не дыши

Чимин поводит носом, чувствуя, как мороз щиплет его лицо. Он приоткрывает глаза, и первое, что видит – вымывшуюся розовизну волос Юнги. У него коротко стриженные виски, которых почти не видно за свисающими сосульками прямых волос. Чимину кажется, что ему привиделось, но он чувствует, как остатки опьянения сходят с него, замерзают где-то внутри от холода на улице, оседают и притупляются. Чимин не сразу понимает, что ноги не идут – он тупо глядит на линию роста волос Юнги, пытаясь осмыслить себя, собрать то разрозненное, что бултыхается у него в голове, воедино. Юнги его несёт. На спине. Чимин приподнимает голову и оглядывается через плечо, стараясь не потревожить Юнги. Он крепко держит его под коленками, сжимает так сильно, что, наверное, не чувствует собственных пальцев – зато Чимин чувствует, как от каждого движения тонкие косточки трутся о руки Юнги, и от этого почти больно. Чимин ничего не помнит, кроме густого морозного запаха у Тэхёна дома, его мягкого, чуть колючего свитера и разворошённой постели. Отголоски веселья позвякивают в его пустой голове, принося только дискомфорт и раздражение. Чимин не помнит, откуда Юнги взялся и почему несёт его сейчас на себе. - Ты нахрена трубку бросил? Густой пар изо рта Юнги пятится назад, проскальзывает едва по щеке Чимина и растворяется. Чимин дёргается испуганно и прижимается к Юнги плотнее, укладывает подбородок на его плечо – острая ключица упирается в место под челюстью – и снова замирает. Он не знает, как себя рядом с Юнги вести, он давно разучился это делать. О Юнги проще думать, когда его нет рядом: гонять в голове сценарии того, что могло бы случиться, того, что ещё может случиться, говорить всему, что есть вокруг, о том, как сильно он Юнги любит. Всему, кроме того, кому действительно стоило бы об этом услышать. - Я… уронил телефон. И не смог найти. На самом деле, Чимин про него даже не вспомнил. Он переключился на что-то другое и время полетело так быстро, что сейчас он даже не может вспомнить, что же такое делал. Тэхён был тёплым, и даже сейчас Чимину кажется, будто это единственное, что ему действительно стоит помнить. - Ты пришёл. Хён. - К твоему сведению, я собирался спать. Мне пришлось по морозу тащиться в эту дыру… - Юнги всё бубнит тихо, а ещё шумно выдыхает (наверное, ему тяжеловато) время от времени, и Чимина это убаюкивает. Ему хочется спросить, на самом деле, почему Юнги пришёл, хочется узнать, почему он вдруг снова стал так близко. Почему, только найдя Чонгука, Юнги к нему вернулся. Чимин не помнит, почему они перестали общаться, как общались несколько лет назад. Юнги резко шагнул вперёд, вырос, повзрослел – а Чимин остался всё тем же, и на фоне исцелившегося, покрытого застарелыми шрамами Юнги открытые и время от времени кровоточащие раны Чимина стали казаться такими большими и уродливыми, будто они никогда уже не затянутся. Чимин хочет чужой помощи, но чувство того, что он может принять её, оказаться в чужих руках и не рухнуть на землю, появилось только сейчас. Юнги держит крепко, и Чимину за себя стыдно. Ему стыдно за свою ненависть к самому себе, потому что Юнги крепко прижимает его к себе, проводит большим пальцем под коленом – наверное, случайно – и кроме заботы Чимин ничего не чувствует. Какое право он имеет ненавидеть то, о чём кто-то другой пытается заботиться? Ведь Юнги только-только собирался спать (Чимин всё ещё слушает вполуха, насколько может сосредоточиться, его бубнёж), наверное, уже успел умыться и переодеться, возможно, даже расстелил постель – а потом пришёл. Воображение Чимина всё ещё живое и слишком чувствительное, оно лежит влажным тонким слоем поверх покрытого коркой опьянения сознания, под ним лежит тоже, как скользкое илистое дно, и подкидывает картинки, чувства одно за другим: то, как Юнги было зябко после сонной теплоты квартиры, как мороз щипал его лицо, как он торопливо шёл, едва поднимая ноги и шумно шмыгая носом. - Как ты узнал? - Вы, два придурка, отправили в чат свою упоротую селку. Серьёзно, Чимин? С каких пор вы с Тэхёном занимаетесь таким? Мне давно надо было этим заняться, думает Чимин. А потом неожиданно сосредотачивается на ощущении тела Юнги вплотную к его собственному, на его запахе, на всём, что в Юнги есть и что он сейчас может увидеть и почувствовать – и понимает, что, вау, ничего более настоящего и живого в его жизни раньше