не дыши

Никто не знает, что у Тэхёна к потолку приклеены светящиеся в темноте звёзды. Тэхён любит лежать на спине, раскинув руки в стороны, и смотреть на них – они такие ненастоящие, но такие отчаянно пытающиеся сымитировать ту красоту, которая в небе за окном, что Тэхёна это восхищает. Тэхён всегда делает то, что ему нравится, то, от чего ему весело – и он даже не замечает, как веселье постепенно превращается в рутину. Куда Тэхён катится со всем этим? Он не замечает, думая, что круговерть окружающего мира перед глазами – это весёлая карусель, в то время как на самом деле он кубарем летит вниз с каменистой горы, поросшей мхом и заваленной свежей влажной грязью. Почему никто никогда не поднимает голову вверх? Тэхён уверен, что из всех людей, которые были у него дома, этих звёзд никто не видел. А ему они нравятся. Тэхён смаргивает влажный жар с глаз – длинные мокрые ресницы мажут по нижним векам – и смотрит на холодный зеленоватый свет. Звёзды будто горят в себя, ничего вокруг не освещая, боже, это так похоже на существо Тэхёна. Он тоже горит в себя, в то время как вокруг него – тьма и тяжёлый плотный запах сгоревшего веселья. В Тэхёне веселья больше нет, есть только его бултыхающаяся рефлексия, которая никак не может стереться из этого мира. В Тэхёне, кажется, ничего, кроме гари, нет уже очень давно: он просто слишком долго жил в себя, чувствовал в себя, потому что не хотел своими яркими чувствами навредить другим. Тэхён чувствует, как его тело проваливается в плоскость дивана всё дальше-дальше, как пластиковые звёзды на потолке отдаляются от него – единственное яркое, что осталось в жизни. Тэхён всё просрал. Он просрал самого себя, свою жизнь, Хосока. Хосок был чем-то странным и непонятным, Тэхён даже и не осознал, как всё так туго закрутилось. Тэхён так хочет увидеть его улыбку снова, услышать его голос. Он лежит и смотрит на чернеющие звёзды, чувствует, как теряет и без того зыбкое ощущение реальности и молится, чтобы Хосок пришёл. Он же всегда приходит, когда Тэхёну плохо, когда тот перегибает с весельем, когда чувствует, что ещё немного – и что-то пойдёт не так. У Тэхёна не получается сомкнуть глаз: он просто лежит и пялится на потолок, а слёзы такие жгучие, не горячие даже, и будто бы ядовитые, от них глаза жжёт и щиплет. От них чешутся щёки и виски. Так больно, так больно. Тэхён утирает разбухший нос тылом ладони и крепче стискивает зубы, потому что кричать хочется очень. Это обратная сторона Ким Тэхёна: грязная, испачканная липучка, впереди которой обычно яркий и блестящий стикер. Когда Тэхёна начинает мотать по дивану из стороны в сторону, когда он чувствует подступающую судорогу у кончиков пальцев, по квартире тяжелым режущим звуком разносится скрежет замка. Он узнает этот звук из тысячи: так может шуметь только кривой дубликат Хосока, ковыряющийся в нижнем замке. Тэхён сделал его в палатке у метро, потому что очень спешил, боясь передумать – вручал он его тоже впопыхах, всё ещё боясь передумать. Он помнит, как крикнул «лови!» и кинул его Хосоку через всю кухню, когда тот стоял в дверях. Жаркий август повидлом затекал в кухню через окно, облеплял кожу, и она становилась липкой и тёплой. Тэхён стоял босиком, нежа ноги в сквозняке – Хосок застал его за уборкой после очередной пьянки, пришёл весь из себя солнечный и мягкий, ничуть не сердящийся, добрый, тёплый – не такой, как день за окном. Хосок не облеплял липким жаром кожу, не душил, он был, скорее, как тёплый морской ветер, свежий и солёный. Хосок разглядывал длинный ключ, зажатый между пальцев, долго и тихо – а потом вдруг улыбнулся, и у Тэхёна оборвалось сердце. Тэхён слышит, как мягкие подошвы кед касаются пола, суетливо приближаясь. Его тело как-то расслабляется всё разом, застывая мягким куском согревшегося желе в той позе, в которой было – зажатое в комок на краю дивана. - Хён… Голова Хосока вырисовывается перед его глазами сразу же. У Хосока тёмные волосы, дурацкий пробор по середине, который ему очень, очень идёт, свисающая сосульками чёлка и мятая домашняя одежда, будто бы он подорвался с кровати и сразу же прибежал. Хосок снова пришёл, когда ему плохо. Осознание этого ударяет Тэхёна в самый позвоночник, он кряхтит, пытаясь приподняться и стать к Хосоку ближе, но ничего не получается. Тэхён перекатывается к середине