Zaubererbruder

Прошло какое-то время, Крабат вошёл в комнату Мастера и нашёл его сидящим за столом, скрестив руки, мрачно глядя на пламя единственной свечи перед собой. Несмотря на свечу, в комнате было темно. Мастер не взглянул на Крабата, когда тот вошёл; лишь кратким жестом указал ему сесть. Крабат опустился напротив. Он молча смотрел Чёрному Мельнику в лицо. Это было, будто в ночи перед первым новолунием этого года. Тихо, но не неприятно тихо. Это молчание между друзьями. Хоть и тяжёлое, но не подавляющее. И всё же Крабат чувствовал — нет, он знал это! — что Мастер не просто смотрит на догорающую свечу. Нет, внутри него идёт борьба. Крабат чувствовал, как он борется с самим собой, взвешивая, что и насколько подробно он может рассказать своему ученику. Это было не заметно по его виду, он не двигался, ничто в его взгляде не указывало на внутреннюю борьбу. И именно это, отсутствие каких-нибудь знаков давало Крабату уверенность в своей правоте. — Мастер, — тихо начал он. Мастер взглянул на него и ответил лишь кивком, — Ты не обязан отвечать сегодня. — Всё хорошо, Крабат. Спрашивай. Крабат точно не знал, с чего начать. Лучше всего будет начать с тех вещей, которые коснулись его самого. — В болоте, где мы нашли Ирко, что это было за странное место? Мастер рассмеялся коротким безрадостным смешком. — Это был просто пруд, неглубокий омут. А ты наверняка спрашиваешь, что за голоса и шумы ты слышал на том пруду. — Да, именно. — Со дна этого пруда поднимается газ, который помимо прочего действует так, что ты слышишь звуки, вызванные твоими воспоминаниями и силой воображения. Эти звуки кажутся тебе реальными. Пока твои глаза закрыты, всё в порядке, потому что ты не можешь увидеть, что тут нет никого, что говорит с тобой. Но как только ты открываешь глаза, ты пропал, потому что ты неминуемо останавливаешься, оглядываясь в поисках этого. И тогда болото затягивает тебя и больше не отпускает. Так иные и погибают. А некоторые, кого не затянуло болото, сходят от голосов с ума. Этот газ искажает восприятие. И чем дольше человек вдыхает его, тем разрушительнее его действие. Мне не хватило времени там, во дворе, чтобы объяснить тебе это; мы должны были поспешить за Ирко. — Откуда ты знал, где его искать? — Его сны. Его сны привели меня к нему. — Сны, Мастер? Тот кивнул, но не стал объяснять дальше. — Что мне теперь ясно, — тихо сказал Крабат, — Так это твоё отношение к Ирко, Мастер из Козельбруха. Сначала ты мучаешь его кошмарными снами, а потом скачешь спасать его на болото, как будто тебя гонит сам дьявол. Мастер давяще взглянул на него. — Думаешь, я наслал на Ирко кошмарные сны? Я мучал его во сне? Нет, ты ошибаешься. Это был его собственный страх, собственное беспокойство; они и принесли ему кошмары. Он сбежал с мельницы не из-за меня, а из-за себя самого. Крабат задумался на мгновение, прежде чем продолжить. — Парень, должно быть, очень напоминает тебе о твоём старом друге Ирко. Мастер не ответил, он лишь снова уставился на пламя свечи. Крабат искал что-то в его взгляде. Искал, но не находил. Он нашёл лишь мрачные тени застарелой боли на лице старого мужчины. — Там, на болоте, ты услышал именно его голос, — продолжил Крабат. Мастер ответил лишь коротким кивком, он не поднял взгляд. Потом между ними установилась тишина. Только фитиль свечи тихо потрескивал, и крохотный огонёк погружал стол в золотистый свет. Тишина была тяжёлой, будто свинец, пылью лежала на сидящих за столом; от неё спирало дыхание. Но тогда, когда Крабат уже почти решил, что Мастер собирается молчать до самого утра, тот снова подал голос. Голос звучал отрешённо, издалека, будто Чёрный Мельник из Козельбруха обращался к кому-то другому, говоря сквозь годы. — Были времена, когда я каждый день отправлялся на