Огненный лис

Каждую ночь страх упорно гнал его вперед. Все дальше и дальше, быстрее и быстрее, но даже в моменты, когда он, кажется, мог обогнать даже саму Смерть – он чувствовал ледяное дыхание ужаса между лопаток. От этого волосы на затылке шевелились, а руки и плечи покрывались крупными мурашками. Терзавший его озноб не мог прогнать ни огонь, ни теплая одежда, ни крепкое вино, которого с каждым днем становилось все меньше и меньше. Красть он больше не мог, это было слишком сложно в этом мире, а те жалких грошей, что подкидывали ему ярмарочные зеваки, хватало лишь на худо-бедный ужин для себя и его пушистого спутника. Ох, как порой он завидовал Гвину – спит себе целый день в теплом портфеле, и выбирается лишь ближе к вечеру. Будь он в своем мире – он мог бы отпускать куницу охотиться в ночь. Но здесь… в этом шумном, быстром, огромном и жестоком пространстве Сажерук сомневался даже в своих силах, что уж тут можно говорить о маленьком, беззащитном зверьке, не приученном к порядкам здешней жизни, по своему ритму приближенной к предсмертной агонии какого-то огромного, истлевающего существа. Огнеглотатель всегда держался как можно дальше от больших городов. Прочь от них – ближе к провинциям, к деревушкам и поселкам, к местам, где традиционные ярмарки и рынки все еще не считались моветонным веянием старины, где люди уважали свою память и чтили обычаи. Где приятнее гулять? По загазованному, бешеному, быстрому мегаполису, своим темпом способным свести с ума человека из иного мира, или же по рождественской ярмарке маленького провинциального городишки на окраине страны, где до сих пор можно было увидеть огромные пряничные палатки, актерскую труппу, что давала представления на главной площади, или большие книжные развалы. Сколько их посетил Сажерук за девять лет скитаний в этом мире – и не сочтешь. Он держал в руках так много знаний, проводил пальцами по их переплету, удерживающему внутри себя поток информации, заключенный в витиеватые буквы, но даже при всем желании не смог бы воспользоваться этим. Он чтил книги, обращался с ними вежливо и учтиво, словно с седым, древним мудрецом, но едва ли мог прочесть хотя бы строчку без прилагаемых к тому усилий. За все эти годы он так и не научился хорошо читать. Смысл доходил до него туго, с видимым трудом, и если кому-то чтение приносило удовольствие и переносило его в мир счастья и приключений, то для Сажерука это было сущим мучением. Он четко знал лишь одно название. Одну книгу. Которую искал так долго, что потерял счет дням. Сколько раз его выгоняли из книжных магазинов – помнит разве что Гвин, который всюду сопровождал мужчину. «У нас здесь не приют для малоимущих» - часто слышал он вслед, и по обыкновению лишь театрально-наигранно кланялся, одаривая владельца саркастичной и надменной улыбкой. Его подобное обращение не задевало. Ничуть. Но не только книга была его основной и главной целью – он всюду разыскивал давнего-давнего знакомого. Человека, который, сам того не желая, несколько раз разбил его сердце, обрекая на мучительные скитания в этом чуждом для него мире. Несколько раз Сажеруку удавалось найти его, но даже тогда, впустив незваного гостя в свой дом, он говорил ему лишь одно: «Я не могу… я, правда, не знаю, как…» И гость уходил ни с чем. Уходил в ночную темноту, шелестя полами развевающегося на промозглом ветру пальто, давая чародею фору. Оставляя его на некоторое время, чтобы он мог лучше узнать свой дар, овладеть им, позволить магии наполнить свои вены, но, вновь возвращаясь через год или два, фокусник снова слышал все тоже: «Я не могу. Прости, Сажерук, если бы я мог…» Эти слова ранили больнее кинжалов. Жгли сильнее огня в этом мире. Пробирали до самых костей хлеще самых морозных и холодных зимних ночей, в которые гостю из книжной сказки не посчастливилось остаться на улице. Несколько раз он едва не замерзал, но даже этот мир не был лишен добрых, отзывчивых людей, готовых предоставить кров и пищу. Пусть и временные, но что еще нужно обездоленному человеку, оставшемуся безо всего в чуждом для него времени? Часто Сажерук тосковал по своей семье. Так часто, что сердце уже привыкло к постоянной, сжимающей его боли, и непонятно было порой – болит оно снова, или претерпевает покой и облегчение от отсутствия эмоций. Иногда фокусник