"Как он умел казаться новым, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньем готовым, Приятной лестью забавлять, Ловить минуту умиленья, Невинных лет предубежденья Умом и страстью побеждать, Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звук, Преследовать любовь, и вдруг Добиться тайного свиданья..."
— Ну и какого хуя? — сдавленно прошипел Юра, внимательно вчитываясь в строки. Он пытался разобраться долго, распутывая хитросплетённые узлы собственных мыслей и вновь перебирая то, что уже давно было ясно, очевидно. Он отчаянно пытался найти хоть какое-нибудь здравое и логичное объяснение собственных чувств. "Нет, это просто невозможно. Такое не должно было случиться," — Плисецкий прекрасно понимал, что его влюблённость — уже аксиома, но судорожно пытался найти хоть какие-то доказательства обратного. Он был не готов, он никогда не думал, что этот сопливый идиотизм настигнет его так рано и что настигнет вообще. "Слишком быстро, слишком неправильно, слишком по-идиотски." — Вы когда-нибудь думали о любви? — Никифоров улыбнулся и с интересом посмотрел на новоиспечённых учеников. Кацуки моментально покраснел, Юрий раздражённо фыркнул и закатил глаза. — Нет, — не задумываясь ответили оба. — Понятно. — Виктор заправил прядь серебристых волос за ухо. — Тогда что вы чувствуете, слушая эту музыку? — Юра прислушался. Он и вправду никогда не думал о любви, вернее, о такой любви, как эта. Тема невинной любви. Конечно, он смотрел все эти идиотские мелодрамы, так горячо любимые матерью и одноклассницами, читал приторные страдания наивных героинь русской литературы, но особо никогда не задумывался. Любовь и романтика были для него понятиями чужими, слишком далёкими. Юра знал, что, возможно, есть все эти высокие чувства, заставляющие непрерывно думать о человеке, нуждаться в нём, как в каком-то противоядии, свято верить каждому слову, даже если он несёт очевидную ахинею, но для него это было незнакомо и пока неинтересно. Слишком приторно, слишком странно. "Неужели можно вот так, отдавать всего себя человеку, оставаясь абсолютно уязвимым? Это ведь глупость." Он никогда не видел настоящую, искреннюю, взаимную любовь. Он видел мать и отчима, её поведение, то, с каким усердием она старается угодить никчёмной неблагодарной свинье. Она не видела его недостатков, как в бреду твердила: "Он хороший, правда хороший." А Юра сравнивал это с болезнью, пожирающей мозг. Все знакомые ему влюблённые были похожи на больных. Он не представлял, как это чувство может сделать человека счастливым, но точно знал, что оно убивает здравый смысл и разрушает разум. Юра помнил, как Мила начала впервые встречаться с тем широкоплечим идиотом-хоккеистом. Юра знал, что он внутри совершенно пустой, знал, что он встречается с Милой из интереса, а вовсе не из-за какой-то безумной любви, о которой говорила Бабичева, знал, что Мила у него не единственная. Мила не хотела даже слушать. Она была совершенно счастлива, в эйфории летала над холодной плоскостью льда, забывая о технике и мерах безопасности. Юра злился, очень злился на то, как она убивает собственную карьеру ради какого-то придурка. К чему эта жертвенность, он не понимал. — Мне не нравится этот отрывок, — резко высказал Юра. — Меня тошнит от этой невинности. — Окей. — Никифоров пожал плечами и включил совершенно другую композицию. Эрос — тема страстной любви. Музыка было быстрой, ритмичной, абсолютно противоположной предыдущей. Этот темперамент, напор нравился Юрию. В отличии от невинной абсолютной любви, эрос он хотя бы мог понять. Он сравнивал это со страстью к победе — его единственной страстью, невероятным желанием пробиться вперёд, оставляя позади себя остальных, доказывая, что он — Юрий Плисецкий — не просто пятнадцатилетний мальчишка, он настоящий чемпион, Ледяной Тигр России, новый Виктор Никифоров. Он не просто так столько работал над собой, в кровь разбивая колени, ударяясь о холодный твёрдый лёд. Ради этого он действительно готов был отдать всего себя. Конечно, назвать любовью