Only fools

Совершенно невозможно учиться, когда в классе открыто окно, а в него пахнет солнцем, цветами, названий которых Хёнгу не знает, и чем-то еще, что выбивает из головы мысли напрочь. В одном его ухе наушник, Хёнгу тихо постукивает пальцами по столешнице в такт песни. Ему не хочется говорить, не хочется делиться событиями за каникулы, хочется только беспричинно улыбаться и смотреть в окно. Хёнгу отворачивается от него, когда слышит знакомый смех. Юто в дверях ловят девочки, спрашивают, смеются, крутят волосы на пальцы. Хёнгу едва заметно качает головой и прикрывает глаза. Ему восемь, и на улице точно такая же весна. К началу учебного года родители подарили хорька, такого же мелкого и любопытного, как и сам Хёнгу. Тот таскается с ним везде, опасливо следя, как бы его новый друг не убежал. Садит себе в капюшон, держа в руках конец поводка, и идет гулять. Брауни, названный так исключительно в честь шоколадного цвета шерстки и попытки в богатую фантазию Хёнгу, устраивается в капюшоне и засыпает. Хёнгу хочет показать ему реку неподалеку, поэтому не будит, идти еще долго. – Это что, хорёк? Вопрос задает высокий мальчик, которого он не знает. Брауни, оказывается, высунулся из его капюшона, пока Хёнгу ждал зеленого сигнала светофора. – Ага, – отвечает он. – Хочешь подержать? Хёнгу дружелюбный, совсем не злой, поэтому всегда верит, что люди будут с ним такими же. Мальчик смотрит на него долго, а потом кивает. Брауни перетекает к нему в руки, тычется носом в рукав, намереваясь забраться туда, а мальчик и не возражает. Хёнгу тихо смеется, когда тот выпрямляет руку, чтобы хорьку было удобнее. – Юто, – говорит он, протягивая Хёнгу эту руку, и тот смеется громче, аккуратно жмет его ладонь. Он, оказывается, японец. Недавно переехал и будет ходить в ту же школу, что и Хёнгу. Юто плохо знает язык, говорит осторожно и почти не переспрашивает. К тому времени, как они доходят до берега реки, Хёнгу понимает – Юто просто не хочет казаться тупым. Поэтому берет с него обещание, что тот будет тупым только для него, а Хёнгу никому не скажет. Они сцепляют мизинцы и запечатывают большими пальцами. Брауни ползает по их коленкам, пока они сидят прямо на песке. Через десять лет у Юто акцент появляется только при девочках – те считают, что это мило, смеются звонче и крутят волосы на пальцы сильнее. – Заколебали, – сообщает Юто, падая на соседний с Хёнгу стул. Тот усмехается и снова поворачивается к окну. Юто цепляет пальцами свободный наушник и слушает внимательно. Только дураки влюбляются в тебя, только дураки. – Странное у тебя настроение, – резюмирует он, смотрит на Хёнгу внимательно, а тот пожимает плечами. Юто в жизни Хёнгу как начался с того весеннего дня, так и не желает заканчиваться. Они живут не очень-то рядом, но все равно как-то умудряются по очереди провожать друг друга домой, постоянно болтаться вместе и не уставать от этого. У Хёнгу просто нет выбора. Юто стрижет волосы коротко, избавляется от прядей, закрывающих уши, и от какой-то подростковой очаровательности. Смотрит на свое отражение в мониторе ноутбука Хёнгу, улыбается одним уголком губ. – Классно, да? – спрашивает он, поворачиваясь. У него низкий голос и не очень подвижное лицо. Хёнгу сначала думал, что Юто окажется неконтактным, тихим и осторожным. Но тот сбивал его с ног, хватая руками, смеялся в ухо и держал так крепко, что у Хёнгу болели ребра. – Конечно, – отвечает он. Теперь девочки от него вообще отлипать перестанут. Юто это, кажется, даже нравится. Правда Хёнгу не помнит, чтобы тот хоть раз был на свидании – всё ограничено только школой, вне нее есть только они двое, учебники, видеоигры и разговоры о ерунде. Просто они знают друг друга слишком долго. Юто трогает пальцами голую ступню Хёнгу и вопросительно дергает головой. Хёнгу вздыхает и перебирается ближе к нему, обнимает за талию и закрывает глаза. Он может себе это позволить – они как братья, только больше. – Влюбился ты, что