не мог понять – бьется оно, или давно остановилось. Сколько ему, соскочившему с бумажных листов, отмеряно в этом мире? Вдруг, когда-нибудь его настигнет конец? Кто знает, ограничено ли его время и не рассыплется ли он прахом в один из ярких, солнечных дней, словно страница из обветшавшей, изъеденной годами книжки. Это незнание давало ему бесценный дар – умение ценить каждую минуту своей жизни. Пусть мир вокруг него до сих пор оставался Сажеруку чужд, жесток и безразличен – он не мог позволить себе тратить свое драгоценное время попусту. Постоянные погони – от и за, вперед и назад, подстраиваясь и перебарывая судьбу – Сажерук все еще был жив. Он по праву мог собой гордиться – его не раздавило, его не уничтожило, он был жив и готов идти дальше. Готов бороться и ратовать за свое возвращение в его теплый, приветливый и маленький мир… туда, где ждала его семья, потерявшая его так много лет назад… * * * - Посмотри, это ведь очень похоже на его дом, верно? – Сажерук повернул голову, обращаясь к сидящей на его плече, распушившейся от мороза кунице, которая таращила черные глазки-пуговки на обвитый гирляндами дом. Разноцветные огоньки мигали и переливались в ночной темноте, отражаясь на одежде ночного наблюдателя и пушистой шкурке Гвина, который что-то одобрительно тявкнул на ухо хозяина, забираясь под его воротник, чтобы было теплее, и устраиваясь там. И иногда Сажерук жалел, что не может превращаться в куницу… В этот раз фокусник искал его целых четыре года. Сажерук сложил руки между собой и поднес их ко рту, дрожа от холода и выдыхая теплый воздух в ладони. Коже стало горячо, и на несколько мгновений худощавое и бледное лицо, обрамленное всклоченными светлыми волосами, озарил теплый желтый свет, отражающийся в глазах яркими янтарными бликами. Небольшой, но красивый дом, сильно запорошенный снегом не спал, даже несмотря на столь поздний час. В двух окнах на первом этаже горел приветливый, уютный свет, а в крайнем окне на втором, с самого бока, было заметно несколько бликующих на стекле свечей. Даже отсюда мужчина чувствовал их тепло, но все еще колебался, растирая между собой ладони и обхватывая себя руками. На улице было так холодно, что на ресницы, брови, волосы и воротник от дыхания налип иней, и становилось ясно: не прими он решение прямо сейчас – он окочурится уже в самое ближайшее время. - Ну что, идем? – Он снова обращается к Гвину, который возмущенно заворчал под теплым воротником, и в этом ворчании склонный к фантазиям Сажерук уловил что-то наподобие: «Какого Козерога ты спрашиваешь, раз мы все равно здесь?». Если бы куница могла говорить – у нее был бы голос огнеглотателя… - Ладно-ладно, только не ворчи. – Качает жонглер головой и двигается с места, понимая, что от долгого стояния на одном месте он перестал ощущать пальцы на ногах, слыша веселый хруст снега под подошвами и неотвратимо приближаясь к припорошенному крыльцу, над которым был приколот большой рождественский венок из хвои и ягод омелы. Да, эта семья всегда знала толк в подобных вещах… Два горящих прямоугольника внизу оказались окнами в библиотеку. Хотя, если смотреть на ситуацию с другой стороны – весь этот дом был одной огромной библиотекой. Сажерук еще не видел, но уже точно это знал. Он медленно всходит по ступеням и поднимает руку для того, чтобы постучать, но… не решается. Лишь сжимает и разжимает замерзший кулак, поджимая губы и перетирая челюстью. Что он скажет в этот раз? Что ЕМУ скажут в этот раз? Танцор до ужаса в онемевших ногах боится дурной правды. Лучше предвкушающее неведение, но, раз он здесь, то… «Давай, трус, что ты медлишь? Эх, если бы у меня был кулак, я бы уже вовсю долбился бы в эту дверь» - раздается ворчание из-под воротника, и мужчина цыкает на пушистого чертенка. - Не умничай. – Шипит скиталец, и глубоко втягивает в себя морозный воздух. Тот обжигает глотку и выходит наружу облачком шипящего пара, и, едва проглотив беснующееся в горле сердце – огнеглотатель стучится несколько раз. Стучится и застывает, опасливо прижав руку к себе, словно сама дверь могла оторвать ее, наказывая за столь поздний и наглый визит. И фокусник косится на окна библиотеки. Казалось, сам свет мигнул в непонимании, и все вокруг, включая сердце странника, замерло в волнующем ожидании. Ради всех святых, хоть бы