кровати и распластывается, снова раскидывает руки в стороны – звёзды больше не горят. Они мажутся в лёгкий предрассветный сумрак, смешивающийся с темнотой ночи, и начинают сливаться с потолком. Перед глазами Тэхён видит размазывающиеся искры, он плачет от чего-то, сам не понимая, от чего именно. - Ты в порядке? Тошнит? Хосок низко похрипывает и шумно дышит около стены: бежал, кажется. Он подходит и всматривается в лицо Тэхёна. Боль и тепло смешиваются там друг с другом странно и неприятно, так что хочется заставить Тэхёна умыться, умыть его самому, чтобы всё это ушло из каждой клеточки его тела, из каждой молекулы. Хосок смотрит ему в глаза, и не видит ни капли осознанности, только мутные слёзы, будто бы вытекающие из самих зрачков, покрасневшие тонкие веки, воспалённые ярко-розовые уголки. Тэхён кажется таким маленьким, будто бы скукожившийся на морозе воздушный шар, и Хосоку хочется его согреть. Тэхён замирает под рукой, слёзы в его глазах замирают тоже – не текут, но и не высыхают, он смотрит большими пьяными глазами на Хосока, и тот уверен, что Тэхён совсем ничего не видит. Хосок треплет его по мягким гладким волосам, лохматит их, зарывается на мгновение, чтобы почувствовать тепло его кожи, и понимает – Тэхён жив. Даже если Тэхён сам так не думает, он всё ещё жив, он тёплый, он дышит и он здесь. И Хосок всё ещё рядом. Боже, Тэхён так боялся, что Хосок больше не вернётся. Он ведь даже не смог бы ничего сделать, какое право он вообще имеет вмешиваться в жизнь Хосока, если всё, что он делает, – просто портит её? Он как камень, тянущий Хосока вниз. Тэхён уверен, что, если бы он избавил Хосока от себя, тот смог бы взлететь. Судьба Хосока – быть где-то наверху, освещая и согревая, и Тэхёна он туда взять не сможет, не сможет привязать его к своей судьбе и разделить с ним, ничего хорошего из этого не выйдет. Тэхён вскидывается от ощущения холодных пальцев на своём вспотевшем, неумытом лице. Эти пальцы Тэхён, наверное, смог бы узнать из тысячи. У Хосока просто невероятные руки: тонкие ломкие запястья, длинные гладкие пальцы, тонкие тоже, но не узловатые, как обычно у парней, а прямые и какие-то девчачьи. Тэхён щурится от холодного зимнего света, заполняющего комнату, и пытается осознать себя. Руки Хосока вытягивают его в холодную сырую реальность, где он размякшим мусором валяется на диване, не в силах почувствовать собственное тело, где он весь липкий и грязный, в разношенном тонком свитере и свободных штанах, которые сползли с пояса, оголив крупные, округлые тазовые косточки. Постель у Тэхёна тоже не особо свежая, вся измятая и совсем не по сезону. Холодно. Тэхён любит мёрзнуть, потому что внутри ему всегда очень горячо от всего того спектра чувств и эмоций, что он испытывает (Тэхёну так хочется разделить этот жар с кем-то, с Хосоком). Бедро Хосока касается его бока, упирается плотной тканью спортивок – и от этого прикосновения у Тэхёна разве что искры из глаз не сыплются. Так остро, так горячо. Не физически даже, а так, будто бы Тэхён впервые смог что-то почувствовать. Рука Хосока всё ещё лежит в его волосах, а его дыхание успокаивается и становится тихим, слышно, как он немного сопит из-за насморка – и Тэхёна вдруг осеняет, почему он плачет. Мысль густая и вязкая, зацепить её с первого раза не получается, она лениво плавает в мозгу, как нефтяное пятно на поверхности воды, и Тэхён тупо пялится ещё какое-то время, пока вдруг не выдает тихо: - Хён… я так счастлив, - он сглатывает кислую слюну. – Очень счастлив, что ты пришёл. Тэхён улыбается широко и по-настоящему своей огромной квадратной улыбкой, выпускает через неё тепло, которое так долго сидело в нём, концентрат счастья, спрятанного за бесконечными драмой и болью. - Я боялся, что ты больше не вернёшься. Боже, блять, как же я счастлив. Неужели я заслужил… Хосок смотрит на него в ответ уставше, но уголки его глаз блестят, а губы едва заметно улыбаются – и Тэхён думает, что, наверное, всё не так уж и плохо. Его щёки мокрые и липкие от слёз, под носом щиплет, но Тэхён всё ещё плачет, не в силах остановиться – он вытирает слёзы длинными, немного колючими рукавами, трёт ими щёки, пока Хосок не перехватывает его руки. - Ты же всё себе расцарапаешь так. Хосок задерживает его запястья в своей ладони, продолжает тихо: - Просто будь в порядке, пожалуйста, - и