не было (воспоминания о совместно с Юнги проведённом времени вспыхивают маленькими мягкими огоньками на задворках сознания, вызывая чувство дежавю). Неужели Чимин способен жить только рядом с Юнги? Но ведь он не сможет постоянно быть рядом. Наверное, Чимину стоит научиться жить самостоятельно. - Прости, пожалуйста, - голос вылетает тихим сиплым облаком изо рта, но у Чимина даже нет сил откашляться. Юнги всё понял. Юнги всегда всё понимает, знает и слышит. Чимину хочется спросить: «Хён, почему ты всегда знаешь обо всём, что со мной происходит?», - но у него не хватает сил. Усталость наваливается внезапно, как будто она всегда была в теле Чимина с самого первого дня, ни на секунду не оставляя, а он просто не замечал её. Юнги всё продолжает негромко: - Хорошо, что у Хосока есть ключ, - усмехается. – Думаю, он чуть с ума не сошёл. У Тэхёна всё будет хорошо. Чимин греет шею Юнги своей улыбкой, ловит дыханием мелкие мурашки с его кожи и извиняется ещё раз – шепчет совсем тихо, будучи уже на грани сна, и даже не думает, услышал ли его Юнги. Чимин опускает слабую безвольную руку, трётся загрубевшей от мороза кожей о плотный зимний пуховик Юнги, роняя её себе на коленку и неосознанно зарываясь ею в тёплое соприкосновение ткани его брюк и одежды Юнги – и только когда тот накрывает его ладонь своей большой и широкой, Чимин чувствует, насколько сильно замёрз. Рука Юнги горячая. Чимин шевелит указательным пальцем, трётся о мягкую кожу Юнги по-настоящему, так, чтобы они оба это почувствовали (чтобы убедиться, что это всё не случайно), а потом, уже на грани сна, целует Юнги под ухом, маскируя это касание под обычное движение головы. Серёжка Юнги холодит губы – го-ря-чо. Во второй раз открывая глаза, Чимин видит только белый потолок. У Юнги в спальне от люстры идёт небольшая тонкая трещина – если не знать, даже не увидишь. Чимин переворачивается верхней частью тела на бок, елозит по постели и тихо стонет – всё болит. Чимину снова плохо, его кидает во что-то глубокое и неприятное, муторное, похожее на подступающую от отравления тошноту, и это так по-живому. Неприятно настолько, что приятно. Чимин рядом с Юнги становится таким эмоционально оголённым: он не может улыбаться, когда ему не хочется, и поэтому Юнги знает его лучше остальных. С Юнги хочется молчать, и от этого хуже всего, потому что если Чимин молчит, из него начинает лезть то неприятное, что есть внутри, оно продавливается наружу, лишённое пресса из бесполезных разговоров, раздувается, как до этого придавленный надувной матрас (слишком плотное, чтобы его можно было лопнуть). Юнги. Он у Юнги дома. Эта мысль достигает Чимина по-киношному запоздало, бьёт с размаху и по всему сразу – по чувствам, по телу. Чимин подкидывается, резко садясь на кровати, и хватается за голову. Болит и кружится. Под носом жутко тянет, Чимин мажет тылом ладони – на коже остаются мелкие крошки засохшей крови. Блин, наверное, всё не очень хорошо. Что он мог творить, пока был в отключке? Был ли он вообще в отключке или просто спал? Юнги хочется увидеть очень. Чимин не думает о том, что он скажет Юнги – он никогда о таком не задумывался. С Юнги всё как-то естественно, и что бы ни происходило, оно всегда правильное. Чимин оглядывается на закрытое окно, спрятанное за тонким тюлем, щурится от холодного зимнего света, лишённого солнца, и тихонько привстаёт. Тело ломит. Замок звонко брякает о пол, когда с Чимина сваливается домашняя толстовка Юнги, которую ему подарил Чонгук, и в этот момент Чимина осеняет. Озарение приходит спонтанно, но не резко, оно плавно бьёт Чимина поддых, как в замедленной съёмке, и оставляет после себя спёртое дыхание и лёгкую тянущую боль. Чонгук. Чонгуки. Меньше всего Чимин хочет им помешать, доставить неприятности. (он безбожно врёт, потому что меньше всего, на самом деле, Чимин хочет видеть их двоих рядом и то тёплое и тонкое, что между ними есть) Чимин не поднимает ноги, скользит носками по запылённому паркету и ведёт рукой по стене. Он просто сейчас скажет что-нибудь глупое и затравленное типа «спасибо», не поздоровается с наверняка крепко спящим Чонгуком – почему его, кстати, не было на кровати? – и уйдёт. И он надеется, честно, правда, очень надеется, что больше никогда не вернётся. С кухни тянет сигаретами. Вообще-то, все они одинаковые (Чимин убеждён в этом), но запах сигарет Юнги он, наверное, смог