Мортимер все еще испытывал ужас к оружию и обращению с ним… Кажется, молчание и тишина длились так долго, что за это время можно было обойти дом вокруг несколько раз, но к облегчению и одновременной нервозности жонглера, за дверью послышалась возня и створка медленно, осторожно отворилась, заливая замерзшее крыльцо теплым желтым светом. - Сажерук? – Весь спектр эмоций был в этом голосе: удивление, ужас, облегчение, нетерпение, радость и боль одновременно, и незваный гость коротко улыбается побелевшими на холоде губами, рассматривая стоявшего на пороге темноволосого мужчину. - Здравствуй, Волшебный Язык. – Склоняет голову в полупоклоне фигляр, и тянет подрагивающую от напряжения и мороза руку к чародею. Таковым себя не считавший, Мо кривит лицо в неприязни к привязавшемуся прозвищу и смыкает горячие, сухие пальцы на холодной ладони, тут же округляя глаза. - Господи, как ты еще жив? Заходи скорее. – И буквально дергает его за руку, заставляя ввалиться в дом, закрывая за собой скрипнувшую дверь. – Как ты нашел нас в этот раз? – В этом вопросе звучит уже куда больше недовольства, нежели чем живой радости при виде старого знакомого, и мужчина неопределенно ведет замерзшими плечами, какое-то время вовсе не желая отпускать горячую, сухую ладонь переплетчика, от которой по венам струилось худо-бедное тепло. Но Мо это не нравится. Однако он слишком вежлив, чтобы сказать об этом, посему лишь неловко, коротко кашляет и выворачивает руку из хватки бледных, закоченевших пальцев. - В прошлый раз ты умчался так быстро, словно за тобой гнался сам дьявол. – Растягивает бледные губы в ухмылке Сажерук и трет между собой ладони снова, стараясь согреться, вновь поднося их ко рту, горячо выдыхая золотым свечением, отразившемся на потерянном, неопределенном лице чародея. - Эй! Ты это брось! У меня полный дом книг! – Резко вскидывается Мортимер, и тянет руку для того, чтобы разбить этот теплый кокон золотистого тепла и света, но тут же отстраняется, удивленно выдохнув. Ах, он совсем забыл… - Гвин, тише. Веди себя прилично. Мы в гостях. – Тихо рыкает на зашипевшую куницу фокусник, глядя на то, как зверек скалил мелкие, словно иглы, белоснежные зубы в сторону хозяина дома, в котором увидел прямую угрозу. – Я же предупреждал, что он кусается. – Это звучит так по-обычному и спокойно, словно ничего из ряда вон выходящего сейчас не происходило, и Волшебный Язык уже холоднее щурится в сторону незваного ночного посетителя. - Я забыл о твоем зверьке. И уж точно не подумал, что он накинется на меня прямо с порога. – В голосе Мортимера чувствуются стальные нотки, и Сажерук тут же сдает на попятную, поднимая руки ладонями вперед, выказывая свою полную готовность к принятию здешних правил, и прилагает много усилий к тому, чтобы те не тряслись от все еще терзавшего его холода. - Он просто меня защищает, и не более того. А вообще, знаешь, когда кусают рогатые куницы – это на счастье. – Жонглер улыбается, стараясь разрядить обстановку, снова соединяя дрожащие пальцы в замок и потирая их между собой. Голубые, уставшие глаза улыбка не трогает. В них нет даже отсвета к чему-то светлому и теплому, и Мортимер лишь тяжело выдыхает, вглядываясь в лицо старого знакомого, прикрывая глаза и потерев их ладонями, качая головой в такт своим мыслям. - Проходи в дом. – Коротко говорит переплетчик, и пропускает Сажерука дальше в прихожую, закрывая дверь на несколько щеколд сразу, косясь на бродячего артиста, который, едва держась на ногах от холода, стягивал с себя заиндевевшее пальто и запорошенные снегом сапоги. – Как ты нашел нас? – Он повторяет свой вопрос и осторожно косится на лестницу, что вела наверх, на второй этаж, прислушиваясь к происходящему там. Лишь бы Мегги уже спокойно спала и не услышала визита ночного, не званого и, не сказать, чтобы слишком желанного гостя. - Волшебный Язык, ты же знаешь мой лисий нюх. Я найду любого, если только захочу. Поэтому было очень опрометчиво тогда бросать все и сбегать, не сказав ни слова. Мне казалось, что я не заслужил твое недоверие. – Сажерук проводит пальцами по бровям и ресницам, смахивая с них воду от подтаявшего инея, и с каким-то известным лишь ему одному вызовом смотрит на чтеца исподлобья. Фокусник высок, но Мортимер выше, и в потерянном взгляде голубых глаз, смотревших чуть