***
Янг словно чует неладное — обшаривает беспокойным взглядом парковку, выстукивает пальцами чечетку по обивке руля и сверяется с часами едва ли не каждую секунду. Будь он чуть более собран и чуть менее дёрган, мог бы заметить пристально наблюдающего за ним человека, чьи руки уже примеряют к его горлу лезвие ножа. Янг уверяется в своих подозрениях, когда едва поднеся к уху телефон, видит стремительно приближающегося к автомобилю мужчину. Двери авто блокируются с сухим щелчком, стартер стрекочет от поворота ключа в замке зажигания. Серому форду тронуться с места не суждено — один крепкий удар пускает по боковому водительскому паутину трещин, второй выбивает в стекле рваную брешь. Эрик распарывает осколками рукав куртки, когда лезет в салон, чтобы пару раз с силой приложить лицо Янга об руль. Зажатый в его ладони пистолет исчезает под затёртым сиденьем. Янг же оказывается крепким парнем: не обращая внимания на идущую сломанным носом кровь, он кидается в наступление, с силой толкая дверцу плечом. Ему почти удаётся сбить Эрика с ног. Под подошвой хрустит стеклянное крошево, с похожим звуком ломаются пальцы, зажатые дверью. Янг стискивает зубы, издавая сдавленное мычание и выбрасывает вперёд руку с зажатым в ладони осколком стекла. Эрик вспоминает Хейес не злым тихим матом, за то, что не нашла кого-нибудь посговорчивей. Вытянуть Янга за шкирку из его консервной банки оказывается непросто. Вытянуть из Янга его секреты, наверняка, окажется охуеть как сложно. Однако, с первой задачей Эрик справляется отлично: каучуковая подошва ботинка, обрушивающегося на искаженное злобой и страхом лицо, сводит дальнейшее сопротивление на нет.***
Он возвращается, когда хмурый вечер переходит в позднюю ночь. Гремит ключами; вываливает из карманов куртки пожитки Янга на журнальный столик в гостинной, саму куртку небрежно швыряет на диван — та медленно сползает на пол, царапая металлической фурнитурой паркет. Хейес выпрямляет сгорбленную спину, высовываясь из-за ноутбука, смотрит украдкой. С головой окунувшись в работу, она совершенно позабыла о неудобстве, которым сквозит здесь из всех щелей, о страхе, путающем мысли, мешающем существовать, не говоря уже о том, чтобы жить. Теперь, в приглушённом свете настольной лампы, Хейли видит того, кого так боится, кому место за семью замками, но никак не здесь, в просторном лофте с потрясающим видом на Чикаго; кому предписано шагать по бетону с браслетами на щиколотках, под прицелами надзирателей, а не ступать свободно по дорогому паркету из бразильского ореха, оставляя за собой вереницу грязных следов. Она чувствует, когда Эрик плюхается на диван рядом с ней, по пути зацепив пальцами хрустальную пепельницу и безжалостно грохает ею о стеклянный журнальный стол. Чувствует запах: тошнотворный, отдающий металлом, пугающий. Так пахнет на скотобойнях, от освежеванных туш подвешенных за крюки и Эрик, похоже, только что со скотобойни — его пальцы в запекшейся крови; он зажимает фильтр сигареты между большим и указательным, хлопает себя по карманам в поисках зажигалки, а Хейли старается отодвинуться подальше и сглатывает подступивший к горлу ком. Хочется бежать без оглядки и только мысль о том, что наступит день, когда именно она обличит его и запятнанного чужой кровью передаст в руки правосудия, пригвождает к месту. — Всё как ты и предположила: Янг не был в курсе всех дел, но кое-что всё-таки сообщил. — И что ты сделал? — зачем-то спрашивает Хейли, даже не стараясь скрыть в укоризну в голосе. — Слишком много недовольства в голосе, птичка. Не говори, что тебе не знакомо такое понятие, как «выбить показания». Она затыкает рот, но смотрит так проницательно, словно заглядывает прямо в голову, его лицо для неё — экран, на котором отчётливо видно всё, что было совершено сегодня, вчера, на прошлой неделе. Эрик любит кичиться, повторяя, что ему плевать: плевать, что девчонка его раскроет, что добьётся своего и разрушит всё, чего он достиг кровью и потом, карабкаясь вверх по лестнице из трупов. «Я заставлю тебя молчать, когда захочу», — говорит он себе, хотя чувство абсолютной власти сейчас почему-то трещит по швам, он словно застукан на месте преступления и сейчас девчонка соберёт клочки его мыслей в пакетик как улики и сделает то, что велит ей закон. Подобного чувства не возникало очень давно — к безнаказанности он привык и даже успел пресытиться, воспринимая её как что-то само собой разумеющееся. И хоть способности Хейес никогда не вызывали сомнения, Эрика приятно