болото. Я покидал мельницу на заре и возвращался туда ночью. Я шёл туда только для того, чтобы услышать его. Я был бы счастлив остаться там, навсегда остаться на болоте, чтобы забыть обо всём. Но со временем я забыл голос Ирко, и он больше не разговаривал со мной. И боль от того, что я забыл, наконец уберегла меня от этого места. Голоса, которые я слышал сегодня — это был не Ирко. Это была всего лишь моя совесть, снова. Совесть, которая затмила последние воспоминания о нём, как маска… и исказила их, пока я не перестал узнавать его голос… — голос Мастера умолк. Он продолжил тупо смотреть перед собой. Горький отголосок этих слов висел между ним и Крабатом. Мастер сидел за столом, будто окаменев — переплетя пальцы, тяжело оперевшись локтями о столешницу. Отсвет свечи оттенял бесчисленные морщины и борозды на его лице, будто пропасти боли. Сейчас Крабат мог заглянуть под его маску куда глубже, чем когда-либо до этого; он видел, как тяжело этот человек пережил потерю своего лучшего друга, как глубоко внутри его сжирают ненависть к самому себе и горе. Они сделали Мастера слепым. Слепым потому, что на самом деле двери, которые могли бы вывести его из его одиночества, открыты настежь. Слепым потому, что он не сидит в заточении, а сам замуровывает себя заживо. Мастеру нужно одно — рука, протянутая другом, которая вытащит его из его темницы. Помедлив, Крабат протянул руку. Она замерла, не касаясь ладони Чёрного Мельника. Всего момент, пару кратких мгновений. Потом он бережно положил её на руки учителя. Так осторожно, будто он протягивает руку, чтобы коснуться стрекозы. Он тихо произнёс: — Прекрати проклинать себя, Мастер, и начни скорбеть. Мастер поднял взгляд. Медленно. Выражение его единственного глаза было туманно. — Скорбеть, Крабат? — спросил он пустым голосом, — Я скорблю со дня его смерти. — Нет, — твёрдо возразил Крабат, — Ты тоскуешь и отказываешься принять его смерть. Ты не смиряешься с тем, что произошло. Ты прячешься в своём прошлом, которое уже не изменить, будто бы ты слишком труслив, чтобы посмотреть в лицо будущему, и оплакиваешь себя и своё несчастье. А ещё ты гневаешься на себя, потому что не можешь себя простить, и позволяешь этому гневу обрушиваться на тех, за кого ты несёшь ответственность. Крабат говорил жёстко, но ладонь ни на секунду не соскальзывала с ладоней Мастера. Он продолжил чуть дружелюбнее, всё ещё касаясь руки старого мужчины: — Дело не только в его смерти. Случилось что-то ещё, что не оставляет тебя в покое. Ответ прозвучал не сердито, не насмешливо, но довольно-таки недоверчиво: — Ты что же, думаешь, что теперь у тебя есть право спрашивать меня о таком? Мастер встал, отстранился от прикосновения и подошёл к окну. Крабат остался за столом, уставившись на собственные руки. Он знал, что Мастер неуверен: он боится довериться Крабату. Крабату, своему ученику. И Крабат почувствовал, как Мастер медлит перед следующим шагом; почувствовал, как он борется с собой, решая, принять ли руку помощи, протянутую Крабатом; почувствовал его страх открыться кому-то спустя все эти годы. Он молчал, ожидая. В какой-то момент Крабат перестал понимать, сколько времени прошло: минуты или часы. Мастер неподвижно стоял у окна, повернувшись к столу спиной и глядя в ночь. Свеча сжигала те остатки воска, что ещё остались на фитиле. Время от времени она выпускала в полумрак комнаты крохотные облачка копоти. Тоненький язычок пламени снова и снова принимался танцевать от колебаний воздуха. Туда, сюда, вверх и вниз. Потом он успокаивался вновь. Долгие минуты спокойствия, мягкие колебания из стороны в сторону, снова спокойствие. Воск скатывался и капал на стол, будто жемчужины. Меньше, всё меньше, и наконец пламя начало слабеть. Сначала оно сделалось голубоватым сиянием, окружающим