снизу, читается столько надежды и веры, что Фолхарт тихо, едва слышно стонет и жмурится, стискивая зубы и отворачиваясь. Он смотрит в темный проход коридора, что вел в библиотеку, из которой он вышел на стук в дверь, и не знает, что ему сказать. - Прекрати так на меня смотреть, Сажерук. Ты знаешь, и всегда знал, что я скажу тебе. – Мо перетирает челюстью и находит в себе силы снова посмотреть в ожидающие вердикта глаза. – Я не могу вернуть тебя назад. Я не могу освоить этот дар, и никогда не буду этого делать. И не дар это вовсе, а самое настоящее проклятье. Поэтому, умоляю тебя, не жди от меня невозможного. – Переплетчик чувствует, как сжимают тисками грудь в тот момент, когда в глазах артиста в очередной раз меркнет мир, рушится еще одна вселенная, разлетается на осколки и тонет в черных, словно бездна, зрачках. Он столько раз разбивал его сердце, и только что сделал это снова. Мортимер уже не мог даже спать – он устал топтать чужие надежды и не оправдывать ожиданий. В воздухе зависает тягучая, холодящая душу тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием дров в камине за стеклянной дверцей (в этом доме всегда боялись огня), да тяжелым дыханием двух взрослых людей, каждый из которых до сих пор хотел верить в свою сказку. Гвин, очевидно, не желающий сидеть на месте, соскакивает с плеча хозяина и осторожно, медленно подбирается к ногам Мортимера, не скрывая любопытства и обнюхивая чародея, шумно фыркая маленьким носом. Сажерук же молчит… молчит и смотрит на куницу с маленькими, острыми рожками, двигая челюстью так, будто пытался что-то перекусить, стиснув и без того белые пальцы в кулак до мертвецки-синеватого оттенка. - Все дело лишь в том, что ты боишься этого волшебства. – Наконец, сипло выдает танцор, сумевший перебороть в себе очередной взрыв сверхновой, резко выдохнув и, кажется, слишком сильно повысив голос, потому что стоявший перед ним Мо, дернулся, а замогильное выражение на лице оживилось, и он покосился на лестницу. Уже в который раз… боится, что гость из другого мира разбудит его дочь. И тогда вопросов точно будет не избежать. - Тише, прошу тебя. Пойдем в гостиную. – И решительно идет в проем деревянной арки, что являла собой проход из прихожей в главную часть дома, осторожно обойдя Гвинна, потянув Сажерука за собой, перехватив его предплечье, заставив сжать зубы и аккуратно выкрутить его из слабого захвата пальцев переплетчика. Сейчас это не лучшее его решение. В гостиной было тепло, уютно и светло. Желтоватые торшеры наполняли помещение мягким светом, а блики от камина на большом ковре создавали непередаваемую атмосферу. Такая же когда-то была и у него дома… вот только здесь по всем стенам расставлены стеллажи с книгами. На столиках, подоконнике, на камине, диване, полу, под столами, везде, где только можно – книги. Книги, книги, книги. Несчетное количество неисчислимых символов и целых мириад различных историй и знаний, которые были недоступны Сажеруку из-за его вопиющего невежества. Посему он просто любуется сим чудом, скользя глазами по ярким (и не очень) обложкам, которые Мо припаял к их обветшалым страницам, и думал про себя о том, как же все-таки глупо бояться собственного колдовства. Вот он, например, никогда не боялся. И огонь плясал в его пальцах, извивался и пел, танцевал и завораживал, но здесь, в этом мире все было иначе… пламя осталось. Оно продолжало вспыхивать в ладонях фокусника тогда, когда он этого желал, но отныне это составляло огромного труда. Концентрации. Очистки собственных мыслей… а все дело было в том, что он больше не был счастлив. Сомнения и страх, поселившиеся в нем мешали мужчине открыть свою душу для магии, струившейся по его венам. - Садись. Налью тебе чаю. – Мо указывает на пестрый, словно костюм Арлекина, диван, и гость благодарно кивает хозяину дома, усаживаясь на мягкую мебель, и заворожено глядя на огромный камин, занимающий едва ли не треть несущей стены. Огонь бесновался и кружился в вихре за толстым, жаропрочным стеклом дверцы, и Сажерук сочувственно вздохнул – он понимал пламя. Он тоже был заключен. В металл, в стекло, в камни, в рамки. Словно был тем самым огненным вихрем, который посадили в банку и велели долго жить. И сердце от этого щемило не слабже, чем от недавних слов Мортимера. Чтец и сам себе был не