ли, – тихо усмехается Юто, запуская пальцы в его волосы. Хёнгу и не знает, правильное ли это название вообще. Только дураки делаю то, что делаю я, только дураки. Наверное, Хёнгу всегда ждал этого. С опаской, со сбивающимся дыханием. Планировал, что скажет, как отреагирует. Как не выдаст самого себя. Но вся подготовка рушится в один миг. И есть только удивленный Юто, сообщивший, что созрел для свиданий и уже даже позвал кое-кого. – Все в порядке? – спрашивает он, а Хёнгу и не знает. Он как рыба, выброшенная на песок. Открывает-закрывает рот, не умеет говорить и, кажется, сейчас умрет. Поэтому улыбается и кивает, разводя руками – вроде как «я рад за тебя, что тут еще скажешь». Он скидывает учебники в рюкзак и подозрительно быстро сливается домой, даже для самого себя подозрительно. А что ему, истерики закатывать? Или согласиться на свидание, на которые его, между прочим, в неделю раз по пять зовут. Так ему ведь не нужно свидание лишь бы с кем. Он бежит домой так, будто за ним гонится толпа черноволосых японцев с внимательными взглядами – и каждый из них спешит рассказать о том, что идет на свидание с кем угодно, но не с ним. В комнате Хёнгу закрывает дверь на щеколду и со злой обидой думает, что надо было тогда пройти мимо, не давать дурацкому Юто трогать Брауни, который благополучно почил года три назад и теперь похоронен на заднем дворе бабушкиного дома, и они с Юто, одетые в черное, провожали его в последний путь. Юто сказал тогда: «теперь у тебя только я остался». И Хёнгу за эту фразу зацепился сильнее, видимо, чем думал. Он забывает в своей обиде, что у Юто в его дом свободный вход. Хёнгу с ужасом слышит, как тот здоровается с его мамой, обещает подумать про ужин и коротко рассказывает про дела в школе. Дверь все еще закрыта, и Хёнгу смотрит, как она дергается. Юто за ней вздыхает достаточно громко, чтобы Хёнгу захотелось выпрыгнуть в окно. – Не откроешь? Нет. Хёнгу в панике оглядывается, прикидывая, сможет ли он и правда вылезти в окно так, чтобы ничего не повредить. – Хёнгу, серьезно. Абсолютно серьезно. Он не сможет сейчас ничего толкового сказать, он даже в контроле своего лица не уверен. – Давай потом? – шепчет он. – Нет, – так же шепотом отвечает Юто. Нет так нет. Хёнгу пожимает плечами и открывает окно. До земли – метр с небольшим, тут даже думать нечего. Он выпрыгивает на улицу. Ногу пронзает тупая боль от неудачного приземления, Хёнгу с досадой стонет, понимая, что в любой другой день он спрыгнул бы нормально, еще и пробежался потом, а теперь остается только ковылять босиком по улице, надеясь, что прохожих вечером будет не так много. Примерно за пару метров до перекрестка его останавливает громкий вздох. Хёнгу замирает. Ну само собой. За десять лет бок о бок они знают друг друга настолько хорошо, что Юто не составляет труда догадаться, что вытворит Хёнгу. – Ты совсем дурной, – констатирует Юто. У Хёнгу замерзли ноги, да и в тонкой домашней футболке в надвигающейся ночи как-то не очень комфортно, но он упрямо не поворачивается, упрямо продолжает идти, упрямо игнорирует. – А что с ногой? – спрашивает Юто, приравниваясь к шагам Хёнгу, идя рядом. – Повредил, когда прыгал, – бурчит тот. Юто фыркает. Это и правда идиотизм. Отлично вообще – самый лучший друг на свете сказал, что собирается на свидание, а Хёнгу убежал, отказался открыть дверь, а потом вылез в окно. Как будто ему не восемнадцать, а восемь, и Юто сказал, что собирается играть с кем-то другим. В восемь Юто такого не говорил. А Хёнгу просто эгоист. Он останавливается и поворачивается к Юто. Тот наклоняет голову, улыбается. Ждет. – Вот я придурок, – говорит Хёнгу. – Наконец-то, – смеется Юто. – Объяснишь? К этому Хёнгу совсем не готов, но пора открыть рот и выпустить оттуда хотя бы какие-нибудь слова, похожие на правду. – Я позавидовал, – он неловко чешет в затылке. – Ты идешь на свидание раньше меня. Ну как так. Юто смотрит недоверчиво, но вздыхает и улыбается. – Перестань