загадку? – Ага. Отгадывай: чего, что есть у каждого охотника, нет у тебя? Дреней свел белесые брови, выискивая подвох. Наставник хотел таким образом намекнуть на его неуклюжесть или глупость? Или же... Нет, он был тут далеко не единственным сиротой. Верного ответа он найти не мог, но его ждали, а в глазах Тима не было ни малейшей подсказки даже в виде усмешки. – Э-э-эм... своровки? Сноровки, – тут же поправил себя дреней. – Я говорю не о твоих качествах и умениях, – качнул головой человек. – Лука и стрел, и этого… Абралета. – Арбалета. Нет, загадку ты не отгадал. Идём, – взяв свой арбалет и двинувшись с места, все так же кивком наставник указал подопечному идти вслед.       Спустя четверть часа пешего хода лес вокруг них сомкнулся своей густотой, и редко где проскакивали лучики яркого, но уже не очень теплого солнца. Листья живо перешептывались с травой, и, подумалось Ивану, если бы он долго вслушивался, то различил бы слова и понял бы эту лесную речь. Своими мыслями он негромко поделился с наставником, что шагал впереди него, ловко переступая через большие узловатые корни деревьев и колючие прутья ежевики. – Если тебе покажется, что ты слышал речь листьев или травы, или даже говорил с ними, не стоит рассказывать об этом кому ни попадя. Это может быть… чревато. – А что, с тобой говорил лес? – ещё тише, словно деревья могли подслушать их разговор, спросил дреней, перепрыгивая через очередную ежевичную «ловушку». Засмотревшись под ноги, он внезапно врезался в своего наставника, что не мене внезапно остановился в раздумьи. – Ну… – охотник задумчиво посмотрел на свою трубку, поправляя в ней пальцем, а затем поджигая искрой из маленькой металлической коробочки и раскуривая. – Не только лес.       Явно поставленная точка в разговоре повесила над путниками молчание, но ненадолго. Тим надавил ладонью на плечо дренея и сам присел, не дыша и вскинув арбалет. Ваня глазами искал его цель, и только присмотревшись, различил на фоне темных стволов нечто большое, мохнатое и столь же темное. Тяжело переступая своими четырьмя лапами, это нечто повело носом по сторонам, поворачивая вытянутую морду, словно почуяло чужаков. – Это медведь? – Мы не за ним пришли, но да. Откуда знаешь? – Шкуру у нас видел. С головой.       Видимо, даже шепот был слишком слышен. Бурый повернулся в их сторону и зашевелил лапами так быстро, как, по мнению Вани, было невозможно для столь большого животного. Короткий утробный рык поднял волосы на голове и спине дренея дыбом, но он стоял неподвижно, оцепенев. – Нет! Раздался треск спускаемого болта, а за ним – громкие ругательства охотника, каких Ваня ещё не слышал в своей жизни. Кажется, запоминать их тоже не стоило. Страшный рев зверя огласил это место в последний раз, и медведь медленно отступил в обратную сторону, скрываясь меж деревьев. – Зачем ты это сделал? – чуть ли не по слогам спросил дренея Тим, не сводя взгляда с болта, что теперь намертво засел в дереве недалеко от них. – За-чем? – повторил он свой вопрос, тряхнув арбалет, на котором и повис Ваня, вцепившись в оружие мертвой хваткой. – Потому что… потому что он боялся. Де Вард не произнес ни слова, когда мальчишка наконец встал ровно, не поднимая взгляда.       На скуле у Вани расцветал кровоподтёк – видимо, в попытке отклонить оружие парень знатно об него приложился. В молчании они пошли назад, все той же тропой, что прокладывали сами. – Ты на меня злишься? – Ни капли.       Уже сидя на столе в комнате, куда пробивался свет последних в этом году летних лучей солнца, Иван болтал в воздухе ногами и держал ладошкой на щеке холодный компресс. Его наставник стоял у открытого окна, привычно попыхивая трубкой и подставляя лицо солнечным ласкам. – А я знаю отгадку, – Ваня перехватил тряпицу поудобнее, чтобы та не сползала, и снова прижал к саднящей скуле. – Ну и? – У меня нет защитника. Помощника. Питомца. Мерный стук трубки о подоконник. Вытряхнутый пепел подхватил понес прочь, развеивая, легкий ветерок, и Тим убрал трубку в широкий карман куртки. – Ну вот, не зря в лес сходили.