тлеющий фитиль. Скоро сияние обратилось в тлеющую красным точку в темноте. И наконец свет совсем угас. Комнату Мастера окутал полумрак, из которого едва выделялся светлый прямоугольник окна. Крабат прикрыл глаза и прислушался. Вначале он слышал только собственное дыхание, удары собственного сердца. Но затем эти звуки отступили на задний план, и он начал слышать за пределами своего тела. Слышал дыхание Мастера, стоящего у окна — такое тихое, такое далёкое — и слышал в этом дыхании мысли Учителя. Да, он слышал, как с каждой новой мыслью дыхание меняется. Крабат был заворожён этой мелодией, которая была неслышной, пока зрение главенствовало над слухом. Тихий глухой подтон, перебиваемый, будто сполохами пламени, чистыми тонами, мерно повышающимися и понижающимися тонами и затухающий в воде горя, на которой играет свои мелодии ледяной ветер. Мягкое полотно тонов и шумов прервалось лишь тогда, когда Мастер заговорил. Его голос был хриплым и очень тихим: — Ты всё ещё здесь. Крабат не ответил. Он не знал, что ответить. Между ними вновь установилась тишина, и в ней загрохотали шаги Мастера по старым половицам: он возвращался к столу. Дерево протяжно заскрипело, когда он снова опускался напротив Крабата. Мастер как и прежде положил руки на стол, переплетя пальцы; между его руками и руками Крабата лежали считанные сантиметры. Теперь между ними была ощутимая теплота. Но Мастер всё ещё медлил. Вместо этого заговорил Крабат:  — С тех времён, как я странствовал, прошли годы. Мне кажется, будто это была другая жизнь. Тогда, в те времена, когда голос позвал меня во сне прийти к мельнице в Шварцкольме, я встретил одного человека. Я спросил у него путь на мельницу, и он показал мне. И он же же предостерёг меня от того, чтобы идти туда. Сказал, будто там творится что-то неладное. С тех пор я часто думал, не было бы лучше, если бы я внял тем предостережениям, — на мгновение Крабат умолк. Он будто бы давал словам время, чтобы отзвучать. Потом продолжил, — Я часто мечтал: вот бы я никогда не пришёл на твою мельницу. Особенно часто в первый и второй год. Я боялся могущественного Чёрного Мельника и его гнева, но я встретил тут братьев, которые помогали мне преодолевать этот страх. Превозмогать самого себя и расти, преодолевая испытания, которые созданы для этого. Оглядываясь назад, на те годы, что я провёл тут, я могу сказать, что я испытал тут много страшного горя. Но так же я научился радоваться простым вещам, научился любить и принимать помощь. Это были тяжелые годы, но годы радостные, и я не хотел бы отвергать их. Они сделали меня тем, кто я есть. Молчание. Затем: — Ты, Мастер, сделал меня тем, кто я есть. Из-за тебя я потерял всех людей, которые были близки мне; ты забрал всё, что наполняло мою жизнь смыслом. Долгие годы ты был центром, вокруг которого вращалась моя жизнь, даже если я не хотел признать этого. Ты являешься им и сейчас. Крабат вновь взял Мастера за руки. Он мягко обнял их, эти старые руки, на которые время наложило свой след. Эти руки, которые свели в могилу столь многих. — Являешься, но совсем по иному, — продолжил он свою речь, — Не центр моей ненависти и отвращения, как раньше, а куда больше, чем глубоко уважаемый учитель и… — Крабат помедлил, прежде чем договорить, — И друг. — Что ты такое говоришь? — вопрос Мастера прозвучал печально и чуть недоверчиво, — Как ты можешь говорить такое, не зная меня? Его слова были горькими, а голос — уставшим. Крабат улыбнулся, ответив: — Потому, что это так. Ты стал мне другом, Мастер из Козельбруха. Я прошу тебя дать мне лишь одну возможность: возможность узнать тебя, если ты сомневаешься в моих словах. Крабат отпустил руки Мастера, встал и вышел, оставив Чёрного Мельника из Козельбруха в темноте, потрясённого до глубины души.