рад, и все-таки больше всего на свете мужчина верил, что Волшебный Язык сможет приручить свой собственный дар. Приручить, впустить в себя, позволить ему наполнить вены, ощущаясь пьянящим головокружением, но… Мо боялся. Боялся точно так же, как когда-то боялся Сажерук. И это неприемлемо. Это как искусство уличного артиста – голова должна быть ясной, руки ловкими, а кошелек пустым. С кошельком, он, конечно, загнул, и все-таки. Гвинн куда-то сбежал. Очевидно, пошел исследовать новые временные владения, и фокусник может позволить себе расслабиться, прикрыв глаза и откинувшись на мягкую спинку, морщась и накладывая пальцы на предплечье, все еще саднящее и горящее самым настоящим огнем. Мо не знал, но незнание не освобождает от ответственности. Артист зачесал мокрые волосы ото лба пальцами и прислушался к тому, как на кухне звенит посуда, которую чародей трясущимися руками пытается расставить на поднос. О, ему тоже не сладко… но если Мо не выгонит его дальше времени и позволит рассказать все то, что Сажерук узнал за столь долгое время – он станет еще несчастнее. Видеть это будет больно. Невыносимо. Но Сажеруку придется смотреть. И придется сказать. И придется разрушить его собственный мир. Снова, в который раз. - Ничего крепче кофе в этом доме не водится, потому согреваться будешь так. – Мортимер входит в гостиную и любезно протягивает гостю большую, стеклянную чашку, так как за столько лет уже узнал – фокусник не любит тонкого фарфора. И не пьет из мелкой посуды. Не то, что сам Волшебный Язык – тот с почти аристократическими манерами всегда попивает крутой кипяток из маленькой чашки. И как так можно… Сажерук кивает и обхватывает горячую чашку ладонями, отогревая закоченевшие пальцы и дуя на содержимое, пока лишь машинально – не собираясь пить. Он смотрит в уставшее лицо хозяина этой библиотеки на отшибе и замечает про себя – Мо постарел. Годы берут свое, и сам уличный артист больше не был столь молод и горяч, как в тот момент, когда ему посчастливилось сойти со страниц своей сказки, и Сажерук цепляется колким взглядом за мелкие морщины возле грустных глаз, за залегшую борозду на лбу и промеж бровей – он слишком много думает и слишком много щурится. Он хочет вернуть ее – Резу. Хочет до остервенения, но понятия не имеет, как. Точно так же, как и огнеглотатель не знает, как ему вернуться к собственной семье. И они оба – потерянные и брошенные, волей судьбы, обстоятельств и магии вынужденные скитаться по этому миру. Это был мир Мо, но он всегда ощущал себя здесь чужим – это слишком заметно такому, как Сажерук. И как бы ни пытался чтец обмануть лисье чутье – у него не получалось. - Где твой зверь? – Мортимеру не по себе от подобных взглядов, и он старается как-то разрядить напряженную обстановку, озираясь по сторонам и нигде не находя пушистого хвоста. - Пошел изучать территорию. – Сажерук поочередно, словно при застарелой травме, жмет напряженными плечами и криво улыбается. Улыбка снова не трогает его глаз… - Не волнуйся. Он культурнее, чем я. Хоть иногда и показывает зубы. – Огненный танцор облизывает приобретающие нормальный цвет губы и собирается отпить из чашки, но передумывает и снова возвращает ее в прежнее положение. - Ты тоже так делаешь. – Многозначительно вскидывает бровь Мо, вспоминая, сколько раз бродяга угрожал ему, скаля белые, ровные зубы, под стать собственной кунице, разве что не раздуваясь в размерах на пару Сажеруков больше. – Ты пришел только затем, чтобы вновь услышать от меня все тот же ответ? Или?.. Мортимер замирает. Ему очень не хочется услышать это продолжение после «или», но судя по померкнувшему, осунувшемуся лицу артиста – это самое «или» имело место быть. - Или сообщить тебе, Волшебный Язык, что Козерог снова возобновил поиски. За все годы, проведенные им здесь – он собрал много людей. У него везде уши и глаза, он так отчаянно нуждается в твоем даре, что готов абсолютно на все. Ты понимаешь меня? – Сажерук долго, пристально смотрит в глаза книжного лекаря. – На все. - Ты виделся с ним? – Мо старается держать лицо, но жонглер видит, как сложно ему дается даже самое относительно спокойное выражение. Его красивый, глубокий голос сломлен, он охрип в один миг, но от вопроса приходится кривиться уже самому гостю. Кривиться болезненно, словно он вовсе не хотел