удивило, а затем и заставило поднапрячься то, с какой лёгкостью она выдала ему информацию о Янге. Припереться сюда в таком виде — было очень опрометчиво с его стороны, но этот страх перед скорым разоблачением, заставляющий кидаться вдогонку за каждым, кто стал невольным свидетелем преступления, — удел слабоумных психопатов, не умеющих контролировать эмоции. Это всё чёртов Макс со своей чёртовой паранойей, не иначе. «Я заставлю тебя молчать», — навязчивой мантрой пульсирует в голове. Эрик хорошо представляет, как навалится сверху, как удобно ладонь ляжет на её лицо, когда он зажмёт ей рот и сдавит пальцами ноздри, полностью перекрывая кислород. Девчонка будет сучить ногами, цепляться пальцами за запястье в бессильной попытке отодрать от себя руку, бороться за мизерный глоток спасительного воздуха, возможно, даже сможет вгрызться зубами в кожу. В её распахнутых глазах будут стоять слёзы и искреннее нежелание подыхать. Да, он будет наслаждаться моментом. Нет более опьяняющей власти, чем власть над человеком, жизнь которого целиком зависит только от твоего милосердия, но Эрик знает: это мимолётное чувство улетучится быстро, словно пузырьки из шампанского, вместе с последним клочком кислорода из лёгких. — Даже его барахло умудрился кровью заляпать, — раздраженно фыркает Хейес, уже не сверля его взглядом, и брезгливо вынимает из небольшой кучки мятых купюр не менее смятый чек. — Помнится, ты раньше как-то чище работал. Нервишки сдают, да? — с издёвкой говорит она. Эрика от звука её голоса передергивает: картинка в его голове слишком жива, кажется, даже на кончиках пальцев оседает тепло её кожи, а может, это ему чудится горячая кровь, хлеставшая из перерезанного горла ублюдка. Во рту моментально сохнет, он слегка дико ухмыляется, облизывая губы. Хейес слишком медленно вытягивает визитки и карточки из бумажника Янга, Эрик въедается взглядом в тонкие, совсем не изящные теперь пальцы, выжидая, когда она наткнётся на приготовленный для неё «сюрприз», которым он планирует завалить сразу целый выводок зайцев. Скоро она перестанет корчить из себя праведницу, с пеной у рта доказывая ему, какая же он мразь; скоро она сама попросит крови. Из груди против воли рвётся ехидное: — Считаешь, что этот мудак не заслужил смерти? — Считаю, что это не тебе решать, — привычно огрызается она. «Привычно». Когда вообще это слово стало применимо по отношению к ней? Хейес чувствует опасность где-то на уровне первобытных инстинктов, порываясь вскочить с дивана, когда Эрик ловит тонкое запястье и с силой дергает на себя, возвращая её пятую точку на насиженное место. Он оказывается на ногах пугающе быстро, нависает сверху каменным монолитом, упираясь коленями в диван, сжимает ими её бёдра. Широкая ладонь сгребает волосы в кулак, с силой запрокидывая голову назад. Болезненный всхлип глохнет за закушенными губами. — Не вынуждай меня использовать твой длинный язык не по назначению, но в более приятных для меня целях. Хотя, я почти уверен, что тебе тоже понравится. Не сразу, конечно, — горячечно выпаливает он ей в лицо, а Хейли хорошо видит безумие, вперемешку с лютой яростью на дне чёрных зрачков и запекшиеся брызги крови на небритой щеке, прямо до линии роста волос, когда Эрик наклоняется непозволительно близко, чтобы жадно вдохнуть запах её волос. Он всё ещё там: лупит информатора кастетом, до мяса сбивая фаланги пальцев на правой руке; не сильно пачкает их кровью, пока методично снимает ровные полоски кожи, в какой-то момент приглаживает волосы, оставляя на левом виске четыре параллельные полосы; вытягивает ещё трепыхающийся язык из вскрытой глотки Янга, не отходя в сторону, когда темная артериальная хлещет из обширной раны, забрызгивая ботинки. Хейес видит всё это, словно сама находилась там. Жуткие картинки мелькают багряным калейдоскопом в свинцовых глазах: пусть сломает ей хребет, раздробит кости, развесит кишки, словно праздничные гирлянды, — она готова принять какую угодно смерть, только не унижение. — Отпусти, — как можно спокойнее просит Хейес, расслабляя закаменевшее, словно сведённое судорогой тело; предусмотрительно оставляет попытки сопротивления, стараясь не дышать даже. — Эрик, ты не в себе, отпусти, — настойчивее повторяет она. А как хотелось бы полоснуть по его слуху острым словом, гордо вздёрнув подбородок, чтобы мудаку аж яйца скрутило от нахлынувшей ярости. Вот только раззадоривать его, себе дороже выйдет и нихрена она с этого не выиграет. Она лишь воротит нос брезгливо — невозможный