уже от них отказываться. Хёнгу смеется так не по-настоящему, что самому тошно. А Юто больше ничего не говорит. Заворачивает его в свою толстовку и ведет домой. Он остается на ночь, вырубается на матрасе рядом с кроватью Хёнгу, а тот не может уснуть, смотрит половину ночи в потолок и слушает, как Юто сонно дышит. В день D Хёнгу как на иголках. Всё валится из рук, предложения в учебнике превращаются в арабскую вязь, слова героев любимого сериала сливаются в монотонный гул. Юто зайдет за ней в пять. И вот уже почти полночь – но от него ни звонка, ни сообщения. Хёнгу засыпает, нервно сжимая телефон. Утром там всё еще ничего. А в школе у Юто загадочное лицо, он улыбается почти постоянно, и у Хёнгу трескается всё внутри. – Рассказывай, – фальшиво улыбается он. – С подробностями. Юто глупо смеется и правда рассказывает. Ходили в кино и гуляли по набережной. Он касался ее пальцев и делился своей толстовкой. Она смеялась и трогала его за запястье. И позволила поцеловать себя. По-настоящему, с языком и с пальцами вдоль позвоночника. И Юто понравилось. Кому бы не. Хёнгу снова как рыба, но в этот раз не бежит, а хлопает Юто по плечу, сильнее, чем рассчитывал, громко поздравляет. А потом звенит звонок. И весь урок Хёнгу думает с самым настоящим ужасом, что потом Юто так же заговорщически тихо будет рассказывать про свой первый секс, про свою первую влюбленность, про свои первые серьезные отношения. К горлу подкатывает тошнота, Хёнгу хочется кричать и чтобы это происходило с кем-нибудь другим. Только дураки. Только дураки. Юто красивый и в пиджаке, а Хёнгу смотрит на него, завернувшись в плед. – Ты в курсе, что уже середина дня? В голосе – странная смесь волнения и жалости, а у Хёнгу как раз период злости, он дергает ногами, спинывая плед, и щурит глаза. – Ты в курсе, что мне самому решать, как проводить выходной? У Юто по выходным традиционные свидания, и Хёнгу вообще все равно. Он не эгоист и желает своему Самому Лучшему Другу счастья, много-много, всякого-всякого, подальше-подальше. Юто садится на край кровати и запускает руку под плед, ловит ладонь Хёнгу и вытягивает ее к себе. – Ты ведь всегда будешь в моей жизни, не забудешь? – А пошел ты, – шипит Хёнгу, вырывает свою руку и поворачивается на другой бок. – Давай, вали. Юто стоит молча еще какое-то время, а потом и правда уходит. Хёнгу требуется примерно неделя, чтобы мысленно дать себе по лицу. Эту неделю Юто не подходит к нему. Улыбается почти виновато в школе, но не трогает. И он-то ни в чем не виноват. Это Хёнгу дурак. Не увидел, что есть люди помимо японского мальчика. Не понял, что можно влюбиться в кого-то еще. Поэтому он ловит Юто в школьном коридоре, налетает на него со спины и обнимает. Потому что они больше, чем братья. Нельзя это терять. Юто рвано выдыхает, а потом накрывает ладонями руки Хёнгу на своем животе и тихо смеется. – Я думал, ты дольше ревновать будешь. Они знают друг друга десять лет, но Юто достаточно слеп, чтобы употреблять это слово в совершенно другом значении. Хёнгу криво улыбается и отпускает его. – Как дела? Юто смеется, разворачивается и обнимает Хёнгу. Загребает своими длинными руками, сжимает до боли в рёбрах. – Уже намного лучше, - отвечает он в ухо Хёнгу. Если получится смириться с этим и жить дальше, Хёнгу поставит себе памятник на заднем дворе бабушкиного дома. Возможно даже не могильный. Юто звонит ближе к полуночи и спрашивает, может ли прийти. Хёнгу открывает ему окно, запускает внутрь прохладный ночной воздух и светящегося Юто. А потом сидит и слушает, как тот радуется. Его девочка призналась ему в любви. Смущаясь и краснея, опуская голову, сжимая пальцы. Так и сказала: «я тебя люблю, Юто». А он так удивился, что даже не ответил. Хёнгу с застывшей на губах улыбкой смотрит на него. Открывает рот и говорит: – Только дурак в тебя не влюбится. Только дурак. Юто по-дурацки смеется и лезет обниматься. Только дурак. Хёнгу внутренне всхлипывает и закрывает глаза.