собирается, кажется, вставать. Тэхёна мажет холод, когда Хосок отстраняется – он отзывчиво подаётся вслед за рукой, которая трепала его по макушке, а потом грузно заваливается обратно на диван, когда рука отстраняется слишком далеко. Тэхён падает поперёк дивана, чувствует, как ступни болтаются в воздухе. Их немного обдаёт сквозняком. Пусто, вот что думает Тэхён, чувствуя под спиной прохладную простынь. Бля. Блять. - Где Чимин, хён? – Тэхён начинает шарить рукой по дивану, но тело непослушное и размякшее, поэтому он тупо елозит вытянутой рукой по постели, почти ничего перед собой не видя. Хосок молчит, и на Тэхёна вдруг накатывает такая дикая паника. Как он, чёрт возьми, мог забыть про Чимина? В какой момент он отключился и отключался ли вообще? Сколько прошло времени? Двадцать минут? Час? Сутки? Тэхён чувствует, как всё внутри начинает дрожать, как начинают трястись поджилки согнутых ног. Он выталкивает из себя низкое, вибрирующее и растерянное: - Хён, ты слышишь? Э-эй, где… Чимин? - Шуга-хён забрал его. У Тэхёна внутри будто бы спадает напряжённый нарыв. Он обмякает, кладёт голову в одеяло. Стыд наваливается следом за ладонями, которыми Тэхён прикрывает лицо. Боже, ему так хочется плакать. У Тэхёна тянет горло и внутри всё болит от тяжёлой истерики, душащей его – сколько там времени прошло? Он пытается сморгнуть стыдливые слёзы, но ничего не выходит. Снова. Истерика начинает клокотать тихо между рёбер. - Боже, мне так стыдно… Хосок роняет еле слышное «хён реально психанул», прежде чем встать с кровати. Паника возвращается к Тэхёну маленькими сильными толчками, колотит куда-то в грудь – почти придавливает собой истерику – и он подрывается вдруг, вцепляясь Хосоку в руку. Запястья у Хосока – тоньше тонкого. Лицо у Тэхёна – всё распухшее и неровно покрытое красными пятнами. Тэхён зажимает левое своей большой ладонью (кажется, что таких он смог бы сжать несколько), смотрит снизу-вверх жалобно, как щенок, которого ткнули мордой в только что оставленную им лужу, и почти скулит: - Не уходи, пожалуйста. Останься со мной, - глаза Тэхёна большие и бездонные. В них тонуть да и только. - Тэхён-а, мне надо убрать весь тот срач, что вы здесь устроили, - губы Хосока кривятся в треугольник, и у Тэхёна от этого замирает сердце. - Просто останься со мной. Я так счастлив, что ты пришёл, пожалуйста. Я не ждал тебя… Не думал… Но надеялся. Я знаю, что не имею никакого права, я всё это знаю, но, хён, я… Голос ломается и обрывается, падает низко и затихает, как оторвавшийся от скалы камень, слетевший в самый низ – настолько далеко, что даже звука удара не слышно. Тэхён упирается лбом в худенькое предплечье Хосока, трётся о его мягкую толстовку и прикрывает глаза. У него нет сил. Хосок, потерпи меня ещё немного, пожалуйста. Тэхёну так хочется донести до Хосока эту мысль, что дыхание спирает. Он выжимает из себя, чувствуя, как лёгкие скручиваются: - Я… - давится воздухом, - не позволял себе этого так долго. Прости меня. Останься со мной. Ты важен для меня. - Знаю, ты для меня тоже, - рука Хосока шевелится легко, трётся о лоб Тэхёна в ласке. - Нет… Я… Ты не понимаешь. Ты вся моя жизнь, хён. Тэхён поднимает заплаканные красные глаза – они совсем сухие и болят теперь нестерпимо. Но зато он видит всё-всё: утренний сумрак, старую серую толстовку Хосока, которую ему подарила нуна года четыре назад – и его улыбку. Тэхён упирается в неё взглядом и режет себе роговицу. Хосок приседает перед ним на корточки – одежда тихонько шуршит – сгребает ладонями его опухшее покрасневшее лицо с воспалившимися исцарапанными щеками и легко выдаёт, будто бы это прописная истина: - Знаю, ты моя тоже. Улыбка Хосока ломает пространство вокруг Тэхёна, перерезает его и вытесняет – сил смотреть нет совсем. Тэхён опускает глаза на худенькие колени Хосока, обтянутые мягкой плотной тканью спортивок, чувствует, как лоб Хосока упирается в его собственный, захлёбывается в тепле, навалившемся со всех сторон – изнутри и снаружи – и понимает, что в этом всём есть смысл. Эта мысль едва зарождается в его голове, и похожа она скорее на слабый проблеск, чем на яркий свет, но Тэхён хочет, правда, очень хочет постараться по-настоящему заслужить это тепло. Тэхён улыбается широко и по-настоящему, чувствуя, что они с Хосоком делят одно дыхание на двоих.