вспоминать о том, что было. - Да, увы. Совсем недавно. Его люди перехватили меня на севере от границы. Думали, что я знаю, где ты прячешься. – Фокусник хмурится и опускает глаза в стол, прикладываясь губами к краю чашки и замирая в этом положении, будто полностью погружаясь в воспоминания и выпадая из этого мира. И Мортимеру совсем не нравится эта пауза – он щурится, отставляя посудину в сторону, и чуть наклоняется вперед, сидя в кресле и упирая локти в колени, скрещивая пальцы между собой. Мегги на месте бродячего артиста уже давно бы фыркнула и заулыбалась, обозвав Мо неудавшимся психотерапевтом. Но мужчина на него даже не смотрел. Чувствовал взгляд всем своим телом – однако глаз в ответ не поднимал. - И что ты им сказал? – Фолхарт уже даже не думает о том, чтобы сделать свой голос безучастным или безразличным. – Отвечай. – Книжный доктор скалит было зубы, не дождавшись ответа на свой вопрос, но Сажерук лишь качает головой, все так же не отрываясь от собственной чашки. Будто она была его связью с иной реальностью. Словно она могла защитить его от неправедного по его мнению гнева Мо. - Они спрашивали о Мегги? Что они тебе говорили? Неужели ты не сказал им ни слова? – Мортимера буквально прорывает потоком вопросов. Он не может не узнать все до самой последней подробности, ведь после того, как несколько раз после прихода Сажерука ему с дочерью приходилось бежать без оглядки – он стал осторожен. Потому-то так перепугался визита ночного гостя. За ним попятам всегда шла сама Тьма… - Ты пытаешься меня оскорбить? – Мужчина выгибает светлую бровь, пересеченную белесыми полосками шрамов, и книжный доктор тут же жалеет о своих словах, хмурясь и прикладывая ладонь к лицу, нервно потирая подбородок. – Все равно рано или поздно они найдут тебя, чародей. И кто знает, сможешь ли ты убежать от них в этот раз. – Сажерук все же делает глоток чая и, наконец, отнимает чашку от губ, ставя ее на стол и соединяя ладони вместе. Он хотя бы перестал дрожать, а значит – хоть немного согрелся в тепле, и от этого осознания в груди Фолхарта поселилось чувство спокойного удовлетворения. Мо никогда не уставал удивляться – как же так? Человек, который так ловко управляется с огнем – так быстро мерзнет. Его лучшими друзьями были теплые летние ночи, а зимы и морозы он всегда оставлял Роксане. Мортимер не знал ее лично – она осталась для него лишь картинкой, воспоминанием, иллюстрацией в прекрасной книге позабытого всеми автора. Но он знал, что эта женщина любила белый снег, холодный ветер и ледяные поверхности озер и рек, в которых отражалось голубое, словно глаза ее мужа, небо. Бескрайнее и бездонное, как и ее душа. Они оба потеряли любимых женщин. С разницей лишь в том, что одна вошла в книгу, а другая осталась в ней, не выйдя следом за огненным танцором. Тосковал ли он по ней? Невыносимо. Мучился ли Мо в попытках вернуть свою Резу? Мучился так, что едва не двинулся рассудком. И сейчас оба искалеченных неудачника смотрели друг на друга. Вот только Сажерук после вопросов о Козероге глядел на него волком. - Прекрати так смотреть. Почему ты постоянно пытаешься прожечь во мне дыру? – Мортимер скрещивает руки на груди, будто пытаясь закрыться от сурового взгляда. - Потому что когда-то ты прожег ее во мне. Вот тут, чародей. Помнишь? – Мужчина поднимает руку и тычет длинным пальцем в проекцию своего сердца. Знает, на что давить… знает, что Мо совестливый. Слишком совестливый и всегда принимающий все на свой счет и на свою душу. Но в этот раз все иначе. Он устал, измучился, истерзался за себя и за других, потому больше не может реагировать так, как должно переплетчику – рассудительно и спокойно. И резко поднимается на ноги, отчего Сажерук дергается назад, едва не пролив из чашки чай, недоуменно глядя на Фолхарта, который отчетливыми и широкими шагами направился к окну, озадаченно и нервно обхватив себя руками, глядя в темную неизвестность, простирающуюся по ту сторону стекла. И что-то в огненном танцоре надламывается в этот момент. Он не может видеть, как тот снова истязает себя. Просто сам Сажерук не мог вести себя порядочно. Он постоянно против своей воли поддевал переплетчика, стараясь нащупать струны его души, дергая за них, будто за ниточки деревянной марионетки, что он вырезал когда-то. Фокусник молчит, смотря