Краса рассвета
Бездействие ей никогда не давалось просто. Шавия с детства была проказливым, бойким ребёнком, неспособным подолгу усидеть на одном месте. О чём уж тут говорить, когда, стоило Джоуду только на миг отвернуться, и она тут же выскочила на свет, не дожидаясь отмеренного ей срока — и с любопытными, широко распахнутыми глазёнками? Родители часто об этом шутили: это было куда безопаснее, чем говорить о её голом, бесшёрстом тельце, или нелепо торчащих эльфийских ушах, или маленьких мягких ладошках, лишённых положенных хаджиту коготков. Мама твердила, что Джоун отметила Шавию для особой судьбы, но матери так же слепы в своей любви, как и новорождённые хаджиты… настоящие, правильные хаджиты, а не подменыши вроде Шавии. Да, она наслушалась множества острых и ядовитых слов, — брошенных камнем в лицо и шелестящих шёпотом за спиной — но даже не думала, что когда-нибудь станет по ним скучать. Мама была права хотя бы в одном: для её дочери Джоун действительно припасла престранную долю. Бездействие Шавии никогда не давалось просто — даже в те годы, когда она щеголяла рабским ошейником. Но нынче праздная и пустая свобода лишает её рассудка. Ожидание – лишает воли. И Шавия смотрит, как волны впустую бьются о пристань и как на холодное небо сытым сенч-ратом ползёт рассвет… Бездействие кормит горькие мысли о прошлом.Об устройстве небесного свода
Шавия помнит немного, но Шавия помнит это: Джа’Ха’джай, танец двух лун, Лунная решётка. Джоуд – большой, сильный, красный, Джоун – беленькая, маленькая, ловкая. Они танцуют и в танце меняют законы мира — и следом меняется плод в материнской утробе. Когда Джоуд уходит, а Джоун на небе стоит спиной, рождаются сутай-раты. В Морровинде их было больше всего — удобных рабов, выносливых и ловких. Если и Джоуд, и Джоун глядят на землю из-за плеча, рождаются катай-раты, как мама — воины с пёстрым мехом и жёлтыми глазами. Говорят, что такого когда-то любила и тёмноэльфийская королева… От этих мыслей Шавии тошно. Если и Джоуд, и Джоун внимательно всматриваются в земные дела, рождаются сенчи, как папа — могучие, словно буря, способные всю семью нести на своей спине. Папа забрал пятерых, прежде чем тёмные эльфы взяли его числом: в сердце Шавии гордость мешается с застарелой болью. Если же Джоуд взмахнул хвостом, а Джоун всё ещё смотрит на хаджитов, то рождаются альфики, как братишка: маленькие и ловкие, мудрые и молчаливые. Другие расы часто принимают их за домашних кошек — и обращаются даже хуже, чем с остальными. А когда Джоуд ушёл с небосвода, но Джоун с хитрой улыбкой следит за землёй с небес, то рождаются омсы, бесшёрстые и плоскозубые — эльфоподобные, как Шавия… Так выглядит Джа’Ха’джай.Векк и Векк
Её последним хозяином был имперский чиновник, что часто смеялся над варварством тёмных эльфов. Их боги, и нищета их обычаев, и пережитки прискорбной дикости, вроде рабовладения или татуировок, — всё становилось поводом для насмешек. Для Шавии каждое слово этого человека было пустым, как шелуха от орехов: презрение к варварам не мешало ему ни держать при себе двенадцать домашних рабов, ни щедро вкладывать деньги в невольничьи шахты. «Мудрость, друзья мои, заключается в том, – привычно хвастался он перед своими гостями, – чтобы извлечь максимальную выгоду из любого расклада!» Ненависть, ослепительно-яркую, алую ненависть будило в её душе подобное лицемерие. Конечно, не этот имперец с округлым брюшком и потными маленькими ладошками был причиной несчастий Шавии. Не он украл у неё свободу и погубил её мать, не он возглавлял охотников за рабами, что насадили на копья отца и сапогом раздавили голову брату — у этих врагов были острые уши, злобный багрянец глаз и трупно-серая кожа... Нет, этот мужчина не надевал на неё ошейника, но лишь с молчаливого одобрения сотен подобных ему на свете всё ещё существовало рабство. И лживый двухцветный Вивек, и равнодушный Сил, и блудливая Альмалексия были под стать своим землям — жестокие и порочные. Но и имперские боги, живущие с ними в миру, казались Шавии не намного лучше.Каменный лес
Шавии кажется, словно за ней постоянно следят, словно стоит ей оглянуться некстати, и из теней за её спиной ей подмигнёт один из мёртвых врагов. В Балморе взгляды прохожих похожи на потные руки, лезущие под одежду: настырные, наглые и унизительно-вездесущие. Слишком внимательные. Но Шавия понимает: дело не в ней. Балмора за всеми глядит, вздыбив шерсть на загривке. Агентов, шпионов и осведомителей всех мастей здесь, кажется, даже больше, чем обывателей. Этьен говорит, что это и неудивительно: в конце концов, Балмора – это финансовая столица всего Вварденфелла. Через неё проходят и деньги от чистых сделок Домов и Восточной имперской компании, и прибыль с чёрного рынка: доходы от торговли двемерскими редкостями, скуумой, рабами и незаконно добытой рудой эбонита-сырца. Шавия друга слушает, Шавия слышит, но Шавия не находит в этих словах утешения. Балмора стреножит её отвагу. Этот город слишком похож на Нарсис. Не внешне — внешне меж ними нет особого сходства. Нарсис изломан, и тонок, и тёмен, и островерх, и словно бы давится собственной порченной кровью. Балмора иная с виду: спустившись к реке Одай, она лениво греет на солнце свой золотистый бок и ласково улыбается всем прохожим. Но внутри и Нарсис, и Балмора одинаковые: лживые, и гнилые, и богатеющие за счёт чужого страдания… Ненависть придаёт Шавии стойкость.