это чувство сложно, но зато это были хоть какие-то более-менее чёткие представления о чувстве, с которым предстоит кататься. — Я буду кататься под эту, — его голос звучал уверенно, твёрдо. Однако, у Никифорова были свои планы. — Юрию достаётся Эрос, а Юрио - Агапе! И вот сейчас он сам заболел этой идиотской неизлечимой болезнью. Тогда он понял, что невинная чистая любовь — не обязательно романтика. И он вспоминал единственного человека, которого любил, которому открывал душу, ради которого был готов на всё. Сейчас в голове сидел только Леруа, этот самовлюблённый кретин, который преследовал его везде — на соревнованиях, в Питере, дома, во сне, в песнях, а теперь ещё и в книгах. "Молодой повеса из высшего света, харизматичный, интересный, умеющий поддержать разговор, абсолютно эгоистичный и имевший много поклонниц? Просто издевательство." — Юре захотелось вышвырнуть книгу к чертям. Допустим, он признался хотя бы сам себе. Что делать дальше, Юра понятия не имел. Было абсолютно очевидно, что нужно избавиться от этого чувства как можно быстрее, пока оно окончательно не захватило мозг. Как можно быстрее. Плисецкий вздохнул и вновь открыл книгу. Завтрашний зачёт по литературе никто не отменял, а помимо прочтения нужно было выучить письмо Онегина, который раздражал с первых строк.***
Сумерки. Леруа любил вечера, ему нравились закаты, наступление темноты, наступление чего-то нового, даже более интересного. Вечерний Питер был прекрасен. Джей-Джею нравились красивые старинные здания с этими арками, причудливой лепниной, резными фризами в жёлтом и серебристом свете фонарей и иллюминаций. Ему нравилось это фиолетовое небо, нравился морозный колючий воздух, нравился сам образ этого города. Конечно, знакомая ему современная Канада с её небоскрёбами, машинами, бесконечными знаками и вывесками и аккуратными скверами навсегда останется для него родной, но старинный таинственный Санкт-Петербург покорил его навсегда. Джей-Джей гулял по незнакомому городу часами. Он уходил с утра, рассматривал улочки, памятники, магазины, людей и приходил только под вечер. Кофейню, в которой Мила хотела встретиться, он нашёл довольно быстро. Рыжеволосая девушка уже ждала его за уютным небольшим столиком. — Привет, — Джей-Джей приветливо улыбнулся и сел напротив. Она от неожиданности распахнула глаза и вздрогнула. — Привет, прости я задумалась. — Мила широко улыбнулась. — Садись. — Давно ждёшь? — Леруа снял куртку и сел напротив. — Нет, сама пришла буквально минут десять назад. Юра не спрашивал, куда ты пошёл? — Я ушёл раньше, чем он вернулся, — наступила недолгая пауза. Мила заказала латте, Джей-Джей любимый капучино. — Так о чём ты хотела поговорить? — А как ты думаешь? — девушка внимательно посмотрела на Леруа. — Могу предположить, что о Юре. Только вот зачем? — Жан, я буду говорить с тобой серьёзно, — парень удивлённо приподнял бровь. Он уже и забыл, когда его в последний раз называли по имени. В глазах Милы неожиданно пропал привычный озорной огонёк. — Я слушаю. — Я хочу спросить тебя. Только отвечай честно, не смей отшучиваться. Что ты чувствуешь к Юре? — всего каких-то три-четыре месяца назад Джей-Джей бы громко рассмеялся над всей этой серьёзностью и выдал бы целую кучу идиотских шуток на одну тематику. Сейчас он посмотрел девушке в глаза и не раздумывая выдохнул: — Я люблю его, — он плевать хотел, что о нём подумают и каким идиотом он сейчас показался в её глазах. Джей-Джей всегда был через чур прямолинеен и долго учился умению заткнуться в нужный момент и принять мнение оппонента, несмотря на собственное. Сейчас, к своему огромному облегчению, он вновь учился быть собой. Мила удивлённо смотрела на парня. Он не отводил взгляд. Она точно не ожидала такого ответа, возможно, рассчитывала на: "Я просто позлить его хочу. Он просто мне интересен", или, на крайний случай: "Он мне нравится. Меня к нему тянет." — Ты ведь не шутишь сейчас, да? Не бросайся, пожалуйста, такими словами просто так. — А я и не бросаюсь. Я совершенно серьёзен. Не