в затылок Мортимера, который явно не желал сейчас разговаривать, и ждет, пока его отпустит. А когда ожидание затягивается в несколькоминутное – все же понимает, что не может усидеть на своем месте. И поднимается на ноги, осторожно, словно лис к сомнительно-легкой добыче – подходит к книжному мастеру со спины. Тот уже долгое время живет в страхе преследования, но до сих пор так и не смог научиться не подставляться так доверчиво. Право слово – люди могут быть совсем не такими, как думает Фолхарт, безоглядно доверяя всем и каждому, стоит лишь слегка ему улыбнуться. - Мо. – Тихо, не зная, с чего начать, произносит Сажерук, кусая нижнюю губу, пытаясь придумать хоть что-то. Хоть словечко, однако, все вылетело вон из его головы. И единственное, что он может – это протянуть к мужчине руки, смыкая длинные пальцы на слишком широких и сильных для простого книжного заучки плечах, комкая теплый свитер крупной вязки, попросту не зная, что еще можно сделать в такой ситуации. И это странно для него, ведь обычно так доверчиво ему подставлял спину лишь один человек, знавший его ближе всего в обоих мирах. – Прекрати себя линчевать и принимать мои язвы так близко к сердцу. Я не хотел снова дергать старые раны. – Танцор не знает, куда себя деть. Он неловко смыкает пальцы, ощущая такое странное, необычное тепло чужого живого тела под ладонями. Ведь он вечный одиночка. Его спутники – это куница, огонь и гитара. Была гитара… - Ты дергаешь их всегда, когда являешься ко мне. – Мо вроде бы и хочет дернуться, вырвавшись из хватки цепких пальцев, но все же остается на месте, напрягаясь, словно монолитная скала. Раньше отчего-то Сажерук не замечал, что Фолхарт такой… здоровый, что ли? Высокий, крепкий и совершенно беззащитный перед этим миром ребенок. Его мировоззрение, его моральные принципы, его действительно искреннее желание верить в людей делают его таким несчастным и уязвимым для всего внешнего мира. И пусть взглянув на него, многие лишь покрутили бы пальцем у виска, а с¬казали бы совершенно иначе – вот этот шкаф уязвим? О да. Словно младенец. - Я не могу иначе. Ты ведь вытащил меня в этот мир. – Фокусник подается ближе совсем немного, слегка, будто боясь сломать, стискивая пальцы, надавливая ими на плечи мужчины для того, чтобы тот хоть немного постарался их расслабить. – Ты – единственный, кого я знаю здесь. Не считая Козерога. К кому мне еще идти? - Иногда мне кажется, что тебе к нему и дорога. С такой колоссальной настойчивостью и наглостью – ты бы неплохо вписался в их коллектив. – Мортимер, сам того не ведая, бросает кинжал, который с болезненным уколом втыкается в ребра, но на это Сажерук лишь фыркает и делает вид, что воспринял слова так, как они и были сказаны – не в серьез. Уж он-то знает, что в шутке есть только доля шутки... - Он выставит меня за несносность. Или убьет. – Огнеглотатель снова беспечно усмехается, но вот только на деле ему совсем не смешно. Козерог – дьявол. И люди его – бесы. И в глазах у него лишь холод, безжалостность и тьма. А у его прихвостней – жестокость, страх и щенячье подчинение своему местному звездному богу. Мо шумно выдыхает, обозначая смешок, и все ж таки его плечи опускаются. Он более менее расслабляется, даже несмотря на неловкость ситуации – Сажерук давно ни к кому не прикасался. Он уже и забыл, как это делается, посему сейчас чувствует себя глупо. Его собственные руки напряжены, как две палки, и стоит он не рядом с Мортимером – а на расстоянии локтя, опасаясь приближаться. Боги, он людей боится больше, чем огня, который в этом мире, к сожалению, жег его руки. В книге все было иначе. В его «Чернильном сердце» он никогда не обжигал рук… - Раз до сих пор не нашел и не убил, значит, не было необходимости. – Мо умел поддержать в трудные минуты, что уж тут говорить. Прямо брал банку с солью и сыпал на свежие раны. И мужчина кривится, пользуясь тем, что сейчас книжный лекарь его не видит, пропуская на свое лицо все эмоции относительно того, что он думает о Козероге, о его людях и об этом мире. Который вдруг резко взрывается и летит осколками, когда Сажерук чувствует на своих пальцах теплую, сухую и жесткую ладонь. И у барда даже зрение проясняется, а сознание будто прочищается – он смотрит на собственную руку, накрытую ковшеобразной ладонью Мортимера, и едва