Самолётик.

Вероятно, я бы полюбила его точно так же, как не люблю себя или венские вафли на завтрак, котят мужского пола или тонкие руки с длинными пальцами как на картинке у меня в голове комнате. Вероятно, он бы смог подать мне руку помощи, и наши судьбы сложились прекрасно, слитно – мы бы были вместе. И нас могла бы разлучить только смерть, против неё не попрёшь. Я искренне верила, что обстоятельства, стоящие между нами, услужливо отойдут на задний план и рассеются в глубине наших вечно усложняющих голов, что всё станет просто. Что всё рассыплется, как пыль со старого телевизора, стоящего в кладовке, стоило только стряхнуть её. Стоило стряхнуть обстоятельства и мир, представляемый нами, перевернулся бы в одно мгновение, мы бы моментально измелись, пересмотрели взгляды на жизнь, стали бы чище или грязнее, кто знает? Добились бы искупления всего того, от чего просят искупления грешники или бы повязли в благоговейной пучине всего того, от чего отстраняются моя набожная троюродная тётя. Кто знает? Вероятно, я бы научилась готовить ту самую злосчастную запеканку с грибами, впихивая в него его любимые и мною ненавистные финики. Или бы вязла крючком подстилки на табуретки. Или бы бросила к чертям этот тяжелый городской воздух, отправилась бы в неизвестном направлении на свет маяка, который так ярко и отчётливо виден ночью. А потом бы я поняла, что это и не маяк вовсе, а звезда. С ним. Меня тяготят все те мысли, которые постоянно крутятся в моей голове и мешают уснуть четвёртые сутки, уткнувшись в изображение тонких рук с длинными пальцами, весящие в моей голове комнате. Что было бы, если бы я полюбила его, а он полюбил меня? Что бы это нам дало? Просто представляла такие картины вопреки обстоятельствам, скручивающимся вокруг венских вафель с клиновым сиропом и клюквенным уценённым морсом с калорийностью меньше нормы. Если бы не некоторые «но», то у меня был стимул стать хорошей хозяйкой, научиться мыть посуду, тщательно стряхивая со дна тарелок воду или шить прихватки для сковородок, на которых я бы пекла блины. Тонкие блины, которые получались бы с первого раза. Самым здравым решением в три часа ночи было сопоставить все плюсы и минусы пренебрежения обстоятельствами, что-то типа списка, который составляют, когда в чём-то сильно сомневаются, понимая, что, если ты сомневаешься, любое твое решение будет либо слишком верным, либо слишком неправильным. Костяшки длинных пальцев зацепились за струны масляного шипения на сковородке с блинчиками и грифы фиников, которые обычно едят альпинисты, чтобы не умереть от холода. Костяшки стукнули по вафельным серединкам вафель, пока на них ниспадал водопад бледно-янтарной жидкости (врачи говорят, что её полезно пить мужчинам для стимуляции чего-то там полового). А пальцы тонкой руки с силой стукнули по грибной запеканке на противне. Запеканка упала на дно бездонной пропасти в моей голове и стукнула по ней с такой силой, что я почти физически почувствовала это падение, как будто она ударила мне по животу боксёрской перчаткой. Между нами стояли обстоятельства, которые могли бы компенсировать другие, более приятные или же ужасные. Кто знает? Пока трюфельный пирог тянулся невидимыми лапками до запястий в моей голове комнате, мой большой палец с силой тысячи разозлённых спартанских воинов, которые были ещё разъярённее, чем положено среднестатистическим воинам Древней Спарты, толкал яичницу с беконом из окон пятиэтажки. Вероятно, он бы спал, когда я устраивала очередной запланированный кинопросмотр старых французских фильмов с абстрактными взглядами на жизнь, уронив себе на футболку и пол немного солёного попкорна и сопел бы носом, как сопят мои любимые котята мужского пола. Солёный попкорн летел с пятиэтажки вслед за яичницей, пытаясь ухватиться за фалангу безымянного пальца, который встряхнул и в воздухе раздавил его, пуская по моему