запах чужой крови щекочет нёбо, оседает запекшейся коркой на носоглотке. Мученическая покорность сбивает с толку и отрезвляет получше крепкой пощёчины — Эрик искренне хотел бы, чтобы девчонка ярилась, брыкалась, чтобы горячие слёзы текли по лицу, но ничего из этого нет. Эрик щурится, смотрит долго, пристально, словно задумавшись о чём-то, затем, милосердно ослабляет хватку, путаясь пальцами в мягких волосах. Эмоция, отдаленно напоминающая досаду, проскакивает по его лицу с последним локоном, выскользнувшим из ладони. Уткнуть бы сейчас эту дрянь мордой в диван и дело с концом. — Согласен. Что-то я перегнул, — неожиданно даже для самого себя, соглашается он. — Наш информатор оказался пиздец каким несговорчивым. Вывел меня из себя конкретно. Эрик поднимается на ноги и, отходя на пару шагов, озирается по сторонам хмуро и озадаченно; трет грязной ладонью лицо, словно только что проснулся и пытается понять, какой же сегодня день. Он стягивает провонявшую потом и кровью футболку, отчётливо осознавая только то, что сейчас ему жизненно необходимы душ, крепкий алкоголь и доступная девица. — Ну, че уставилась? Делом займись, — рявкает напоследок Эрик, ретируясь в ванную комнату. Хейес обнимает себя руками и какое-то время сидит неподвижно, вслушиваясь в тихий шум воды, не в силах сбросить с себя оцепенение. В то, что Эрик оставил её, просто взял и ушёл, отчаянно не верится. Конечно, его пристрастия ей известны достаточно хорошо — он убийца и первостатейный мудак, но не насильник. Следовало бы радоваться удачному исходу событий, вот только произошедшее плотно заседает в голове, распространяясь на весь организм, как остаточное явление после тяжёлой болезни. Тело колотит мелкий озноб; Хейли выдыхает воздух с болезненным хрипом, принимаясь оттирать ладони от чего-то несуществующего; она чувствует, будто они и у неё выпачканы в чужой крови. Косвенно, так и есть. Однажды она уже училась с этим жить, сможет и теперь. Хейес хватается за дело с острым желанием покончить со всем как можно скорее. Не слишком рассчитывая найти что-то полезное, она с энтузиазмом потрошит бумажник Янга, отбрасывая в сторону визитки массажных салонов, такси, закусочных, пока не натыкается нечто действительно важное. Хейли долго вглядывается в картонный прямоугольник, перечитывает до боли знакомый адрес снова и снова, пока буквы не пускаются в пляс. В сравнении с остальными, эта визитка не такая глянцевая и новенькая — её хранили давно и намеренно, а не просто сунули в бумажник на всякий случай. Вопросы внутри черепной коробки формируются пугающе быстро, а вот вариантов ответов катастрофически не хватает, так что едва шум воды стихает, Хейес уже стоит на ногах, буквально готовясь к допросу. Она то меряет шагами гостиную, то мостится на подлокотник дивана; то нервно грызёт щеки изнутри, то ерошит пальцами волосы; истеричное: «Да блять, что он там возится!», растворяется в пустоте комнаты. — Эрик, — сходу начинает Хейли, когда он показывается в поле зрения, — мне нужно знать… — Не сейчас, — Эрик раздражённо отмахивается от неё, как от назойливой мухи, тормозя возле дивана, чтобы достать из кармана небрежно брошенной куртки телефон. — Нет, сейчас, — наседает Хейес. — Подождёт до утра, — отрезает он, набирая один из многих, выжженных на обратной стороне век, номеров. Хейли вспыхивает со скоростью спички; ей совсем не хочется стыдливо спрятать глаза, глядя на держащееся больше на честном слове, чем на мужских бёдрах, банное полотенце; ей глубочайше плевать на инстинкт самосохранения, когда она выхватывает у Эрика из рук мобильный, вынуждая обратить на себя внимание и тыча в лицо визитку рехаба: — Ты знаешь откуда это у Янга?! Отвечай! Он в ответ только бровью ведёт в искреннем удивлении и кривит уголки губ, пока из зажатого в ладони Хейес телефона, приглушённо аллокает чей-то блядский голосок. — Дай сюда, или я сломаю тебе руку, — обманчиво нежно мурлычет Эрик. — Давай же, будь умницей. Хейли в сердцах расхуяривает вдребезги его телефон о паркет из бразильского ореха, совсем не думая о том, что последует за этим. — Ты, блять, мне всё расскажешь! Сейчас! Эрик только кривит уголок рта в подобии улыбки и с совершенно бесстрастным видом удаляется, оставляя Хейес со своими вопросами, к числу которых прибавляется ещё парочка, один на один. Когда она видит его вновь, всего при параде, Эрик подмигивает ей, что в свете последних событий выглядит для неё пугающе неоднозначно. Все дальнейшие расспросы достаются запертой двери.