слышно выдыхает, словно боится спугнуть момент. – Прекрати нервничать. Иначе ты сломаешь мне ключичные кости. – Усмехается Фолкхарт, чуть постучав указательным пальцем по костяшкам жонглера, мягко призывая его разжать мертвую хватку. Фокусник еще какое-то время ошарашено смотрит на свою руку, как будто на отдельную картинку, не имеющую отношения к реальности, и нервно облизывает губы, осторожно, почти судорожно разжимая пальцы, отчего ладонь Мортимера еще сильнее прижалась к его кисти. - Для того чтобы ее сломать нужно уронить на тебя наковальню, Волшебный Язык. И еще неизвестно, поможет ли это. – Несмотря на то, что Сажерук был отчасти потрясен собственными эмоциями, возникшими в его душе несколько секунд назад, он старался не терять обычной саркастичности своего голоса. Пока Мо не видит выражения его лица. - Да неужели? И с чего ты это взял? – Переплетчик продолжает держать свою сухую, как страницы многочисленных книг, что он брал в руки, ладонь на кисти фокусника, и тот постепенно начинает расслабляться точно так же, как сделал это сам хозяин дома. Медленно, словно чужие прежде руки, начинают расслаблять закоченевшие мышцы, и Сажерук весь опадает. Хватка на плечах Мо становится менее судорожной и более спокойной, поддерживающей, доверительной, и от этого на душе становится еще паскуднее. - Такое ощущение, будто ты ни разу не видел себя в зеркало. – Щурится фокусник, не понимая, то ли Мортимер действительно не понимает, то ли попросту нарывается на похвалу со стороны давнего знакомого. – Создается чувство, словно вместо переплетчика книг долгие годы ты посвятил военному делу. Ну, во всяком случае, в моем мире так… - он хлопает Мо по широкому плечу, - выглядят только кузнецы, воины и стражники. Так что не надо пытаться сойти за дурачка. Шестым чувством Сажерук ощущает, что Мортимер улыбается, и, наконец, в его душе начинает теплеть. Его не выгнали, ему снова смогли поверить, в этот раз ему худо-бедно рады, а это многого стоит. У переплетчика широкая спина и покатые плечи, и фокусник рассматривает виднеющуюся из-под воротника полоску кожи, щурясь и замечая на ней светлую, забегающую под ворот, белесую линию. И Сажерук напрягается, забывая о чувстве такта и поддевая пальцами свитер, потянув его в сторону убегающего вглубь шрама. И в этот момент книжный лекарь дергается, словно от боли, уводя плечо вперед, разворачиваясь так стремительно, что у уставшего путника закружилась голова. - Не нужно. – Говорит Мо, перехватывая проворную и любопытную руку мага за запястье и отводя его в сторону, предупредительно сверкая синими глазами, и гость понимает, что переиграл. Забылся, задумался, влез в личное пространство, которое априори должно оставаться у любого человека. И укротитель огня мелко кивает, косясь на шорох, раздающийся в коридоре, удовлетворенно замечая там заинтересованно лазавшего по тумбочке Гвина, переводя на него свое внимание. - А ну-ка хватит. – Зло шипит Сажерук, фыркая на куницу точно так же, как та делает в ответ, распушив мех и коротко зашипев, давая понять, что имеет все права на эту территорию. – Гвин, если будешь так себя вести – я посажу тебя в рюкзак. – Огнеглотатель скалится и уже подается было в сторону мелькнувшего в отсеке комода пушистого хвоста, но Мо останавливает его, накрыв его диафрагму ладонью, заставляя полностью переключить свое внимание обратно на позабытого на мгновение хозяина дома. - Прекрати страдать ерундой. Вы с ним два сапога пара, и оба на левую ногу. Лучше сходи отогреться в душ и ложись спать. Утром разберемся со всеми насущными проблемами. – Кажется, удивление так ярко прописано на бледном лице танцора, что на несколько секунд Фолкхарту становится стыдно. Обычно он выгонял его взашей уже через пару часов. – Ванная прямо по коридору, чистые полотенца на сушилке. С прочим разберешься сам. А я пока доделаю работу с твоего позволения. И Мо уходит в свою мастерскую, убрав теплую руку с груди фокусника, словно оставив там холодящее зияющее пространство, не допив чая и не перестраховавшись по миллиону раз, высматривая во мраке за окном людей Козерога. Что-то изменилось в этот раз. Что-то за прошедшие четыре года заставило Фолкхарта сменить свое мнение о госте из книги. И Сажеруку меньше всего хотелось думать о том, что это банальная жалость.