бы узнать из тысячи. В квартире совсем не ощущается постороннее присутствие, в ней есть только Юнги и его запах – сигареты, мешанина холодного свежего воздуха с улицы и тёплого застоявшегося из комнаты. Чимин вдыхает жадно, ведя рукой по старым шершавым обоям: Юнги купил вторичку, не заморачивался с ремонтом и просто перевёз свои вещи. Фигура Юнги показывается, стоит Чимину подойти поближе к кухне. Юнги полусидит на подоконнике, закинув на него одно бедро, а второй ногой стоя на полу – и курит. Окно открыто едва ли не настежь, шнурки толстовки у Юнги на груди колышутся от ветра, а сам Юнги сжимает покрасневшими на кончиках пальцами сигарету и пялится в угол дома в нескольких сантиметрах от рамы. - А где? – говорит Чимин. - Кто? – Юнги даже не поворачивается. - Чонгуки. - С хера ли ему тут быть? Чимин тупо молчит, стоя в дверях, пока Юнги не разворачивается к нему – и взгляд его в этот момент наполняется пониманием. - Оу. Юнги поднимает уголки губ в лёгкой ухмылке, и с Чимина вдруг слетает всё напряжение, которое заставляло его тело двигаться. Его резко расслабляет, ему плохо, ему надо бы присесть. Чимин чувствует, как всё под ногами размягчается и плывёт, будто он стоит в мелкой речке. Он ударяется лбом о дверную раму, сжимает ручку крепче и толкает себя в сторону стола. Чимин валится шумно на широкий табурет, откидывается на стену позади. Юнги молчит и смотрит на Чимина, иногда отворачиваясь, чтобы выдохнуть дым в окно. Смысла в этом нет совсем, потому что ветер загоняет его обратно, раздувает по всей кухне и тянет в квартиру. Во всей этой тишине Чимин слышит только шелестящие выдохи Юнги и стук собственного сердца – медленный, но сильный и громкий. - Мы с ним не встречались толком, - говорит Юнги, докуривая и садясь на край подоконника. Он скрещивает ступни, чуть оторванные от пола, и упирается руками позади себя, неловко приподнимая плечи. Такой нелепый и классный. Такой родной. Чимин знает Юнги так давно, знает его всего, как прозрачную воду в стеклянном стакане – настолько просто, что видно всё-всё. Чимин любит Юнги так давно – и это чувство тоже слишком простое, может быть, потому что сам Чимин простой, как пятак. Его чувство лежит на поверхности, прёт у Чимина отовсюду и не даёт нормально жить. Такое замечательное, самое лучшее чувство, заставляющее чувствовать себя живым. Чимин бы ни за что не хотел от него избавиться (он понимает это только сейчас, когда Юнги наконец-то рядом, будто бы после долгой разлуки). Они так давно не сидели друг с другом, хотя раньше Чимин не отлипал от Юнги, таскался за ним повсюду, и сейчас он почему-то вспоминает, что Юнги никогда не был против. Всё такое странное и непонятное, несмотря на свою простоту, что Чимин чувствует себя дураком. – Просто хотели попробовать, - продолжает Юнги. – Чонгуки милый, ты же знаешь, и мы чем-то похожи… - Он был моей первой любовью, - перебивает зачем-то Чимин, не успев даже подумать. Юнги как-то весь тушуется, собирается на подоконнике напряжённой скомканной массой и дышит, чуть посапывая. Его толстовка выглядит, как огромный щит – совсем не скажешь, что там под ней. Как бьётся сердце Юнги? Что он чувствует прямо сейчас промеж своих рёбер, в солнечном сплетении? Чимину почему-то сразу же хочется перед ним извиниться. Это ведь совсем не важно, это было так давно, что Чимин и сам едва помнит. От тех чувств ничего не осталось, совсем, правда, и Чимин даже не понимает, зачем это сказал. Он всё ещё туго соображает, мысли текут вяло и в каком-то смысле не совсем адекватно, а чувства такие острые, яркие и сильные – хочется упасть Юнги в ноги и вымаливать прощение. Юнги отвечает прежде, чем Чимин решается хоть что-то из себя выдавить. - А ты моей. Просто. Как монета в пятьсот вон. Сердце Чимина летит вниз, дробит каждую кость в теле, проламывает семь этажей под квартирой Юнги и со шмякающим звуком впечатывается в бетон. Чимин ч у в с т в у е т. Смотреть почему-то получается только на Юнги – всё вокруг будто бы замирает, Чимин видит каждую чёрточку Юнги, каждую складочку на его одежде – и ничего больше. У Юнги на футболке под распахнутой толстовкой тёмное пятно от крови, и Чимин заторможено, почти не осознавая этого, понимает, что за корка стягивает кожу у него под носом. У Юнги растрёпанные волосы и уставшие глаза. А ещё они смотрят на Чимина в упор, не ждут ничего, а