веришь? Я сейчас перед тобой как открытая книга, — он слабо улыбнулся. — Я верю. — Мила подняла на Джей-Джея серьёзный взгляд. — Я тоже буду честна с тобой. Я боюсь, что он доверится тебе, боюсь, что если ты всё-таки добьёшься его любви, ты остынешь к нему. Не смотри на меня так. Я знаю, что ты хороший парень, но также знаю, что ты не отличаешься постоянностью. Ты живёшь чувствами, Джей-Джей, даже мимолетными. Я боюсь, что ты сейчас просто поддался какому-то порыву, что тебе нравится завоевывать его, как бы сложно не было. Ты ведь остыл к своей невесте, хотя вы были вместе со школы. А Юра хрупкий внутри, ты даже не представляешь, какой хрупкий. — Джей-Джей слушал молча, смакуя каждое слово. — Представляю. Я его насквозь вижу, я чувствую. Знаешь, я долго не мог отойти от финала. Я вспоминал, как он катается. Просто невероятно. Я представляю, какой он на самом деле и как долго он строил эту стену вокруг себя. Я прилетел сюда, как идиот, надеясь на то, что разрушу эту стену, что увижу его настоящего. А потом он сам мне её открыл и я понял, насколько я ничтожен и насколько он сильнее меня на самом-то деле. Я думал, я долго думал, стоит ли мне вообще пытаться добиться его доверия, достоин ли я его любви. Я думал, смогу ли я нести эту ответственность, смогу ли я доверять сейчас самому себе. Знаешь, что я понял? Я недостоин его. А ещё я понял, что люблю. Не то, что было с Изабеллой, не так. Я был влюблен в неё, но не любил, это была какая-то привязанность, долг. А его я люблю по-настоящему, по-другому. Я не хочу рушить эту стену, я хочу, чтобы он разрушил её сам. Хочу, чтобы она была ему не нужна, я сам буду его стеной, я понял, что уверен в том, что смогу и хочу быть рядом. У меня никогда такого не было, мне никто так крышу не сносил. У меня никогда не было ощущения, что я могу в лепёшку разбиться, бросить всё, сжечь все мосты ради кого-то. — Мила поражённо наблюдала за ним. Человек, который так просто открыл ей свою душу, показал всего себя, не может быть плохим. — Жан... — её голос прозвучал тихо, но уверенно, — только попробуй разбей.***
— Ну и где ты шлялся? — его встретил знакомый раздражённый голос, так странно греющий душу. — О, моя принцесса волновалась? — на губах Джей-Джея появилась улыбка. — Нет, я радовался и всей душой надеялся, что ты там потерялся и сдох. — Джей-Джей вошёл в комнату Юрия. Тот сидел на диване, склонившись над толстой книгой в тёмном переплёте. — Эй, чего сюда припёрся? Я тебя в свою комнату не звал. — А разве мне нужно приглашение? — Леруа нагло прошёлся по комнате и уселся рядом с раскрасневшимся от злости и возмущения Плисецким. — Ты совсем ахуел? — Что читаешь? — Джей-Джей с любопытством взглянул на обложку, но прочитать названия, к своему сожалению, не смог. — Онегина. Не напрягайся, это слишком сложно для твоего понимания. — Не принимай меня совсем за идиота. И вообще, что по твоему мнению не сложно для моего понимания? — Азбука, — прошипел Юра. — Ну или комиксы. Короче, свали, не мешай учить. У меня завтра зачёт. — А что нужно учить? Отрывок, надеюсь? - Джей-Джей с сомнением оценил объем книжки, которую Плисецкий держал в руках. — Да, письмо самовлюблённого эгоистичного идиота, в котором он пытается объясниться в любви девушке, которую когда-то не воспринял всерьёз и надеется на взаимность. Всё? Допрос окончен? — А девушка его любит? — Джей-Джей стал каким-то по-идиотски серьёзным. — Да, но это не важно. Его поезд уже ушёл. — Юра заправил светлую прядь волос за ухо. — Долго ещё сидеть здесь будешь? — Почему не важно? Если она его любит, то... — Леруа. Скачай, блять, и прочитай. Может, чего поймёшь. Хотя читать русскую классику в переводе — жуткое извращение, но попытайся. И не смотри на меня так. Вообще никак не смотри. Свали. — Хорошо. — Джей-Джей встал с дивана и направился в сторону двери. На выходе в коридор он вдруг развернулся. — Почему мне нельзя смотреть на тебя, Фея? — Да потому что я влюбляюсь в тебя, — тихо прошипел Плисецкий, как только дверь захлопнулась.