безымянному чёрному городу с кучей пятиэтажек, первый снег. Вероятно, мы бы лепили снеговиков и кутали их в глупые цветные шарфы, постоянно забывая морковку для носа на кухонном столе. Но когда бы мы вернулись за ней, должно было оказаться, что её съел наш пёс с необычной страстью к вегетарианским блюдам. Морковка решила побыть в роли самолёта в моём тёмном городке, находящемся в комнате голове, используя ноготь мизинца из моей головы комнаты как взлётную площадку. Кажется, у неё удалось взлететь почти под самый космос, но внезапное запоздалое штормовое предупреждение, кажется, выбило её из колеи и она, резко спикировав вниз, начала свой долгий полёт в бездну запеканки и водопада кленового сиропа, полезного для чего-то там полового у мужчин. Что бы было, если бы не обстоятельства? Меня стошнило прямо на пол моей комнаты (точно не головы, потому что в голове я бы не могла почувствовать столь знакомого и противного чувства рвоты). Меня стошнило морковным пюре. Такое пюре продаётся в магазине, в отделе с детским питанием для детей от двух лет и старше. Но я-то уже далеко не ребёнок. Кажется, спикировавший морковный самолётик, который получился из носа снеговика, надавил на больное место моей тонкой руки в голове комнате и решил, что самое время ему из бездны с тонким каменным дном, вырваться в космос, долететь до которого ему едва не помешало штормовое предупреждение. Маленькая лужица тёмно-буро-оранжевой жидкости, победоносно прошедшей путь по моей пищевой системе в обратном направлении, радостно взвизгивала своим островатым запахом, напоминая о былых слабостях. Вероятнее всего, мы бы были счастливы, наряжая новогоднюю ёлку большими шарами с изображение снеговиков, которым не забыли вставить носы. Мы бы украшали её игрушечными клиновыми листьями, снежинками, имеющими солоноватый привкус первого попкорна, разными гирляндами и хлопушками. Досадно предполагать, что мы не были бы счастливы. Потому что счастливы мы бы были. Возможно, я полюбила бы его, правда полюбила, если бы не целая уйма обстоятельств, сливающихся в небольшую кучку выблеванного мною морковного пюре из серии детского питания и тонкую руку с длинными пальцами в моей голове комнате. У меня под рёбрами мяукали котята мужского пола, лакающие клюквенный морс. Вроде как котятам мало одного морса, вроде как, котята не пьют морс вообще, особенно клюквенный. Это жуткое зрелище. Вроде как они голодны. Вроде как я тоже голодна. Вероятнее всего, мы бы коллекционировали картинки прекрасных достопримечательностей моей любимой Европы и его любимой Средневековой Франции. В дверцу под ногтём моей тонкой руки постучалась тарелка с круассанами, от которой за милю несло дорогим парфюмом, высокой модой и абстрактными фильмами со смыслом и без. Пока они колотили в дверь, я, почему то подумала о северном сиянии далеко на севере, далеко от меня. Оно слепило меня почти ощутимо, я слишком ярко умею представлять всё подряд. Вероятнее всего, я бы полюбила его, а он полюбил меня, вопреки обстоятельствам и мяуканью котят у меня под рёбрами, лакающим морс. Я бы дала ему то, что он хочет, я бы отдавалась ему сполна, не прося даже честной взаимности, я бы благодарила его ложь за слепое счастье, от которого я бы парила лучше морковных самолётиков, я бы питала к нему самые светлые и сильные чувства, на которые только была способна. Но я больше не способна, понимаете? Мои возможности чувствовать разбились вместе с желание жить и всем таким необходимым, не заслужившим пренебрежения. Если бы я могла чувствовать что-то кроме рвотного привкуса на языке, то, клянусь, я бы отдалась ему полностью Но, увы, между нами обстоятельства, я могу лишь строить мир у себя в воображении, пренебрегая ними. Я бы полюбила его, но меня никак не отпускает тонкая рука с длинными пальцами, находящаяся в моей комнате. Она говорит, что отпускать не собирается.