просто… любуются? Что Юнги делает сейчас своим взглядом? Чимина вдруг швыряет одновременно в каждый проведённый с Юнги миг, запечатлевшийся в его памяти, кидает под каждый взгляд Юнги, который есть у Чимина в голове – и каждый его взгляд кажется теперь таким другим. Чимин вспоминает своё осунувшееся лицо в зеркале и блестящие проёмы глаз, когда он думал о Юнги – и видит во взгляде Юнги отражение своего собственного. Чувства Юнги совсем не такие, как Чимина: они намного более правильные, намного более глубокие и крепкие. Они, блин, совсем не деструктивные, и Чимину от этого плакать хочется. - Хён, - Чимин давится своими словами, своими чувствами и своими внутренностями. Нижнее веко начинает подёргиваться, из левого глаза льётся что-то горячее, и Чимину отчаянно не хочется даже у себя в голове озвучивать, что же это такое. Он утирает небрежно большим пальцем свою щёку и не замечает, как Юнги встаёт. Замечает только шум воды и тонкий тихий свист застарелых труб – а потом Юнги подходит с влажным кухонным полотенцем, смотрит, прищурившись. - Что же ты с собой, мать твою, сделал. Идиот. И трёт вафельным жёстким уголком его лицо, присев на корточки. Движения у Юнги резкие и грубоватые, но прикосновения – мягче мягкого, и в каждом его касании столько странного надлома, столько болезненной нежности. Он оглаживает кожу у линии роста волос, трёт несильно лоб, нос, щёки – и когда доходит до места над губой, упирается свободной рукой в коленку Чимина. На полотенце остаются мелкие крошки запёкшейся крови. Боже, наверное, Чимин сейчас выглядит просто ужасно. - Ты же знаешь, что первая любовь так просто не проходит? Знаешь. Знает. Но что ему делать с этим знанием? Юнги так просто в один прекрасный момент выкинул из головы Чимина его первую любовь, перекрыл её всем собой – таким огромным и необъятным в своей зажатости и печали. Сколько Юнги его любил? Почему Чимин такой слепой идиот? Любит ли Юнги его сейчас? Чимин формулирует этот вопрос в голове, и он звучит так ужасно. Так больно, так обречённо. Чимин чувствует, что нуждается в ответе на этот вопрос больше, чем в чём-либо другом, но знать он его не хочет. У Пак Чимина не разбитое сердце: оно раздавленное и раскрошенное, и всё, что от него осталось, – сокращающаяся мышца, прячущая в себе переплетение капилляров, вен и артерий. Чимин смотрит на вихор в середине макушки Юнги, такой очаровательный, что даже не описать, и у него спирает дыхание. Он выдавливает из себя сиплым шёпотом: - Я побуду у тебя? – и рушится в глаза Юнги. Юнги всё ещё сидит, упёршись в его колено широкой худощавой ладонью – от этого касания почти жарко – смотрит глаза в глаза, даже, кажется, не моргает, и усмехается. Этот миг растягивается для Чимина на несколько жизней. - Я не думаю, что ты способен справиться с самим собой в одиночку. От этих слов Чимину хочется разреветься – они такие правдивые и такие долгожданные. Но разве ему не говорили их прежде? Значит ли это, что он всё время ждал их именно от Юнги? Чимин больше не плачет. Он так истощён морально, он так устал. Он даже не понимает, хорошо всё сейчас или плохо, и просто наклоняется к Юнги поближе, упираясь лбом в его макушку. Ремень на брюках впивается в живот, потому что поза дурацкая и неудобная. Но волосы Юнги мягкой прохладой касаются взмокшего лба Чимина, щекочут его переносицу и щёки – и это чувство, весь этот момент хочется остановить навсегда. Чимин застрял в самом себе, в своей драме и своей боли: застрял в своей ванне, наполненной мутной водой и испачканной ошмётками сгоревшего фото – сейчас из этой грязи так сильно хочется выпутаться, что Чимин зажмуривается до белых пятен перед глазами. - Не понимаю… Запутался. Юнги дёргает головой, ударяя Чимина по переносице – ржёт гаденько и тихо – и разворачивается, усаживаясь на пол и укладывая голову на бедро Чимина. Он тихо бубнит, и его скрежещущий шепелявый голос елозит наждачкой по воздуху вокруг них: - Если не знаешь, что делать, закрой глаза, - Чимин закрывает. – Вдох… Два, три, четыре, пять, - Юнги замолкает на секунду, а Чимин, сколько бы ни были закрыты глаза, всё ещё видит его перед собой. Он на ощупь находит макушку Юнги, зарывается в неё пальцами – волосы сухие, но мягкие – сжимает их немного, будто бы боясь упустить, и ждёт. Юнги брякает шёпотом: - Не дыши. Но Чимин почему-то чувствует, как его лёгкие раскрываются.